него выглядело героизмом наоборот, путь в Каноссу — таким же актом исторической драмы, как и восхождение на политический Олимп. Каясь, он попадал в круг литературных героев и вслед за ними занимался самоанализом: «У меня нет никакой гордости перед партией, никакой потребности доказать, что я всегда прав, а другие — идиоты. Если б я думал, что могу помочь партии ложью и клеветой на себя, я бы на это пошел, но ведь это чистая достоевщина»[576]. Не пройдет и десяти лет, и ему придется примерить на себя роль Смердякова.
«Радек в 1952 году». Ни автор, ни герой рисунка не доживут до этого года
Дружеский шарж Бухарина
Середина 1920-х
[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 19. Л. 29]
Капитулировав перед мощью сталинского партаппарата, наш герой стал верным слугой диктатора, которого он превозносил как «зодчего социалистического общества» вплоть до своего ареста. «Сталин не просто подмял под себя Радека, он сделал его марионеткой в своей большой игре на международной арене и в борьбе против внутренней оппозиции»[577]. Его последняя статья, появившаяся в «Известиях» 31 августа 1936 года, как раз и была посвящена разгрому «троцкистско-зиновьевской банды». Вряд ли Сталин мог бы найти более подходящую жертву для показательных судебных процессов. Через две недели Радек был арестован и почти три месяца отказывался давать ложные показания и оговаривать своих бывших соратников. Ситуация изменилась после встречи со Сталиным и Ежовым, подсудимый начал активно сочинять не только собственные признания, но и готовить протоколы допросов, помогая следователям НКВД[578]. Вряд ли Радека сломили грубой силой, скорее ему объяснили, что он вновь может сыграть первую скрипку, правда, на сей раз не в политическом, а в судебном процессе.
Бывший секретарь Коминтерна с растущим увлечением подыгрывал следствию, методично расширяя круг шпионов и диверсантов среди бывших соратников вождя. Оказавшись в этом кругу, Бухарин так описывал Сталину свои впечатления об очной ставке: «И когда я смотрел на мутные блудливые глаза Радека, который со слезами лгал на меня, я видел всю эту извращенную достоевщину, глубину низин человеческой подлости, от которой я уже полумертв, тяжко раненный клеветой»[579]. Радеку — и это удивило всех, кто следил за ходом судебного процесса, была сохранена жизнь. Через несколько лет он будет убит сокамерниками в одном из сталинских лагерей.
Лишь недавно стало известно о том, что это убийство было спланировано и осуществлено по личному приказу Берии. В камеру к Радеку посадили бывшего сотрудника НКВД, который спровоцировал драку, закончившуюся убийством, а через несколько месяцев был освобожден из-под стражи как выполнивший «специальное задание»[580]. Можно не сомневаться в том, что ученые и биографы извлекут из архивных папок еще немало тайн, связанных с жизнью и смертью Карла Радека, трагическая судьба которого вобрала в себя немало ключевых сюжетов из ранней истории Коминтерна.
Часть 3. Зиновьев. Лидер поневоле
3.1. Человек не на своем месте
Первое, что бросается в глаза при знакомстве с документальным наследием Зиновьева, первого Председателя Исполкома Коминтерна, — это то, насколько тщательно (и тщетно) он вплоть до мелочей старался копировать своего вождя и учителя. Ленинские нотки звучали и в стилистике зиновьевских докладов, и в методах кадровой работы, и в общении с лидерами иностранных компартий, которых наш герой воспринимал как представителей второго эшелона большевистской партии. А. В. Луначарский писал о том образе Зиновьева, который сложился еще до революции: «…он выступал всегда верным оруженосцем Ленина и шел за ним повсюду… как политический мыслитель он был нам мало известен, и мы тоже часто говорили о том, что он идет за Лениным, как нитка за иголкой»[581]. Этот образ не претерпел радикальных изменений и после Октябрьского переворота.
Второе — это ярко выраженное и плохо скрываемое тщеславие. Его огромный секретариат фиксировал даже самый малозначительный документ, которому предназначалось стать пищей для будущих исследователей мирового коммунизма. Сам Зиновьев уже в первой половине 1920-х годов вслед за Троцким принялся за издание многотомного собрания своих сочинений, рассчитывая на «памятник нерукотворный». Председатель Коминтерна крайне болезненно реагировал, если кто-то позволял себе усомниться в том, что он является душеприказчиком ленинского наследства и хранителем ценностей истинного большевизма. И, наконец, третье — именно в силу прошлых заслуг и близости к вождю Зиновьев слишком долго чувствовал себя «неприкасаемым», он включился в борьбу за власть лишь тогда, когда под угрозу было поставлено его собственное политическое существование.
Григорий Евсеевич Зиновьев
1918
[РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 323. Л. 1]
Если взглянуть на отношения внутри узкого круга лиц, поименованных в «политическом завещании» Ленина, то нетрудно прийти к выводу, что генсека Зиновьев раздражал больше других оппозиционеров. Нет сомнений в том, что Сталин больше всех ненавидел Троцкого, как нет сомнений и в том, что многие повороты его «генеральной линии» были навеяны троцкистскими идеями. Наставничество Зиновьева имело иной масштаб. Он научил Сталина искусству подковерной борьбы, плетению мелких интриг в ежечасной борьбе за место под солнцем. Как и в случае с Троцким, благодарности учитель не дождался. Напротив, именно Зиновьеву доставался от Сталина максимум презрения и самые уничижительные характеристики, вроде отнесения к категории партийных «дворян», которые нежились в эмиграции, пока настоящие подпольщики мучились в тюрьмах и ссылках[582].
Весьма характерно, что и Троцкий, готовя в последней эмиграции книгу очерков о лидерах большевизма, обошел вниманием Зиновьева, хотя написал краткие биографии более чем десятка своих соратников и соперников. Сохранился только набросок его некролога на смерть бывшего лидера Коминтерна, датированный 1932 годом. В нем есть холодное перечисление ряда фактов из жизни нашего героя, но нет ни одного теплого эпитета. От зиновьевской капитуляции в октябре 1917 года Троцкий прокладывал мостик к капитуляции 1928 года: «Он отступил перед репрессиями, испугавшись раскола партии и гражданской войны. Капитуляция Зиновьева и его ближайших единомышленников в критический момент вызвала, несомненно, чувство враждебности со стороны левой оппозиции. Смерть Зиновьева не может, разумеется, изменить нашей оценки его ошибок»[583].
Технический секретарь ЦК ВКП(б) Борис Бажанов, ставший одним из первых советских «невозвращенцев», пытался найти разгадку того, что Зиновьев, находясь еще в зените своей власти, не вызывал никаких симпатий у соратников: «Трудно сказать почему, но Зиновьева в партии не любят. У него есть свои недостатки, он любит пользоваться благами жизни, при нём всегда клан своих людей; он трус; он интриган; политически