Читать интересную книгу "Я у себя одна", или Веретено Василисы - Екатерина Михайлова

Маленький мальчик горько плачет над сломанной игрушкой — лицо мате­ри кривится гримаской отвращения, в ее семье считалось, что "мальчики не плачут". Она — грамотная и думающая мама, которая уже читала, что запрещать плакать все-таки не надо; она и не запрещает — но все, что ожидает плачущего мужчину в этом мире, написано на ее лице. Маленькая

девочка роется в земле, по традиции многих поколений маленьких девочек делает "секретик" из стекляшки, ярких фантиков и какого-то еще цветного хлама. То ли клад, то ли нарядная могилка — символическое значение та­ких игр многозначно. И мало того, что извозится в грязи, — это ладно, но когда мама с самыми лучшими намерениями присаживается "посмотреть, как красиво", дочка угрюмо закрывает ладошками свое творение: "Уйди, не смотри, мое". Мама в шоке, она по-настоящему обижена: подруги так не поступают! Дочка неохотно убирает руки — ну ладно, смотри. Встает с не­зависимым видом, отходит в сторону: я тут ни при чем. Раз ничего "свое­го" быть не может, — а иначе мама обидится, — то и пожалуйста, и это тоже уже не мое. И — носочком туфельки зарывает свои сокровища. Мама: "Дуняша, так мы их не найдем" — "Ну и пусть!". Секретов быть не должно, ничего своего — тоже, да и в самом деле: лучше не иметь этих сокровищ, чем еще раз увидеть такое мамино лицо...

Это относительно поздние примеры, дети уже достаточно большие, а мамы достаточно тактичные, но механизма исключения важных красок из спект­ра разрешенных чувств это не меняет. Мать невольно контролирует не только внешнее поведение — понятно, что бросать песком в глаза другим людям нельзя, — но и право чувствовать так или иначе, показывает, что эти чувства ее задевают. Недаром, ох недаром классическая женская ре­марка в домашнем конфликте звучит так: "Каким тоном ты со мной гово­ришь!". Перевод: я знаю, какие чувства ты скрываешь за этим тоном, так не смей их испытывать! Зависимость матери от ребенка и наоборот — это тоже симбиоз; не только холодные и придирчивые Злые Мачехи удостаи­ваются печек и колодцев, слишком внимательные и контролирующие "ан­гел-маменьки", которых уж очень легко огорчить, в сказках почему-то уми­рают еще в "первом действии".

Понятно, что не пугаться некоторых чувств своего ребенка довольно труд­но, и мера этой трудности, пределы допустимого зависят от того, был ли у самой мамы опыт уважительного отношения к ней ее близких взрослых. Элис Миллер пишет дальше:

"Родители, которых не уважали их родители (просто так, за то, что они — это они) [...] всю жизнь ищут то, что в свое время их родители им недодали: того, кто им предан, принимает их все­рьез, восхищается ими и ловит каждую их реакцию. Этот запрос, конечно, не может быть удовлетворен, поскольку он адресован ситуации из прошлого, которая невозвратима и часто даже не по­мнится. [... ]

Человек, у которого есть неудовлетворенная и неосознанная по­требность, всегда склонен искать удовлетворения в заменителях, суррогатах.

Наши собственные дети как нельзя лучше приспособлены к этой роли. Новорожденный брошен на милость своих родителей, по­скольку существование младенца полностью зависит от того, удастся ли ему удержать внимание близких. И он сделает что угодно, чтобы его не утратить"[44].

И отсюда следует очень серьезная мысль — несколько расходящаяся с об­щепринятыми ценностями, но что поделать: поиск смысла жизни в детях и только в детях может дорого им обойтись и отдает вампиризмом. Возмож­но, это тот самый "поиск суррогата", а дети — что-то вроде наркотика, эта­кое волшебное зеркальце, которое всегда скажет: ты самая лучшая мать. Та, которая слишком стремится быть идеальной матерью, обязательно будет этого добиваться за счет подавления в ребенке всего, что не есть ее иде­альное "отражение". Если ребенок — девочка, шансы на освобождение ниже. "Зеркало" все равно рано или поздно даст трещину — и возникнет напряжение, а то и конфликт. Если нет, дело обстоит еще хуже: вы все встречали пары, где мать и дочь были связаны пожизненным "клинчем", при этом мать была сильней. Зрелище не для слабонервных: никаких под­руг, мужчин, вообще ничего, что может "разгерметизировать" эти отноше­ния слияния, симбиоза. Полная беспросветность, потому что для любви и уважения нужна какая-то дистанция, какое-то пространство. Да в конце концов, эти две женщины друг другу просто неинтересны — в отличие от матери и дочери, установивших нормальную дистанцию, которым есть что друг другу рассказать, есть над чем вместе посмеяться или всплакнуть...

И если мы подумаем об этом еще минутку, многое покажется чуть более по­нятным: например, почему у шумных, ворчливых и не больно приветливых матерей и бабушек могут вырастать душевно тонкие, не запуганные и во­все не холодные дети — не вежливость им важна, а мера истинного приня­тия, а оно-то, видно, как раз и нашлось за этим "фасадом". Или почему "правильное" воспитание со всеми этими "поделись с девочкой" и прочими формулами успеха может сформировать совершенное чудовище — более того, чудовище, умеющее прикидываться кисонькой. Или почему потреб­ность доказать что-то своей матери, добиться у нее признания, увидеть дру­гое выражение лица может стать для женщины почти навязчивой идеей.

Я написала картину — зеленое небо — и показала матери.

Она сказала: наверное, это неплохо.

Тогда я написала другую,

зажав кисть в зубах — смотри, мам, без рук! —

и она сказала: ну что ж, это могло бы заинтересовать кого-то,

кто знает, как это было сделано; но не меня[45].

Леденящее душу стихотворение Синтии Макдоналд называется "Достиже­ния": героиня сыграет концерт Гуно с филармоническим оркестром, и мать опять скажет: ну что ж, неплохо. И героиня в следующий раз будет играть с Бостонским симфоническим, лежа на спине и держа кларнет ногами — смотри, мам, без рук! Она приготовит миндальное суфле, сначала так, а по­том — без рук... и так далее.

Вы уже все поняли: ей никогда не услышать того, ради чего все это дела­ется. (Многие из нас тоже так пробовали: не с мамой, так с папой.) Финал такой:

Так что я простерилизовала свои запястья,

произвела блестящую ампутацию,

выбросила руки и отправилась к матери.

Но прежде чем я успела сказать: смотри, мам, без рук! —

она сказала: у меня для тебя подарок.

И настояла, чтобы я примерила детские голубые перчатки —

просто убедиться, что с размером все в порядке.

Кто-нибудь еще боится Бабу-ягу с ее невыполнимыми заданиями?

Василиса, "благословенная дочка", получает от своей умирающей матери волшебную куколку-помощницу; по сказке ей в это время восемь лет, то есть первые материнские задачи безымянная купчиха выполнила и, судя по всему, выполнила достойно. То, что осталось от доброй и кроткой ма­тушки, следует кормить и никому не показывать: это тайна, сокровенное женское наследство. "Интуиция" ли это — так у сказано Эстес — или что другое, но маленькая помощница на все случаи жизни Василису ведет и поддерживает, ободряет и предупреждает об опасностях. Не это ли и дол­жен делать внутренний голос, который, по идее, девочка наследует у своей матери? У большинства из нас он тоже есть, но, поскольку только в сказках все предстает в своей очищенной, явной форме, а в жизни, как правило, пе­репутано, наши "материнские голоса" сплошь и рядом смешанные: кое-что от Злой Мачехи там тоже присутствует.

В группе мы имеем уникальную возможность эту внутреннюю "партитуру" разложить на голоса и выразить свое отношение к каждому из них по от­дельности.

—   Мама, я тебя люблю, но иногда ты меня страшно раздражаешь своими бесконечными придирками, желанием нарочно сделать больно...

—   Давай сделаем так: выбери кого-то на роль Мамы, Которая Тебя Раздражает, а кого-то — на роль Хорошей Мамы. Поменяйся ро­лями с первой. Что скажете своей дочери, Мама?

—   Ты неумеха, у тебя руки просто не тем концом приделаны. Не по­нимаю, в кого ты такая уродилась — мы с отцом оба нормальные люди в этом отношении. Где тебе жить отдельно, ты же грязью зарастешь! Один мужик уже от тебя сбежал, а ведь я предупреж­дала... (Обмен ролями.)

—   Мама, замолчи! Прекрати меня терзать! Заткнись, я сказала! Твои бесконечные замечания во где у меня сидят! Умолкни, нишкни, молчи в тряпочку! Стань в угол и не вылезай оттуда, пока не раз­решу, ведьма!

Однако Злую Мачеху так просто в угол не задвинуть: обычно приходится с ней побороться — физически уволочь ее в этот самый "угол", стащить с возвышения. А исполнительница этой роли еще и сопротивляется, продол­жает гнуть свое, так что борьба получается нешуточная, до одышки и мок­рых спин. Победа! Что такое, кого ищет взглядом эта воительница, почему изменилось ее лицо? А, злость ушла — а за ней столько тоски, столько любви... К Хорошей Маме: