Пфальцграф неприязненно покосился на него.
Кто все же мог скрываться под этим плащом и капюшоном? Да кто угодно! «Святой отец» — общеупотребимое обращение к особе, облеченной духовным саном, ибо нет среди безразличных к бренной мирской славе спасителей чужих душ ни милостей, ни светлостей, ни сиятельств, ни высочеств, ни величеств. Любой инквизитор может носить такую одежду — от рядового брата до…
— Верховный магистр Святой Имперской Инквизиции господин Ларс Геберхольд, — представил Карл незнакомца.
Тот же с легким поклоном… расстегнул! Снял! Капюшон!
Сам! По доброй воле!
Обычный, ничем не примечательный старик стоял сейчас по правую руку от Дипольда. Серая, неброская внешность. Худощавое лицо. Сухая, чуть коричневатая кожа. Впалые щеки. Острый, с горбинкой нос. Высокий лоб. Редкие седые волосы. Неожиданно доброжелательная отеческая улыбка. Глубоко посаженные тусклые… обманчиво-тусклые, словно бы выцветшие, но при этом умные глаза смотрят прямо. В сердце, в душу. Странный, неосязаемо-гипнотический взгляд, полный монашеской кротости, которому, однако, так трудно противиться…
Немногим доводилось видеть лицо верховного магистра Святой Инквизиции. А Дипольду вот показали. То знак не столько вежливости, сколько высочайшего доверия. Отец и инквизитор дают понять: от него ждут того же.
Дипольд машинально отвесил магистру ответный поклон.
Разговор, судя по всему, будет непростой. Если Карл Осторожный вмешивает в дело самого отца Геберхольда. Если без имперской инквизиции, без высшего ее представителя никак не обойтись…
— Ваше высочество… — обратился Геберхольд к Дипольду непривычным еще титулованием.
Инквизитор ненадолго умолк, словно желая особо выделить два этих слова и придать им должный вес. Император тоже молчал. И ждал…
«Что ж, — мысленно усмехнулся гейнский пфальцграф, — раз уж сам верховный магистр Святой Инквизиции именует тебя высочеством и его величество не имеет ничего против, значит, отныне, действительно, можно считать себя полноправным кронпринцем».
— Убедительно прошу вас отнестись к предстоящей беседе с должной серьезностью и пониманием, — продолжил тем временем Геберхольд.
Голос магистра звучал тихо и вкрадчиво. В чем-то даже приятно. Как, впрочем, звучат все инквизиторские голоса. Поначалу…
— Поверьте, вам здесь никто не желает зла, ваше высочество.
Да, наверное, именно так — елейными голосами и кроткими взглядами — они начинают в своих подвалах душеспасительные беседы с еретиками и отступниками веры. В то время как палач уже калит щипцы на углях.
— Умоляю, давайте обойдемся без долгих вступлений, — вежливо, но твердо произнес Дипольд. — Что вам угодно услышать от меня, господин магистр?
Затем повернулся к отцу:
— И что желаете узнать вы, ваше величество?
Уголки рта на невозмутимом лице кайзера чуть дрогнули. Видимо, где-то в глубине души Карла Вассершлосского все же покоробил демонстративно-официальный тон, на который перешел Дипольд. Сам император решил, что настало время для иного — более доверительного и задушевного разговора.
— Дорогой мой сын… сынок…
«Сынок, значит?» — Дипольд насторожился.
— …успокойся, пожалуйста. И поведай нам все.
— Все? — Дипольд удивленно поднял брови.
— Все, как было, — кивнул кайзер. — Все, что было. Все, что тебе пришлось пережить.
— И, ваше высочество, — вставил свое слово Геберхольд, — очень вас прошу, постарайтесь ничего не…
— Не утаить? — криво усмехнулся Дипольд. Ну да, конечно! Настоящий инквизитор всегда остается дознавателем, даже занимая пост верховного магистра.
— Не забыть, ваше высочество, — с мягким укором поднял на него глаза Геберхольд. — Не упустить из виду. Не счесть незначительным. Мы будем крайне признательны, если вы расскажете о произошедшем с вами во всех подробностях и в самых мельчайших деталях.
— Вряд ли я смогу многое добавить к тому, что вы уже слышали от фон Швица, — пожал плечами Дипольд. — Ведь, полагаю, барона допросили самым тщательнейшим образом, как только он вернулся из Оберландмарки.
— Допросили, — не стал возражать инквизитор. — И получили от него немало ценных сведений. Но к фон Швицу мы еще вернемся. Возможно… Позже… Пока же нас интересует то, что можете рассказать вы.
«Нас» или «меня»? Дипольд постарался выдержать взгляд тусклых, таких ласковых и таких пытливых глаз церковника.
— А потом у вас будет, что сказать мне? Я правильно понимаю, святой отец?
— Все верно, ваше высочество.
То, как инквизитор вздохнул, и то, как отвел глаза отец, Дипольду не понравилось. Что-то им явно известно. Чего еще не знает он сам. Что-то очень важное и, похоже, не очень приятное.
Ладно… Ему хотелось только одного. Определенности. Так и быть, он расскажет о том, что жаждут услышать от него эти два отца — родной и святой. Он поведает им все, что узнал, испытал и запомнил. В деталях и подробностях. Без утайки. Но после пусть и они тоже выкладывают все начистоту.
— Мне скрывать нечего, — твердо произнес кронпринц, в упор глядя на Геберхольда.
Что-то подсказывало Дипольду: именно с магистром сейчас придется иметь дело в первую очередь. Именно к усердно внимавшему инквизитору будет обращена долгая исповедь-воспоминание.
— С чего начать, святой отец? С турнира в Нидербурге? («Проклятого позорного турнира!») Или эту часть моих злоключений, уже хорошо известную его величеству («и, несомненно, вам тоже»), можно опустить, а начать лучше с последней нашей… э-э-э размолвки («ссоры») с отцом?
— Если вам не трудно, все же начните сначала, ваше высочество, — с подкупающим участием попросил магистр. — С нидербургского турнира.
Ишь ты! «Если не трудно»! Да кого тут, собственно, интересует, насколько трудно Дипольду вспоминать о былом унижении! Ну, а впрочем… Говорить, так говорить. Но зато потом — спрашивать. Сполна. Со всех.
Внимательные немигающие глаза инквизитора словно вытягивали слова одно за другим. А Дипольд их и не удерживал. Ему, действительно, нечего было скрывать. Он не упрямился, он легко отпускал слова.
Отпускал, бросал в лицо магистру…
Он рассказывал… Заново переживая прошлое. Скрежеща зубами от улегшейся, но пробуждающейся заново и вспыхивающей с новой силой ярости. Сжимая кулаки до хруста в костяшках. Проклиная и лютуя. Не особенно стремясь скрывать свои чувства. Все равно не удалось бы скрыть такого бурления в душе. Он не Карл Осторожный. А эти проницательно-сочувствующие инквизиторские глаза… в первую очередь — проницательные. Нет, инквизиторские — в самую первую.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});