Читать интересную книгу Киевские ведьмы. Выстрел в Опере - Лада Лузина

А мог и не прочитать.

Сама схожесть двух трамвайных историй, делавшая их такими удобными для сравнения, наталкивала на мысль об отличии.

Под булгаковским трамваем, управляемым женщиной-вагоновожатой, погибло пятьдесят миллионов.

По купринским — всего одна женщина, бросившаяся под колеса сама, с дивной запиской в кармане:

«Я вас прошу, змея Катерина и две сестры ее, выньте свой яд из крещеного тела Руси!»

Но и там, и там неподалеку от трамвайных путей вертелся Дьявол, имевший десятки имен…

Кто ж он?

— Тот, кто писал заговор, знал, я буду Киевицей. Мои предки знали, как я буду выглядеть сто лет спустя. Дьявольщина какая-то. — Катя смотрела на дорогу впереди себя.

Ее машина стояла в «пиковой» пробке на перекрестке Владимирской улицы и бывшего Бибиковского бульвара, который Маша упрямо отказывалась именовать бульваром Тараса Шевченко.

— А вы знаете, — посмотрела Даша на экран мобильного, — что уже вечер? Нам через три часа на Старокиевскую гору дежурить. Стемнеет скоро, а мы на кладбище едем! Как в дешевом американском триллере. Никогда не понимала, почему в американском кино все прутся на кладбище исключительно ночью? Что, нельзя туда днем сходить? Я после того, как «Дьяволов ада» смотрела, кладбища и днем-то не сильно люблю.

Маша вытянула шею, стараясь рассмотреть бывшую Александровскую гимназию.

— Там, — показала она певице, — в 1-й гимназии учился твой Сикорский.

Несостоявшаяся летчица-космонавтка заглохла, и вытянула шею вслед за студенткой.

Оба они — и Миша Булгаков, и Митя Богров тоже учились в этой гимназии, ставшей желтым корпусом университета Св. Владимира, ставшего после революции университетом Шевченко.

А еще (как знала Маша из книги того же Петровского), в 1-ой гимназии учился некто Шполянский. Под этой фамилией в романе «Белая гвардия», ставшем позже пьесой «Дни Турбиных» фигурировал первый булгаковский Мефистофель — первый, но не последний.

Тема дьявола не давала Мише покоя всегда. Меняя обличья, мефистофели кочевали по его произведеньям, — писатель, словно бы поставил себе целью понять, вытащить на свет смысл существования Сатаны…

Которого не существовало!

«Неужели он был слепой, как и все?»

«Нет, он не мог быть слепым. Не мог быть сатанистом. Не мог…»

— Катя, поворачивай назад. Мы уже полчаса тут стоим, — заныла Чуб — заведение, выпустившее в свет изобретателя вертолета, отвлекло ее ненадолго. — Едем обратно!

«Обратно…

Обратный обряд.

Анти-обряд!!!

Вроде киевского обряда раскрещивания, который прошла Маргарита.

Я поняла!!!!!»

— Успеем, — обрубила Дображанская. Ее вольво сдвинулось с места. — У меня точный план кладбища. Могила рядом со входом. Кстати, нужно не забыть прояснить, могу ли я по закону быть похоронена рядом с моими родными на Байковом. Козырное место, там сейчас только политиков и академиков хоронят. Надо застолбить за собой.

— Думаешь, уже пора? — прочирикала Чуб.

— Так мы едем на Байковое? — охнула Маша.

На Байковом были похоронены родители Михаила Булгакова, — мать и отец, умерший от той же болезни, что и великий писатель, не ставший врачом и не научившийся лечить склероз почек.

На Байковом был похоронен сын Миши Врубеля, могилу которого Маша так и не нашла.

И на улицу Байковую, минут пятнадцать спустя въехало Катино вольво, а спустя еще две минуты притормозило у правого кладбища, между двух древних ворот.

*****

Первые из них — ширококостные и толстостенные, с пузатыми колоннами и православными маковками, напоминали приземистый белокаменный вход в русский монастырь.

Вторые — похожие на католический костел, увитые плющом, стремились к небу пятью тонкими готическими башенками, с острыми металлическими наконечниками крыш.

Над вторыми воротами Маша прочла полусбитую надпись «...TI MOPTUI QUIINOIMINO MORIUNTUP». Над первыми, православными, — писанное маслом «Радуйсе радосте наша, покрый нас от всеякого зла честным твоим амосфом».

Но, не смотря на католическую фамилию, Дображанская выбрала «радуйсе радосте».

— Так. — Притормозив в устье центральной аллеи, Катя взглянула на план. — Перед церковью повернуть направо. Потом сюда и туда… Все очень конкретно. Идемте.

— Стойте.

Машин взгляд привлек стог завядших цветов.

Сбившись с прямого пути, Ковалева свернула направо, обошла памятники в первом ряду, прошла два десятка шагов, и поняла:

Она не ошиблась.

С возвышавшегося над свежей могилой черно-белого фото на Машу смотрело лицо Красавицкого.

И студентка успела подумать: видно не зря в семье его бытовала легенда, что род их идет от Мазепы — от Мазепы ли нет, Красавицкие были непростыми людьми, раз смогли похоронить сына на центральной алее Байкового.

Прежде чем подумала:

«Он умер… Он мертв».

Она перестала считать его мертвым.

И не стала…

Ведь Мир — был. Он был с ней! Он наверняка был с ней и сейчас.

Сейчас, на погосте, у его увядшей могилы, ей стало жутко от этой мысли.

Мир, мертвый, стоит у нее за спиной…

— Вот видишь, — обхватила Чуб Машу за талию, — я тебе говорила! Не связывайся с привидениями. Потом по кладбищам ходить спокойно нельзя.

— Идем, Маша, — сказала Катя. — Не нужно здесь стоять. Лучше не станет.

Он вдруг перестал быть живым для нее!

«Не надо… Уйди… пожалуйста. Мне страшно! Прости», — закричал Машин страх.

Страх внезапно исчез.

Впереди была желтая церковь Святого Воскресения — как две капли воды похожая на маленький Владимирский собор.

А Катина тетка, похоже, и впрямь обладала Катиным сухим, деловитым умом, поскольку, не вынудив блуждать ни секунды, ее начерченный по памяти план заставил их свернуть у кладбищенской церкви, и привел к массивному черно-мраморному памятнику, увенчанному каменным крестом.

Его окружали полуразрушенные склепы, с вывороченными или запаянными намертво дверьми. Ангелы с отрубленными руками, покосившиеся ограды, керамические лица покойных, разбитые камнем.

— И это престижное кладбище города! — попрекнула погост Катерина. — Здесь лежит наша элита.

Она перевесилась через витую решетку, охранявшую монумент ее бабки:

— В каком, ты сказала, году погибла та женщина?

— В этом.

Маша смотрела на вырезанные на камне нетленные буквы.

Анна Михайловна Строгова.

Ум. 31 декабря 1894 г. 33-хъ летъ.

Смотрела и чувствовала, все снова сошлось — вот доказательство — мраморное и неопровержимое.

— Господи…— Катерина опустилась на, прилегающую к семейной могиле, скамью, уронила руки на поминальный стол.