Читать интересную книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев

Атака снова пришлась на левый фланг. Геройски сражавшиеся красноармейцы полка Степанова вынуждены были отойти на двести метров. Букреев бросил на помощь Степанову еще полуроту своих моряков. Положение не изменилось. Немцы подвозили десантные группы на танках в самую гущу боя. К двум часам дня на позиции батальона двинулись свежие пехотные части немцев.

Сто пятьдесят моряков приняли ожесточенную атаку и с большими потерями для противника отбили ее.

Стреляли артиллеристы с Тамани по высотам, по приозерным складкам. Корректировщики лежали у своих раций оглушенные, окровавленные и передавали цели на Большую землю.

Незадолго перед атакой Букреев встретил спешившую в роту Рыбалко Таню. Путь ей преградил завал. Подниматься было опасно, так как участок простреливался пулеметчиками. Пока Манжула разделывал проход в завале, Букреев поговорил с Таней. На прощанье она подала ему руку и сказала с хорошей своей усмешкой: «Не обращайте внимания на мой маникюр».

Встреча произошла час тому назад. И вот она тяжело ранена. Манжула и Горбань несли ее. Таня сидела на их скрещенных руках, сразу ставшая какой‑то маленькой.

— Ножки мои, ножки, — шептала она, покусывая губы, чтобы не разрыдаться.

В школе с нее сняли сапоги, разрезав их. Обнажились ноги, розовая кость перебитой голени, кровь.

Доктор, осмотрев раны, неутешительно покряхтел:

— Не повезло, — сказал он Букрееву, — перебили обе ноги. Такая несуразность.

Надя Котлярова прикрыла подругу простыней, отвернулась. Ткнув ее пальцем в спину, доктор строго сказал: «Нельзя, нельзя». Потом у кадушки, куда сбрасывали использованные бинты и вату, вымыл мылом и щеточкой руки.

— У меня самого такая же на фронте. Помните, я говорил вам?

— Ее можно вылечить? Таню?

— Вылечить? — доктор протер очки, и на Букреева глянули увеличенные стеклами глаза. — Где вылечить? Когда?

Букреев наклонился к Тане, прикоснулся к ее лбу.

— Я поправлюсь, Николай Александрович?

— Поправитесь, Таня.

— Пока не расстраивайте его…

— Обещаю.

— Спасибо.

Белое пятно простыни, кадушка с бинтами и сырые, липкие ступеньки подвала. Кто‑то толкнул его у выхода и даже, кажется, обругал. Небо было затянуто дымом.

Он прошел по дворику школы, где когда‑то бегали беззаботные, перепачканные чернилами дети. Букреев не обращал внимания на посвистывание осколков. Откинув фуражку на затылок и расстегнув ворот, он думал только о Тане.

Любовь? Возможно. Но если есть чистая любовь, то это была именно она. Она помогала ему в тяжелых испытаниях. Букреев только сейчас понял, что он все время невольно старался быть мужественным и необычным, чтобы поймать одобрительный взгляд ее серых вдумчивых глаз. Она частенько наведывалась в кубрик компункта, и ее приходы были неизменно приятны его сердцу. Теперь она уже не могла притти, уже не было ног. У нее не было ног! Как ее вывезти отсюда? Может быть сообщить Курасову, но она просила ничего ему пока не говорить. Пусть горе наступит для него днем позже.

Холодное море било в берега. Скрученные волны набегали и снова мчались обратно, таская и обгладывая камни. Вечные, надоедливые волны. Тамани не было видно. Ветер словно раздробил и развеял те наши берега. Оттуда стреляли батареи поддержки.

В кубрике не было Батракова. Букреев знал, что сейчас он сражается как рядовой. Вот так и свалится, когда придет его час, придавив своим телом натруженные руки.

Командир дивизии больше не требовал поддержки. Бой шел везде, и везде нужны были люди. В сумерки немцы предприняли огнеметную атаку. Жидкое пламя, выброшенное стволами десятков ранцевых огнеметов, сжигало травы, обугливало трупы. На людях загоралась одежда и ее тушили, бросаясь в жидкую грязь на дно траншеи. Задыхались в дыму, срывали и выбрасывали обгоревшие куртки, но отбивали атаки, и никто не ушел, никто не струсил, не подвел товарищей…

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

В декабрьское утро, когда от приморских отрогов еще падали тяжелые и холодные тени, командующий объезжал десантные войска, укрепившиеся на плацдарме северо–восточной Керчи. Цепкий и сильный Виллис взбирался по крутым дорогам, прижимаясь к скалам, осторожно ныряя в свежие воронки, не засыпанные еще саперами, и выпрыгивал снова на дорогу.

В это раннее утро командующего видели на артиллерийских позициях, где, подняв длинные стволы с ажурными дульными тормозами, подготавливались к стрельбе уральские пушки–гаубицы, переправленные ночью с Чушки; его видели в траншеях пехоты, пробитых у русла речки на окраине Керчи; у полевых кухонь за развалинами крепости Еникале. Везде, где бы он ни находился, с кем бы и где ни беседовал, его внимание, его слух обращались туда, где сегодня за высокой грядой Митридата непривычно молчала Огненная земля.

Противник обычно начинал с десяти. Но сегодня гораздо раньше срока стартовали пикировщики Кессельринга и навстречу им полетели истребители воздушной армии Вершинина, завязавшие бой над степью за Акмонаем. К аэродромам врага были посланы «Петляковы», и где‑то в небе гудели возвращавшиеся с Дуная дальние бомбёры.

В окопах, на пристани, на аэродромах, у артиллеристов знали, что начался штурм Огненной земли. В глазах людей командующий читал обращенный к нему вопрос: «Как же быть?» Этот молчаливый вопрос казался ему упреком и заставлял его недовольно хмуриться и придирчиво относиться к мелким неполадкам. В дурном расположении духа он возвратился на командный пункт — небольшой, под железной кровлей дом, стоявший на возвышенности, правее причалов у Опасной. Выходя из машины, генерал почувствовал боль в пояснице, хотел остановиться, размяться, но, заметив его, уже замерли офицеры и рядовые, находившиеся у штаба. Генерал подбросил руку к козырьку и, не глядя ни на кого, прошел на крылечко.

Дом штаба с двух сторон, обращенных к противнику, был одет глухими, вровень с карнизами, стенами из дикого камня, усиленными брусовыми подпорами. С домом соприкасалась крыша подземного салона–убежища, накатанная бревнами и рельсами и поверху замаскированная дерном и маскосетями. Во дворе были отрыты щели полного профиля для укрытия при воздушных налетах и активном артиллерийском обстреле.

Командующий прошел к себе в кабинет, снял плащ и фуражку и, быстро поглаживая голову, присел к столу.

Адъютант — высокий черноватый подполковник с туго застегнутым воротником кителя, вошедший вместе с командующим, с учтивой предупредительностью ожидал приказаний генерала. Адъютант видел багровую, в крупных складках, шею командующего, коротко остриженные волосы и небольшую не по фигуре руку, прикрывшую приготовленные для просмотра бумаги. Сверху лежала расшифрованная радиограмма–сводка полковника Глады- шева. Командующий достал очки, заправил за уши роговые дужки.

— Попросите сюда начальника оперативного отдела, — не оборачиваясь, приказал он своим хрипловатым голосом.

Адъютант вышел. В приемной послышались негромкие голоса, осторожное шарканье подошв. Командующий не обращал внимания на эти посторонние шумы и вдумывался в скупые строки донесения. По личному опыту ему было хорошо известно, что значило для людей, занимавших площадь в пять квадратных километров, донесение: «Снова потеснили на двести–триста метров». Когда‑то также неумолимо уменьшалась севастопольская земля, и воспоминания о тех ушедших днях сейчас не оставляли его. «Букреев отдал на восстановление положения двести человек». Вчера Мещеряков, разговаривая по телефону, намекнул, что, пожалуй, можно будет разрешить десантной группе Гладышева самостоятельно прорвать блокаду. Но как прорваться! Оперативные сведения о противнике, обложившем Огненную землю, аккуратно подкалывались вместе с донесениями «оттуда». Соотношения сил изменялись с каждым днем. У Гладышева таяли и люди и территория, а у противника за последние сутки появились еще две новые гаубичные батареи, танковая рота и свежая команда, сформированная, по данным контрразведки, из немецких матросов, обслуживавших феодосийский порт.

Из окна был виден узкий, всегда задымленный язык Чушки, пролив, косо расчерченный белогривой волной, и мачты подвесной дороги, перетянутые сюда с перевала Небержет. Канатка поможет доставлять сюда боеприпасы, чтобы не загружать понтоны и катера. Все накапливалось, но с каким трудом! Все до последнего гвоздя, как говорится, нужно тащить сюда водой на этот небольшой кусок земли, завоеванный кровью людей, первыми форсировавших с Тамани Керченский пролив.

Несколько минут до прихода начальника оперотдела командующий мучительно думал, не поднимаясь из‑за стола. Он чувствовал почти физическую тяжесть, пенимая, что сейчас от него зависит судьба смелых людей, посланных им на Огненную землю. Он говорил с ними перед посадкой на суда, и они ждут сейчас от него поддержки. Нельзя рисковать кораблями, артиллерией, нельзя разрешить безрассудную операцию. Оставить сражаться? Люди сгорят в неравной борьбе. Что же делать? Вчера маршал сказал: «Мы наступаем!»