Читать интересную книгу Бикини - Януш Вишневский

— Что там, Стэнли? — встревожено спросила Анна. — Случилось что-то плохое?

— Нет! Совсем наоборот. Что-то хорошее, Анна, — ответил он, прижимая ее к себе.

Всю дорогу она, приклеившись к окну автомобиля, сжимала его руку. Через час они добрались до Бруклина и с Тиллари-стрит свернули налево, на Флэтбуш-авеню. Сразу за перекрестком был маленький продовольственный магазин, в котором Стэнли, оказавшись в Бруклине, покупал апельсины и бананы. Он когда-то делал репортаж о его хозяине, пуэрториканце Луисе, которому иммиграционная комиссия отказала в продлении вида на жительство: тот якобы укрывал свои доходы, что «грозило Соединенным Штатам огромными расходами, связанными с содержанием за счет американских налогоплательщиков очередного нелегального иммигранта». Это была неправда. Луис ничего не утаивал. Просто после «черного вторника» людям не хватало денег, и они постепенно перестали закупать у него продукты, предпочитая делать это в больших и более дешевых магазинах, таких, например, как «Ки Фуд». У них просто не было выбора. Продовольственные талоны, которые выдавали самым бедным, — а таковые вскоре составили большинство, — принимали только в больших магазинах. Так решили коррумпированные муниципальные чиновники. Маленькие магазины не имели права принимать талоны. Решение об экстрадиции семьи Луиса было отозвано только после публикации материала в «Таймс» и долгих юридических препирательств с иммиграционной комиссией. С тех пор раз в неделю Луис присылал ящик бананов и апельсинов на адрес «Таймс». В его магазинчике были лучшие в городе апельсины и бананы. Свежие, прямиком с Кубы.

Стэнли вдруг понял, что давно не ел фруктов. Кто бы мог подумать, что обычные апельсины и бананы вдруг станут представляться кому-либо несбыточной мечтой. Он попросил водителя на минуту остановиться у магазина и вернулся в машину с бумажным пакетом, полным фруктов. Разорвал его и высыпал содержимое Анне на колени. Салон наполнился запахом апельсинов. Только теперь Стэнли почувствовал, что вернулся с войны...

Нью-Йорк, Бруклин, воскресенье, раннее утро, 11 марта 1945 года

Анна проснулась, когда за окном светало. Посмотрела на часы. В Дрездене как раз миновал воскресный полдень. И в Кенигсдорфе близ Кельна тоже. Сейчас она сидела бы на кухне над ведром и чистила картошку, время от времени от скуки бросая очистки в лежащую у печки Стопку и стараясь не слышать треска радиоприемника, из которого круглосуточно звучали речи Геббельса и Гитлера под аккомпанемент проклятий тетки Аннелизе. Еще позавчера она воспринимала такую жизнь как наказание за грехи. А сейчас ей вдруг захотелось вернуться на кухню в тихий теткин дом.

Она встала и на цыпочках подошла к окну. Села на подоконник, закурила. На здании, стоявшем у входа в парк, мигала огромная неоновая реклама. Анна осторожно открыла окно и услышала звонкие птичьи трели. Она не помнила, когда в последний раз слышала птиц. Во время войны ведь и они погибают. И неона в Германии нет. Это все походило на прекрасный сон, и ей не хотелось просыпаться. Она закрыла глаза и мысленно вернулась в Дрезден, в Анненкирхе. Это было совсем недавно. Еще и месяца не прошло. Она приложила руку к груди. Сердце билось. Закусила губы. Сильнее. Еще сильнее. И только ощутив соленый привкус крови, открыла глаза. Она действительно жива. Это не сон...

Она оглядела комнату. Просторную, благоухающую лавандой. Маленькие льняные подушечки, наполненные высушенными стеблями и цветами лаванды, лежали повсюду. Больше всего их было в ванной, оклеенной бирюзовыми обоями. Унитаз и ванна на этом фоне выглядели ослепительно белыми. Как и фаянсовое биде, которое само по себе, в этой скромной обстановке, казалось роскошью. Стэнли вчера эта роскошь здорово позабавила.

Анна перевела взгляд на большой шкаф у входа в крошечное помещение, похожее на клетку, где были чугунная раковина, стеллаж с розовой занавеской и газовая плита. У нее была единственная комната с кухней во всем трехэтажном здании! Астрид, владелица дома, не уставала это подчеркивать, когда перечисляла Анне все достоинства ее «нового гнездышка»...

Астрид Вайштейнбергер, женщина лет шестидесяти, встретила их вчера вечером на ступенях своего типично американского дома, который в Германии сошел бы в лучшем случае за дачу. Она была в черном платье с глубоким декольте, а на шее у нее красовалось бриллиантовое колье. Она представилась как подруга Адрианы, жены Артура, издателя газеты «Нью-Йорк таймс», не называя их фамилии. Видимо, сам факт, что Артур «издатель», с ее точки зрения, должен был произвести на будущую жиличку впечатление. И тут же добавила, повысив голос: «Я еврейка, и моя семья в Европе сильно пострадала от немцев. Вы ведь немка, не так ли?». Стэнли взял Анну за руку.

— Пойдем отсюда, — шепнул он ей на ухо, — ты не обязана это слушать! Переночуешь у меня.

Анна застыла с протянутой для приветствия рукой и молчала. Стэнли встал между нею и Астрид Вайштайнбергер и сказал:

— Насколько мне известно, издатель «Нью-Йорк таймс» перевел на ваш счет квартплату за шесть месяцев проживания гражданки Германии госпожи Бляйбтрой. Нас не интересует, точнее, меня не интересует, ваша национальность. Так же, как и судьба ваших родственников в Европе. Короче говоря, мне на это наплевать. Мне это глубоко безразлично, госпожа Вайштайнбергер. Я сейчас позвоню издателю «Нью-Йорк таймс» и проинформирую его о том, что контракт с вами из-за вашего поведения аннулирован. Я также потребую, чтобы вы вернули деньги с процентами. И за наше такси на Манхэттен заплатите тоже вы. А еще — за моральный ущерб, нанесенный вашими словами мисс Бляйбтрой.

Астрид Вайштайнбергер спокойно, с непроницаемым выражением лица выслушала Стэнли. Потом обошла его и, обращаясь к Анне, сказала по-немецки, без малейшего акцента:

— Знаете, мой отец родился в Ульме. А младший брат ходил в одну школу с Эйнштейном. Вы знаете, кто такой Эйнштейн? Это очень умный немец. Хоть и еврей. Не слушайте этого журналистишку. Все они умеют красиво говорить. А пишут еще лучше, да только всё глупости. Пусть звонит хоть самому черту. А у меня вам будет хорошо. Я приготовила для вас комнату с кухней. Вам нравится этот парень? Правда?! Какой-то он тощий, лысоватый. Староват для вас...

С этими словами Астрид подала Анне руку и повела вверх по лестнице, будто Стэнли и тут вообще и не было.

— Успокойся, — сказала Анна, повернувшись к нему. — Госпожа Вайштайнбергер меня вовсе не обидела. Иди сюда...

Стэнли послушно подошел, и она нежно поцеловала его в лоб.

— Ты совсем не лысый, — прошептала она ему на ухо.

Они поднялись на третий этаж и прошли через узкий холл к большому горшку с фикусом, стоявшему на полу у окна. Астрид Вайштейнбергер открыла дверь и с гордым видом пригласила их в комнату. С этой минуты она говорила только по-немецки, продолжая делать вид, будто не замечает Стэнли.

— Это моя самая любимая комната. С кухней! Только для вас. Вам здесь будет хорошо, фрейлейн. Но у нас есть несколько условий...

Она подняла вверх руку и стала отгибать пальцы.

— Первое: никакого радио после десяти тридцати вечера. Второе: выключать свет, выходя из комнаты. Я не собираюсь платить лишнее этим жуликам из «Кон Эдисон»7. Третье и последнее, но самое важное: не курить в постели! Кузен моего последнего, увы, покойного мужа, заснул с сигаретой, сгорел сам и, что гораздо хуже, спалил весь дом. Он был поляк. И пьяница. Вам все понятно, фрейлейн?

Анне все было понятно, в отличие от Стэнли. Но после короткого разговора за закрытой дверью в ванной, у биде, он сдался, согласившись, что хотя госпожа Астрид Вайштейнбергер чересчур эмоционально высказалась в адрес немцев, Анне здесь действительно будет хорошо. В заключение он сказал:

— Я приеду в понедельник утром, часов в десять, и отвезу в редакцию. Если что, звони, в любое время. Если тебе будет здесь плохо или кто-нибудь обидит тебя, или просто заскучаешь по Стопке, звони, — повторил он, оторвал кусок туалетной бумаги и записал на нем номер телефона.

— Стэнли, ты никогда не поймешь, что для меня сделал! Я сама еще это не до конца понимаю. А ты не поймешь никогда. Знаешь, Стэнли, когда-нибудь я сфотографирую благодарность. Воплощение благодарности. Я не смогу тебе это сейчас объяснить... Но когда-нибудь у меня получится, слышишь?! Благодарность! Только для тебя... — сказала Анна и прижалась к нему.

Он ушел вместе с Астрид Вайштейнбергер, и Анна осталась одна. Она лежала на кровати, ела апельсины и плакала...

В постель Анна вернулась с зажженной сигаретой, нарушив условие Астрид Вайштейнбергер. Заснуть она не могла. Вслушивалась в звуки незнакомого города, но, кроме шума воды в трубах и чириканья птиц за окнами, ничего не слышала. Нью-Йорк ассоциировался у нее с чем угодно, только не с поющими трубами и чириканьем птиц. Ей хотелось поторопить время, и она с трудом дождалась, когда в комнате стало светло. Завязала шнурки, набросила пальто, вынула из чемодана фотоаппарат и вышла из комнаты. Осторожно, почти на цыпочках, спустилась по лестнице, замирая при каждом скрипе ступенек. Ей не хотелось сейчас никого видеть и ни с кем говорить — она решила просто выбежать на улицу и побыть с этим городом с глазу на глаз. Осторожно повернув в замке ключ, Анна спустилась по узким ступеням на тротуар. И вдруг услышала вдалеке звук сирены.