Читать интересную книгу Морана (СИ) - Кулаков Алексей Иванович

Неудивительно, что при такой напряженной жизни некоторые «муравьи» не выдерживали и получали тепловой удар, или стирали ноги до кровавых мозолей. Кроме того, служивые регулярно промахивались обухами топоров мимо скоб и гвоздей, загоняли глубоко в себя здоровенные занозы, бились о разные твердые предметы головами и другими частями тела… Одним словом, военные медики без работы не скучали, но основной массе страдальцев в солдатских гимнастерках приходилось довольствоваться циничными взводными санитарами и скудным содержимым их сумок. Меньшую часть приболевших все же допускали до палаток ротных перевязочно-сортировочных пунктов с военфельдшером и медсестричками, которые, во-первых, были женского пола (в армии это очень важно!!!), во-вторых именно лечили, а не ругали параллельно с намазыванием вонючей мазью и последующим небрежным бинтованием — и в-третьих, могли выдать предписание на легкие хозработы вплоть до излечения. И наконец, избранные страдальцы все же попадали прямиком в медсанбат к суровым, но справедливым военврачам, имевшим полное право оставить их при санитарно-медицинском батальоне до полного выздоровления, или даже направить далее в госпиталь, тем самым надолго избавив от необходимости стойко переносить тяготы действительной службы.

— Стой!

И именно к одному из таких медсанбатов, разбивших палаточный «табор» на окраине небольшого города с политически верным названием Дзержинск, довольно поздним утром подкатила свой большой чемодан на колесиках юная беловолосая красавица. В легких сандалиях, при виде которых у часового немедля зачесалась вспотевшая в кирзовом сапоге правая пятка; в серо-синих летних саржевых штанах от костюма-«морозовки» и кипенно-белой блузе — которые выглядели (да и являлись) гораздо более пригодными для июньской духотищи, нежели плотная и застегнутая до последней пуговки и крючочка гимнастерка, и еще более плотные галифе… И вся такая ладная и гладкая, что прямо — ух!!!

— Дальше прохода нету, красавица.

— Для меня найдется, товарищ солдат.

Ознакомившись с предписанием Морозовой А. В., в котором той указывалось всенепременно появится четырнадцатого июня в расположении 63 медсанбата Минско-Слуцкого укрепрайона, дабы вверить себя в руки его командования на целых два месяца, рядовой отошел на пару шагов от самодельного шлагбаума и призывно поглядел на сидевшего в теньке ефрейтора. Хм, как на товарища по службе вообще, и старшего по званию в частности. Главнокомандующий шлагбаумом, впрочем, и так уже дрейфовал поближе к прекрасной незнакомке, прямо на ходу сдвигая пилотку чуточку набекрень по последней армейской моде, и принимая тем самым лихой и непреклонный вид.

— Что тут у тебя?

Прочитав официальную бумагу, бравый военный уже без прежней лихости поглядел на как-то уж слишком молоденькую фельдшерицу, вновь сдвинул пилотку, только на сей раз в положение «на лоб», что позволило ему задумчиво почесать освободившее место и принять воистину мудрое решение:

— Так, Панько, сопроводи-ка гражданочку к товарищу военврачу второго ранга.

Который явлению лиловоглазого чуда с красным дипломом для начала изрядно (и чуточку неприятно) удивился — хотя сам же и подавал заявку на три выпускницы медтехникумов этого года. Сдержанно, и отчасти нецензурно восхитившись умственными способностями минских военкомов, врач-организатор всея медсанбата незамедлительно призвал себе на подмогу командиров медицинской и эвакуационной рот, и устроил практикантке устный экзамен по основным предметам. Коротенький, да, но весьма пристрастный. Признав по итогам допроса… Пардон, опроса, что юная коллега уже вполне состоялась как медик, и приятно удивившись неожиданно-высокому уровню преподавания в Минском медицинском техникуме. Коротко посовещавшись, врачебный трибунал постановил принять девушку в доблестные ряды шестьдесят третьего медико-санитарного батальона, и приписать для прохождения двухмесячной практики в приемно-сортировочный взвод к старшему военфельдшеру Калиновской — которая руководила одним из временных медпунктов, развернутым возле ДОТ-а номер шестнадцать Минского УР-а.

Разумеется, вот так сразу практикантку никуда не отпустили: сначала ее вписали во все необходимые ведомости и приказы, затем коротенько, всего на полчаса, помучили различными инструктажами. Потом уже она изводила командира своего взвода вопросами — тридцатипятилетний хирург даже немножко охрип, отвечая на бесконечные «а как у вас устроено…». Но все же выдержал, да. Затем беловолосую почемучку хорошенько накормили разваристой гречневой кашей с мелкими кубиками мяса и напоили сносным чаем, попутно расспросив Александру о ее биографии — а узнав, что она вообще-то детдомовская, немедля организовали дополнительную порцию кускового сахара и полдесятка окаменевших от времени лимонных карамелек. После обеда пришел черед прогулки по узким улочкам Дзержинска — в компании пожилого и весьма доброжелательно настроенного к ней сержанта из хозвзвода, ставшего проводником-сопровождающим на временный вещевой склад 108 стрелковой дивизии, к которой был приписан 63 медсанбат. Правда командовавший сей армейской пещерой сокровищ старшина поначалу отнесся к гостям неласково, и хотел выдать по предъявленному ему вещевому аттестату форму второй[1]категории. Ибо отдавать первую категорию какой-то там девице, которая всего через два месяца упорхнет прочь обратно на «гражданку», его откровенно заела военно-интендантская жаба. Однако присмотревшись внимательнее и оценив молоденькую военфельдшерицу как следует, нестарый еще татарин с откровенно славянским носом-«картошкой» тут же умильно заулыбался, малость замаслел глазами и кардинально переменил мнение, выложив на доску-прилавок пусть и грубоватый, но определенно командирский шевиот. Но и это был далеко не предел его щедрости, что и доказала беляночка, заговорив с ним на чуточку архаичном, но удивительно чистом татарском языке. От звуков родной речи и парочки обворожительных улыбок старшина Мухаметдьяров моментально потек, словно кусок сливочного масла на ярком солнце, отчего комплект шевиотовой женской формы сменился на точно такой же, но уже из качественного габардина для старшего комсостава. Более того, очарованный необычными фиалковыми глазами платиновой блондиночки, он изыскал в глубине своих стратегических резервов новенькие хромовые сапоги нужного размера, и по собственной воле добавил к ним небольшую обувную щеточку в картонной коробочке и банку наисвежайшего гуталина!..

— Прости, матур[2], котелки только круглые, старого образца.

— Да у меня свой есть, но все равно, спасибо!

Улыбаясь, служивый татарин расстался с отличным ремнем, самолично провертев в нем шилом несколько дополнительных отверстий для двузубой латунной пряжки с вытесненной на ней звездой. Потом раскопал в одном из тюков два почти новых медицинских халата и шапочки; придирчиво отобрал фляжку для воды и заменил обычный «мобилизационный» вещмешок на более престижный рюкзак-ранец РККА образца тридцать восьмого года, в отдельный кармашек которого вложил пару темно-зеленых петлиц с красной окантовкой и ссыпал красные военфельдшерские «кубари»… Напоследок владыка склада самолично запихал часть вещей в потрескивающий от его напора рюкзак, и пожелал юной пэри с фиалковыми глазами удивительно много (для завскладом, разумеется) хорошего — обязав навестить его при первом же удобном случае, дабы… Э-э, вновь поговорить на его родном языке. Согласившись, что как только, так сразу, нагруженная стопкой летней повседневной формы блондиночка, и ехидно улыбающийся пожилой сержант с ее рюкзаком и сапогами, свисающими с плеча на манер переметной сумки, наконец-то покинули необычайно щедрого и гостеприимного старшину. Всю обратную дорогу проводник Саши то и дело посмеивался-покашливал в основательно прокуренные усы и покачивал головой. И явственно предвкушал, как будет на перекурах травить веселые байки о том, как неопытная сиротка раскрутила известного куркуля Мухаметдьярова на добротную обмундировку, и прочее вещевое довольствие из своего урезанного «практикантского» аттестата.