Читать интересную книгу Собрание сочинений в 12 томах. Том 10 - Марк Твен

Прошел мучительнейший час, и мы наконец сговорились. Я купил два двукратных эха в хорошем состоянии, и он дал мне в придачу еще одно, которое, по его словам, невозможно было продать потому, что оно говорит только по-немецки. Он сказал: «Когда-то оно говорило на всех языках, но теперь у него повыпадали зубы и оно почему-то говорит только по-немецки».

РАССКАЗ КАПИТАНА[109]

В свое время в ходу было немало россказней, героем которых был старый капитан Джонс с Тихого океана, по прозвищу «Ураган», мир праху его! Двое или трое на нас, здесь присутствующих, с ним встречались. Я знал его особенно хорошо, потому что сделал с ним четыре рейса. Это был человек весьма замечательный. Он и родился-то на корабле; свое скудное образование он собрал по крохам у товарищей по плаванию, — начав морскую службу на баке, он в конце концов достиг должности капитана. Старый Джонс, проплавал больше пятидесяти лет из своих шестидесяти пяти; он избороздил все океаны, видел все страны, и кожу его прокалило солнце всех широт. Коли человек полвека пробыл в море, он, естественно, ничего не знает о людях, ничего не знает о белом свете, кроме того, что видел своими глазами; ничего не знает о развитии человеческой мысли, о развитии мировой науки, кроме азбучных истин, да и те, пройдя сквозь призму невежественного ума, затуманились и исказились. Такой человек — просто седое и бородатое дитя. Вот и он, старый Джонс Ураган, был такой — невинный, милый старый младенец. Когда его дух пребывал в покое, он был мягок и кроток, как девушка, когда же в нем кипела ярость, он обращался в ураган, — но даже и это прозвище давало лишь весьма слабое представление о его нраве. Отчаянный храбрец и недюжинный силач, он был страшен в бою. Весь, с головы до пят, он был разукрашен рисунками и надписями, весь в красной и синей татуировке. Я ходил с ним в тот рейс, когда он покрыл татуировкой последнее свободное место — вокруг левой лодыжки. Три дня он ковылял по судну с голой распухшей лодыжкой, и сквозь расплывшееся облачко китайской туши проглядывала надпись, красная и растравленная: «Добродетель вознагр-ся» (больше не хватило места).

Старый Джонс был человеком глубоко верующим, а сквернословил, как торговка рыбой. Он не считал это за грех: ведь приказ, не подкрепленный бранным словом, был бы просто не понят матросами. Он был проницательным исследователем и толкователем библии, — то есть он сам так полагал. Он верил всему, что написано в библии, но обосновывал эту веру каждый раз по-своему, собственными методами. Капитан принадлежал к «передовой» школе мыслителей и объяснял все чудеса законами природы, подобно тем, кто шесть дней сотворения мира превращает в шесть геологических эпох и так далее. Сам того не сознавая, он представлял собой довольно злую карикатуру на современных ученых теологов. Надо ли говорить, что такой человек, как мой капитан, до страсти любит поспорить и поделиться плодами своих изысканий.

В одном из рейсов у капитана на борту оказался священник; но ему было невдомек, что это священник, — список пассажиров об этом факте не осведомлял. Он очень привязался к преподобному мистеру Питерсу и подолгу с ним беседовал: рассказывал ему анекдоты, смешные случаи, забористые историйки из своей жизни и свою досужую болтовню пересыпал красочным богохульством, — это действовало на ум, утомленный унылой серостью бесцветной речи, как освежающий душ. Однажды капитан спросил:

— Питерс, вы когда-нибудь читали библию?

— Мм… читал.

— Верно, не так уж часто, судя по тому, как вы отвечаете. Возьмитесь-ка за нее с усердием и верой, тогда сами убедитесь, что дело того стоит. Только не опускайте рук, а держитесь до конца. Сперва вы ничего не поймете, но мало-помалу все станет на свое место, и тогда уж вас от нее не оторвешь!

— Да, мне приходилось это слышать.

— И так оно и есть. С ней ни одна книга тягаться не может. Она их всех перекроет, Питерс. Есть в ней трудные места, ничего не попишешь, но вы вчитайтесь да пораскиньте мозгами, — а уж когда вы раскусите эти орешки, все станет ясно как божий день.

— И чудеса тоже, капитан?

— Да, сэр. И чудеса. Любое чудо. Ну взять хотя бы эту историю с пророками Ваала; думается мне, вы перед ней спасовали, верно?

— Как сказать, не знаю, но…

— Признайтесь по совести, спасовали. Да оно и понятно. Опыта у вас не хватает, где вам распутать такой клубок! Разве вам это по силам! Хотите, я вам растолкую это дело и покажу, где собака зарыта?

— Конечно, капитан, если это вас не затруднит.

И капитан приступил к рассказу:

— С удовольствием вам все объясню. Сначала, понимаете ли, я все читал и читал, думал и прикидывал — какие они были, эти люди, в старые библейские времена, а уж когда я разобрался, все стало ясно и просто. И вот послушайте, как я по косточкам разложил всю эту историю с Исааком[110] и пророками Ваала. В древние времена среди знаменитых людей попадались большие ловкачи. Исаак как раз и был таким докой. У него было недостатков сколько угодно, и не мое дело его выгораживать. Он здорово разыграл пророков Ваала, и, пожалуй, по-своему он был прав, если учесть превосходящие силы противника. Я за него не заступаюсь, я одно говорю — никакого чуда не было, и вот это я вам сейчас и докажу, так что вы сами убедитесь.

В то время пророкам приходилось все туже и туже — то есть пророкам Исааковой веры. В общине было четыреста пятьдесят пророков Ваала и всего-навсего один пресвитерианец[111]; конечно, если только Исаак и в самом деле был пресвитерианцем, — по-моему, так был, но в библии про это не сказано. Само собой, пророки Ваала захватили всю клиентуру. Ну, Исааку, надо думать, пришлось круто, но он был настоящий мужчина, и наверняка он ходил по стране и пророчествовал, а сам притворялся, будто дела его хороши; но ничего ему не помогало — где было ему одному со всеми совладать! Скоро ему стало совсем невтерпеж — хоть вешайся; стал он ломать себе голову и так и эдак — раскидывать умом. И до чего же он додумался? Он стал намекать, что его противники — и такие, мол, и сякие: ничего определенного не говорил, а как-никак репутацию им подпортил, и все исподтишка. Пошли слухи, и наконец стало это известно самому царю. Вот царь спрашивает Исаака, к чему он вел такие разговоры. И говорит Исаак: «Да нет, я просто так, а вот интересно — могут они вымолить огонь небесный на жертвенник? Может, это и не так уж трудно, ваше величество а все-таки пусть-ка попробуют. Вот о чем речь». Тут царь очень растревожился, пошел к пророкам Ваала, а они отвечают не задумываясь: был бы только жертвенник, а им-то, мол, это пустяк. И даже намекают, что не мешало бы ему жертвенник застраховать.

Вот на следующее утро сошлись все дети Израиля, и их родители, и прочий народ. По одну сторону толкутся пророки Ваала, так что яблоку упасть негде, а по другую расхаживает взад и вперед Исаак, один-одинешенек, готовится дать бой. Ну, засекли время, Исаак притворился спокойным — ему, мол, все равно — и говорит команде своих противников, что первые подачи за ними. Те взялись дружно за дело, все четыреста пятьдесят стали молиться вокруг жертвенника, — стараются изо всех сил, а сами, конечно, надеются на своего бога. Молятся они час, молятся другой, третий, до самого полудня. А толку нет. Не знают они, с какого конца взяться. Понятно, стыдно им стало перед народом, и не зря. Как, по-вашему, повел бы тут себя человек порядочный? Молчал бы, верно? Ясное дело. А что сделал Исаак? Он стал смущать пророков Ваала, издеваться над ними на все лады и говорит: «Кричите громче, ваш бог, верно, спит или, может, вышел прогуляться. Громче надо кричать!» — или еще какие-то такие слова, не припомню в точности. Заметьте, я не выгораживаю Исаака, у него были свои недостатки.

Так вот, и после обеда пророки Ваала опять молились по-всякому, как только умели, но с неба ни искры не упало. Наконец, уже перед закатом, они вовсе выбились из сил, запросили пощады и ушли с поля.

Ну а что делает Исаак? Он подходит к жертвеннику и говорит кому-то из своих друзей: «Лейте четыре бочки воды на жертвенник!» Все очень удивились — ведь те-то молились над жертвенником сухим да еще выбеленным известкой. Воду вылили. И говорит он: «Опрокидывайте еще четыре бочки!» Потом говорит: «Давайте еще четыре!» Двенадцать бочек воды, понимаете, — ровным счетом двенадцать. Тут вода заливает жертвенник, льется через край во все стороны и заполняет ров, куда вошли бы две сорокаведерные бочки, — «саты», говорится в библии: я так думаю, что «сата» — это примерно сорокаведерная бочка. Тут, конечно, люди стали одеваться и расходиться, — видно, решили, что он сошел с ума. Не знали они Исаака. Исаак становится на колени и начинает молиться: и плетет он, и плетет — и про язычников в дальних странах, и про родственные церкви, и про государство и страну вообще, и про тех, кто заворачивает делами в правительстве, — ну, словом, выкладывает обычную программу, пока все не утомились и не раздумались каждый о своем; и вот тогда-то, когда никто уже не обращал на него внимания, он вдруг вытаскивает спичку, чиркает его о подметку, и — пффф! — все вспыхивает ярким пламенем, настоящий пожар! Двенадцать бочек воды, говорите? Керосина, сэр, КЕРОСИНА! Вот что это было!