Командир батальона пытается помочь залегшим ротам. Залпы 45-миллиметровых пушек достигли цели: умолкли ближайшие пулеметы, не дававшие нам поднять головы. Заметив, что в двух десятках метров впереди нас стали рваться вражеские гранаты, догадываюсь, что до фашистских окопов осталось не больше семидесяти метров. Выждав, когда вся рота подтянулась поближе, крикнул лежавшим рядом со мной Поливоде и Лысову:
- Передайте: "Приготовиться к атаке!"
Тело мое невольно напрягается, обретает силу сжатой пружины: казалось, распрямись она - и тело в неожиданном рывке преодолеет смертельную зону. Лежавший справа от меня командир отделения Степан Поливода, видимо, заметил мои приготовления к броску. Он вдруг вскакивает во весь свой немалый рост, совершает три стремительных прыжка, с диким криком бросает гранату и, с усилием поворачиваясь ко мне искаженным гримасой от боли лицом, медленно оседает, держась за живот. Сердце рванула тупая боль. Я понял, что теряю еще одного из боевых друзей.
Поднялась вся рота. В такие мгновения невольно становишься сильнее и смелее, чувство самосохранения улетучивается, все мысли концентрируются на одном желании: поскорее добежать до врага. Множество одновременно возникших целей рассеивают его внимание, а разрывы гранат вносят в ряды обороняющихся смятение. Этим только и можно объяснить тот факт, что огонь, который они ведут почти в упор, наносит нам меньше потерь, чем в начале атаки. И поэтому я могу призывно кричать и, кинув на бегу гранату, бежать на врага, строча из автомата. Несколько поредевшая цепь атакующих с криком "ура-а-а-а!" врывается во вражеские окопы.
Из головы не выходит приказ комбата: "Не задерживаться. Немедленно прорваться к станции". Но я медлю подавать ставшую уже привычной команду "В атаку! За мной, вперед!": все командиры взводов ранены, и лишь Валежников еще держится на ногах, и плотный пулеметный и автоматный огонь с окраины станции не дает возможности высунуть голову из окопа. Особенно ожесточенная перестрелка слышится со стороны шоссейной и железной дорог, над которыми постоянно висят фашистские самолеты.
Неожиданно появляется рослый сержант с автоматом. Он подает свернутый лист бумаги:
- От командира батальона.
Развернув лист, вырванный из школьной тетради, я прочитал: "Командиру 1-й роты. Части 38-й стрелковой дивизии и батальон московских коммунистов успешно отражают уже третью контратаку. Приказываю: не задерживаться. Немедленно прорваться к станции".
Однако "немедленно прорваться к станции" я не смог. Возникла неустойка на стыке с соседом справа. Стольников, постоянно находившийся в третьем взводе, сообщил, что на позиции соседней с нами роты прорвались около шестидесяти фашистов, которые оттеснили ее и угрожают ударить в тыл вашей роте. Сообщив об этой угрозе, Стольников поднял взвод в атаку и помог третьей роте отразить контратаку. Возвратившись, огорченно махнул рукой:
- В третьей роте уже некому продолжать атаку: танки нанесли ей невосполнимые потери. Хорошо, если она удержится на занимаемых позициях...
Если справа от нас, в районе железной и шоссейной дорог, продвижение наступающих заметно застопорилось и каждый метр там доставался после ожесточенного боя, то на левом фланге рота Самойлова и второй батальон ополченцев прорвались к окраине пристанционного поселка и с боем продвигались к станции. Спешно собираю роту, чтобы продолжать атаку. Неожиданно появляется командир батальона. Левая рука его висит на повязке. Лицо выражает крайнее раздражение и усталость.
- Почему остановились?! - кричит он. - Почему не атакуете? Самойлов с ополченцами уже к станции подходят. Надо помочь им.
Выслушав мой доклад, Грязев здоровой рукой взял меня за рукав:
- Очень прошу тебя, Алтунин, поднимай всех, кто может держать оружие, и немедленно выбей противника с переезда. Это поможет и ополченцам, и Самойлову.
Смертельно уставший Грязев тяжело опускается на землю, а мы со Стольниковым готовим людей для новой атаки. Заметив, что он морщится от боли, которую ему причиняет наспех перевязанная сквозная пулевая рана в предплечье, предлагаю ему отправиться в медпункт, но политрук молча покачал головой и побежал в третью роту, чтобы поднять ее в атаку одновременно с нашей.
Получив от Стольникова сообщение о готовности третьей роты к атаке, поднимаю своих бойцов и веду к железнодорожному переезду. Интенсивный пулеметный огонь вынуждает нас залечь. Вдруг несколько позади нас артиллеристы на руках выкатывают 45-миллиметровую пушку и четырьмя меткими выстрелами заставляют пулеметы умолкнуть. Под ружейным и автоматным огнем мы продвигаемся короткими перебежками. Переезд как на ладони. Остались последние, самые трудные метры. Как бьется сердце! Нижняя рубашка горячим компрессом прилипла к телу, гимнастерка потемнела от пота. Перед решительным броском необходима хоть небольшая передышка. Ведь эти метры надо пробежать на максимальной скорости, после чего быть готовым схватиться с врагом врукопашную.
Выжидаю, пока Стольников подтягивает третью роту. Передаю по цепи "Приготовиться к атаке", но поднять людей не успеваю: около восьмидесяти фашистов, подбадривая себя криками "Форвертс!", бегут на нас с винтовками наперевес.
Контратака была неожиданной. Бойцы без команды открывают по противнику залповый огонь В действие вступают пять автоматов и два ручных пулемета. Пулеметчики удивительно расчетливо и метко распределяют короткие очереди по разорванной цепи фашистов. Лишь третья часть их преодолела половину расстояния до нашей цепи, а добежали бы, наверное, единицы. Невольно вздрагиваю, представив, какая участь ожидала нас, если бы наша атака была встречена таким же плотным и метким огнем.
Уцелевшие гитлеровцы внезапно, словно по команде, поворачивают назад. Создался на редкость благоприятный момент для того, чтобы прорваться на переезд. Стремясь не упустить его, прыжком выскакиваю вперед и бегу не оглядываясь. Расстояние до переезда небольшое. Вот и шлагбаум, еще несколько секунд - и я проскочу его. Вдруг откуда-то сбоку под ноги падает граната, полыхнул взрыв, ослепивший меня. По инерции делаю несколько шагов - и проваливаюсь в темную бездну.
Сознание вернулось от острой боли. Сколько времени прошло, определить трудно. Еще светло, лежу на плащ-палатке, которую ползком тащит куда-то боец. Разрывы вынуждают его поминутно припадать к земле. Бой, судя по всему, продолжается.
- Куда ты меня тащишь?
Думал, что я кричу, но вопрос приходится дважды повторить, прежде чем боец расслышал мой слабый голос. Повернувшись ко мне, он радостно кричит:
- Живой, товарищ лейтенант! Живой!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});