Читать интересную книгу Зеркало миров - Ярослав Васильев

— Никто не может сказать, что постиг слова Сарнэ-Турома до конца. Так как ты можешь утверждать, что я знаю хуже тебя? Мы не сравнивали нашу мудрость, мы не глядели на истину вместе — так как мы можем сказать, кто из нас лучше постиг замысел Отца ветров?

Уенчак от нахальства собеседника чуть не поперхнулся, на лице сквозь маску добродушного наставника неразумного проступила злоба. С ним давно не разговаривали таким тоном, да ещё при этом прилюдно выговаривали как мальчишке-ученику. Ислуин эмоции контролировал лучше, его лицо оставалось каменным. Но внутри тоже бушевал вихрь эмоций: он понял, что его насторожило! Запах! Человек, даже обычный эльф, хотя у детей Эбрилла обоняние тоньше, ничего бы не заметил — но его учил сам бакса Октай. И сейчас магистр спешно перестраивал рецепторы, разделяя идущие ароматы. Вот букет обеда — жир, мясо и специи плова, вот пахнет конским потом, нагретым металлом сбруи… десятки оттенков, среди которых нет одного — от Уенчака нет запаха вообще, и это маскирует специфичное амбре какого-то травяного отвара. Значит, мятежный шаман нарушил запреты куда дальше, чем он предполагал.

— Да как ты!..

— Я не закончил, — голос Ислуина прозвучал не так громко, как у его соперника, но услышали вокруг все. — Степными саблями владеет лишь хан. Ханскими саблями — только Великий повелитель степи, первый среди ханов, мудрейший среди воинов. Так почему ты, живущий-в-невидимом, хранитель традиций, смеешь нарушать заветы нашего народа? Как смеешь приказывать мне, воину ханского достоинства? Или теперь ты правитель?

Толпа безмолвно замерла: вызов прозвучал.

— Пусть нас рассудит Сарнэ-Туром, — сквозь зубы процедил Уенчак.

— Завтра на закате, — ответил Ислуин.

— Услышано и принято! — за скандалом никто не заметил, как из ворот выехал Великий хан с отрядом нукеров. — И пусть вас рассудит Судия равных. А до тех пор оба ждите за пределами города. В Искер войдёт лишь тот, чьё слово признает Отец ветров.

Уенчака от слов Великого хана перекосило, он судорожно сжал повод коня — но перечить не посмел. Если бы вызов бросили в его лагере… но сейчас нукеров много больше, в открытом столкновении не поможет даже сила "чёрных". К тому же на стороне правителя наверняка вмешаются жители города, в толпе немало вооружённых мужчин и женщин. Придётся подчиниться… ненадолго. Скоро Мудрейший припомнит гордецу, осмелившемуся указывать Великому шаману, все обиды. А пока Уенчак хлестнул коня и вместе со свитой помчался к своим шатрам.

Место суда Великий хан назначил своей волей — и счёт Уенчака к правителю увеличился ещё на одно оскорбление: к Сарнэ-Турому они должны были взывать не рядом с городскими стенами и не около стоянки шамана, а далеко в степи. К тому же выскочка время выбрал вечернее, потому зрителей очередной победы Уенчака собралось куда меньше, чем он рассчитывал. Да и что за зрители — мужчины, женщин почти нет. Только заслужившие право носить оружие. Значит, обсуждать сегодняшний поединок будут куда меньше, чем нужно, воину попусту молоть языком не пристало — и придётся тратиться на нужные слухи и наёмных болтунов. Но всё это будет потом, а пока стоит насладиться сегодняшним днём — сила чужака была очень чистой, ему давно такой не попадалось. И выпить её будет приятно вдвойне.

Готовили площадку довольно долго: нужно было убрать траву внутри ровного круга диаметром десять метров, утрамбовать землю. Потому, когда в центре загорелся костёр, запад уже алел вовсю. Но вот последний из помощников покинул место суда, спорщики встали по разные стороны огня. На землю вступали голыми ногами, в одних штанах и рубахах — ищущие справедливости должны быть открыты взору богов. Не то, что зрители. Расположившиеся за Уенчаком — его воины и те, кто поддерживал шамана открыто, и за спиной Ислуина — ханские нукеры и простые обитатели Искера. Им положено являться перед Отцом степного народа и перед братом его, Отцом воинов, во всей красе. Потому и сверкали оба отряда кольчугами и стальными бляхами кожаных доспехов, щитами, шлемами и ножнами сабель.

Едва спорщики встали друг перед другом, разделённые лишь огнём — символом границы между живыми и мёртвыми, среди зрителей валом прокатился шёпот и гул сотен голосов, но тут же смолк. Соперники затянули каждый свою песнь, отбивая ритм ударами в бубен. Мелодия то лилась ровно и медленно, то быстро взлетала и падала от фальцета до низких горловых звуков. Жаркий огонь костра постепенно угасал, один за другим выбрасывая клубы дыма. В какое-то мгновение площадку окутала густая пелена. Когда она чуть рассеялась, взорам зрителей открылись две сидящие на земле неподвижные фигуры: души покинули тела и поднялись к Сарнэ-Турому.

Едва туман разошёлся, Ислуин с интересом огляделся по сторонам. Они оказались на свинцового цвета равнине от горизонта до горизонта, а разных оттенков серого купол неба укрывал и освещал белёсым полумраком бесконечную плоскость. Магистр поковырял пальцами ноги напоминавший то ли прах, то ли пепел серый песок и посмотрел на соперника. Неприкрытое злорадство на лице Уенчака понемногу менялось непониманием и беспокойством. Его враг — дитя Жизни, к тому же чужак сам заявил, что вместе с дочерью служит именно этой стихии. И сейчас преддверие мира мёртвых должно пить из эльфа дар, щедро выплёскивая наружу силу — энергию, которую отступник уже приготовился съесть. Но этот гад стоит перед ним, как ни в чём не бывало!

— Не ожидал? — улыбнулся Ислуин. — Сколько идущих путями Сарнэ-Турома ты заманил сюда?

— Ты!..

— Красный страж. Но я не солгал, моя дочь идёт моей дорогой, только белой тропой.

В руках Ислуина-Джучи возникла сплетённая из розового и пурпурного света плеть-камча, и сразу же магистр хлестнул ей Уенчака. Мир вокруг вздрогнул и начал меняться. Слева всё осталось неизменным, справа вспыхнуло полуднем до боли пронзительное голубое небо и высветило усыпанную клевером и ковылём сочную траву. А там, где стояли поединщики, пролегла от горизонта до горизонта полоса алого огня, жадно лижущего ноги — но не обжигающего, а согревающего теплом. Ислуин сразу оказался в облачении готового к сражению воина, на кольчуге и остроконечном шлеме заиграли алые и пурпурные отблески. Уенчак же вскрикнул, попытался отпрыгнуть в сторону — но языки пламени взвились ненасытными змеями, охватили багровыми жгутами ноги, пояс и руки, заставили остаться. Словно живой, огонь лизал отступника — и с каждым мгновением, с каждым укусом облик благостного старца отваливался кусками, пузырился, лопался и стекал воском расплавленной свечи, обнажая истинную душу нарушителя законов Бытия. В какой-то миг всё закрыло облако красных и багровых искр, а когда оно рассеялось, перед Ислуином стояла одетая в истлевшие лохмотья "живая мумия": тёмно-коричневая пергаментная кожа обтягивала высохшее тело, губы ввалились, обнажая пеньки гнилых зубов, пропала борода, а жидкие волосы неопрятными сальными космами торчали в разные стороны. Да и ростом Уенчак стал куда ниже, согнутый прошедшими годами. Лишь глаза не изменились — полная жизни ненависть на ожившем трупе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});