Читать интересную книгу Твоя заря - Олесь Гончар

- Молодежь любит шутки.

- Ничего себе шуточки. Родной сын и тот, как-то после чарки, давай шпынять: а вы, батя, тогда таки дров наломали, кого следует и кого не следует под одну графу подвели...

Но этот хоть по-доброму...

Расспрашиваем Мину Омельковича о его сыне Гришане, товарище наших детских лет. Тут Мине есть чем похвастаться: не подвел его сын. Все эти годы прошли У Гришани на Дальнем Севере, работал он там радистом высокого класса, на островах зимовал, где ночь полгода тянется, где только пурга свистит да белые медведи тебя проведывают. Впрочем, и в тех суровых широтах Гришаня будто бы интересовался Терновщипой, не раз делал попытки разыскать среди северян следы Романа Винннка, с непопятным упорством, вроде нынешних следопытов, доискивался весточки о нем...

- Дался же ему тот Роман,- вдруг сердито отворачивается в сторону Мина Омелькович.

Спрашиваем, что нынче слыхать от Гришани, знаем, что домой-то он не часто наведывался, правда, собирался, когда уйдет в отставку, возвратиться в родные края и осесть здесь основательно... Не передумал ли?

- Да он уже здесь, в трех шагах от Терновщины,- снова веселеет Мина.- В озерянском совхозе пристроился со всей своей капеллой. И знаете, каким делом занялся?

- На радиоузле?

- Вовсе нет. Пчелами увлекся! Кто бы мог подумать...

Вот и сейчас на курсы пчеловодов укатил в Гадяч, а пчелки его тем временем в нашем саду пасутся. Вот прислушайтесь: это они гудят.

Мы вслушиваемся, и нам вправду кажется, что мы слышим золотое гудение среди ветвей расцветших яблонь, насквозь прогретых солнцем... А из села доносятся удары барабана, музыка, песни раздольные, видно, свадьба уже выплеснулась на майдан.

- Слышите, поют,- обращаю внимание Мины Омельковича.- А вы говорили когда-то...

- Что говорил? - И он внезапно осекся.

Промелькнуло, может быть, и у него в памяти, какие ссоры возникали у него на толоке с Климом-звонарем, который, стоя на страже духовности, донимал Мину по любому поводу:

"Колокола посбрасываешь, хоры переломаешь, а петь где?"

"Но будем петь! - свирепел в таких случаях Мина.- Отпели свое... Не петь, а плакать будут все, кто элемент!.."

И вот прошли годы...

- Поют, да еще как,- говорит Мина, прислушиваясь к терновщанской свадьбе.- А касательно предсказаний...

Может, в чем и я ошибся, кто не ошибается? Лошадь о четырех ногах и то спотыкается... Кому под силу предвидеть все, что будет? Вот и он,- Мина бросает взгляд на Заболотного,- когда падал с неба на Узловой, думал, наверно, что амба уже ему, крышка посреди степи широкой, а вышло

иначе, он там еще и судьбу свою нашел.- Это Мина Омелькович, ясное дело, имеет в виду Софийку.- Или вот со мной: эти Романовы пчелы у меня в печенках сидели, терпеть их не мог, а родной сын теперь, пожалуйста... Ну, разве не насмешка судьбы? Уверяет, что на диво разумно они и справедливо живут, весной, как ослабеют, так одна другую кормит - верите, что может быть такое?

- У пчел все мотет быть,- улыбается Заболотный.

- Нет, я вас всерьез спрашиваю... Как это удается угадать ей, с какого цветка брать, а с какого нет? Или почему, скажем, хоть как далеко ни залетит, а не заблудится?

Мы заметили, что нынешний Мина больше теперь спрашивает, то и знай обращается к вопросительной форме, хоть раньше сам без колебаний давал Терновщино ответы на все вопросы бытия решительно и категорично.

- Такое ведь крохотное создание, никто его не учил,- продолжает Мина рассуждать о пчелах,- а чтобы так держаться артельно, выручать друг друга в беде, ну откуда у них такое понятие?

- Ученью говорят, инстинкт,- весело поясняет Заболотный.

- Ты все шутишь,- недоверчиво посматривает на него Мина Омелькович.Правда, у тебя работа такая...

Вашему брату так и нужно, чтобы но поняли, где всерьез, где в шутку... А моя работа простая, хотя к культуре тоже тянемся. Вот в этой хате имеется красный уголок... львовский телевизор, газеты, радио... И шашки, только играть-то с кем? Хоть сам с собой играй, если па свадьбу тебя забудут позвать. Ноль внимания на тебя. Потому как для них ты - вчерашний, живое "скопаемое"... Ты им смешной. А если бы Мина хутора не носносил, межи не распахал, где бы они нынешней техникой размахнулись? Никакой чересполосицы, гонам конца-края нет - кто им создал этот простор?

Ведь не само по себе все это возникло! Лучше всего "Аврора" тут родит, в жатву вы бы посмотрели - горы зерна...

Когда стою перед такою горой ночью со своей берданкой, не раз, бывает, вспомнится, как лебеду ели и зеленые колоски стригли. Вспомнишь, аж душу тебе сдавит, сам не знаешь, отчего. О, сколько, хлопцы, за ночи сторожевые всего тут передумаешь...- Мина Омелькович вдруг наклоняет к Заболотному голову.- Вот ты, Кирилл, сними с меня кепку.

Снимай, снимай, не бойся!

Снял Заболотный с него кепку, выгоревшую, пропотевшую, что служит Мине, кажется, еще с тридцатых годов.

- Ну, что там? - спрашивает Мина.

- Лысина.

- А отчего? От задумчивости, хлопцы. Потому что и тучка где-то в небе плывет, а ты думаешь: где она была?

Что видела? Как там люди за морями живут?

Затем он показывает нам свое хозяйство. Видим и большой телевизор в красном уголке, и выстроившиеся в шкафу тома энциклопедии, которые Мина будто бы подряд все читает, и аккуратно застеленные кровати, где в непогоду ночуют уставшие на работе люди, те, что сейчас на свадьбе веселятся, забыв об одном долгожителе, стерегущем тут полевой их стан.

Осмотрим все: и сад, что пышно расцветал на том месте, где смуглая красота чья-то встречала по утрам росную полыхающую зарю; побываем внизу, у возрожденного пруда, очертаниями похожего на тот, где каждую зиму Надька, раскрасневшись от мороза, полотняные "ризы прала";

молча постоим возле колодца, который хоть и без журавля, с воротом и цепью, но вода в нем из дубового ведра такая же сладкая, свежая, как и тогда.

Пчелу послушаем.

Дух цветения грудью вберем.

Вечер опускается над степью, ласточки мелькают в предзакатном солнце, а от Терновщины еще сильнее доносится гомон разгулявшейся свадьбы... Ой, у пол! криниченька, там холодна водиченька!..

Среди сада остановимся, среди бело-розовых соцветий, наполненных солнцем и пчелами. Не хочется отсюда уходить, со всем этим неохота расставаться. Во имя чего природа так щедро создает прекрасное? Что за музыка повсюду звучит? Что за сила тут пробивается сквозь былую жизнь, сквозь множество ее видоизменений?

Пчелы гудят, гудят...

Все тут успокаивает душу, пробуждает в ней жажду жить и жить, быть в этом прекрасном мире всегда.

До самой дороги провожает нас Мина Омелькович. Еще постоим тут, прежде чем идти догуливать свадьбу. Повечерело уже. Воздух теплый, душистый. Вызвездило небо.

Звездочка покатилась куда-то на Терновщину, вроде в балку... И еще одна... Эта упала где-то за Латышевой горой...

Котилася зоря з неба

Та и упала додолу...

Мине Омельковичу, видимо, очень уж не хочется отпускать нас. Признается, что порою грустно ему бывает тут ""ез людей, особенно осенью, в ненастье, когда ветры шумят, а ночи такие длинные... И еще поверяет нам, как в годы оккупации со страхом ждал, что вот-вот возвратится из небытия Винник Роман и станет сводить с ним счеты, выяснять то да се, спросит Мину и о том сыче, зловещей птице ночи, севшей когда-то на Романову хату... Иногда воображение рисовало, как темной ночью поведет Роман несчастного Мину к невыкорчеванным пенькам на месте бывшего сада, станет тыкать носом в те пеньки, а потом в заброшенный колодец толкнет... Ничего подобного не произошло, зато приключилось с Миной нечто такое, что и поныне терзает его, просто загадка, которую он никак не может разгадать!

Было это, когда на Терновщину уже пришло освобождение. Однажды в ненастную осеннюю ночь полевой госпиталь, продвигаясь к фронту, прибыл с Выгуровщины и остановился в нашей слободе ночевать. Дождь, бездорожье, жилья не хватает, пошли под госпиталь и хаты, и всякие постройки, которые враг при отступлении не успел поджечь, пришлось медикам даже на толоке раскинуть армейские брезентовые шатры. Мина Омелькович, который тогда еще не выкашлял лагерь и страдал глазами, решил обратиться к фронтовым врачам, может, чем помогут. Зашел к ним в самый большой шатер, освещенный гильзами с фитилем, и случилось так, что женщина-врач, которая взялась глаза Мине закапывать, во время процедуры спросила вдруг - он чуть со стула не упал от неожиданности:

- А где тут у вас семейство Винника-садовода жило?

Мина уверяет, что, ей-же-ей, так и спросила, и, хоть спросила полушепотом, душа в нем прямо обмерла с перепугу или сам не знает отчего.

- А почему это вас интересует? - преодолев страх и растерянность, в свою очередь осведомился он у врача.

- Просто так,- ответила она.- Хотелось бы поглядеть на то место... У вас его теперь, кажется, Романовщипой называют?