И в ранней юности и в тюремных «университетах» Макар с большим желанием читал беллетристику. Она доставляла ему эстетическое наслаждение, увеличивала запас слов и несла какие-то элементы познавательного. Теперь литература стала оружием. И это оружие могло быть обращено в интересах партии и — против них.
Неустойчивая молодежь прикрывалась именем Чехова. Но видела в этом писателе лишь идеолога бессильного интеллигента. Да и Леонид Андреев сильно стращал ее своей «бездной». Более смелые поднимали на щит Горького. Но и у него находили лишь идеализацию босяка и романтику буревестника.
На два лагеря раскололись и местные философы. Одни превозносили до небес пресловутый сборник «Проблемы идеализма», где Булгаков, Бердяев, Трубецкой и другие ополчались против марксизма. Другие пускали в ход сборник Богданова, Луначарского и Фриче «Очерки реалистического мировоззрения».
Но истинная правда была у Энгельса, в его книге «Анти-Дюринг». Эту книгу и начал штудировать Макар. А в свободные часы перечитывал Чехова, Горького, Андреева. И его выступления в частных собраниях интеллигенции производили сильное впечатление. Он призывал мыслить без боженьки, исходить во всем из практики революционной борьбы, которая неизбежно приведет к победе рабочего класса и к коренному переустройству мира после свержения самодержавия.
Но в самый разгар работы пришла беда. Нежданная, негаданная: совсем случайно провалилась типография.
Была она поставлена смело, дерзко — прямо за стеной у околоточного. Конспираторы слыхали по вечерам, как приходил домой полицейский чин, обычно навеселе, звенел шпорами, вешал на гвоздь шапку и долго, нудно ругался с женой.
Охранка неделей раньше напала на след Макара и Федякина, но не хотела брать их без типографии. А оба Виктора туда не заходили и держали связь с наборщиками в строгом секрете.
В типографии работали и проживали трое. Старшие, Миша и Фира, значились мужем и женой, младший, Леня, — братом Фиры. Миша был портным, но всем говорил, что он безработный приказчик, Леню выдавали за экстерна, который готовился к экзаменам. Жили трое на средства комитета.
Однажды Миша получил деньги в золотых десятках. Фира не раз расплачивалась золотом в лавочке, где обычно покупала продукты.
Лавочник поговорил с надзирателем: мол, откуда такие деньги, не фальшивые ли они? Тот решил нагрянуть к подозрительным господам как снег на голову. И накрыл типографию.
В городе это произвело сенсацию. Раскрыта под самым носом у околоточного типография большевиков! На обыск явились прокурор, начальник жандармского управления и градоначальник адмирал Энквист. Шарили в типографии ровно сутки.
Утром 8 марта 1904 года наборщиков отвезли в тюрьму. Охранка, полиция и жандармы кинулись прочесывать город. К вечеру бросили в тюрьму человек тридцать. С первой партией арестованных прибыли Соколов и Федякин.
Виктору Ногину на этот раз могла грозить каторга: на нем «висели» два побега и переходы через границу. Он держал с Радусом тайный совет в камере, и оба они пришли к выводу — тюремщикам своего имени не открывать…
Российской охранке подвалило работы.
В Новгородской мещанской управе проверили паспорт на имя мещанина Николая Петрова Соколова, он оказался подложным. Но Макар не назвался Ногиным.
Подполковник Ратко, сменивший в московской охранке Зубатова, доносил шефу полиции, что он давно перлюстрирует письма Соколова из тюрьмы и скоро раскроет его настоящее имя.
Письма эти шли к Варваре Ивановне и брату Павлу. И всегда за подписью «твой Коля». Но не мог писать такие письма рядовой эсдек. Он решительно осуждал войну с японцами и рассказывал, как сотни призывников убегают от набора за границу; он обвинял мартовцев в расколе партии и просил прислать известия; что слышно о новом съезде и что происходит в Женеве?
Пока охранка изучала эти письма, Виктор Ногин старался вести свою обычную работу, на этот раз в тюрьме.
Он дал товарищам формулу ответа при допросах: «Я член РСДРП. От дачи показаний отказываюсь до назначения над собой суда гласного, с участием свободно избранных рабочими заседателей. На таком суде надеюсь доказать не только необоснованность предъявляемых мне обвинений, но и виновность моих обвинителей».
Это произвело на жандармов и на прокурора весьма сильное впечатление. «Формула» казалась им дерзкой, наивной и фантастичной. Но на время их обескуражила. А резонанс от таких показаний покатился не только по Николаеву — в листовках, но и в заграничных нелегальных изданиях.
Этот самый Леня Краснобродский — брат Фиры, экстерн и наборщик — оставил свои воспоминания о днях, проведенных с Ногиным в тюрьме. Его подкупил прекрасный характер и неиссякаемый запас энергии в Макаре: «Он вливал жизнь, давал содержание нашему маленькому мирку — в двух камерах. Высокий, красивый, стройный, он счастливо умел располагать к себе людей, подчинять своей воле — без труда, одной обаятельностью».
Макар подчинил себе даже начальника тюрьмы, добродушного и бесхарактерного старика, которому хотелось казаться грозным начальником. Заключенные получили возможность держать двери в камерах открытыми до поверки, ходить друг к другу и пользоваться другими льготами.
Все отмечали в Макаре общительность и отзывчивость. От долгого сидения люди стали раздражительны и заводили споры и ссоры по каждому ничтожному поводу. Он снисходительно относился к «причудам» и сглаживал недоразумения.
В тюрьме даже работал кружок. И Макару приходилось давать ответы на самые разнообразные вопросы: и по эстетике, и космографии, по древней истории, и даже по проблемам пола. Сам он учился ежедневно: физика, математика, французский и английский языки.
Таким он остался в памяти товарищей по Николаевской тюрьме: кипучая энергия и ледяное спокойствие; трогательная нежность к товарищам и ненависть к царским слугам; отзывчивость и порывистость; и железная выдержка.
В один из дней все эти качества раскрылись, как в капле воды. Кто-то увидел в борще червяка. Борщ вылили в плевательницу, вызвали прокурора. Макар с ним объяснился. Прокурор горячился и все доказывал, что был на кухне сам, осматривал пищу и нашел ее приличной.
Все ждали, что скажет Макар. В наступившей тишине отчетливо прозвучал его голос:
— Вы осматривали борщ — это хорошо. Так будьте любезны его попробовать, — и указал рукой на плевательницу.
Прокурор побагровел. Макар сказал, как отрезал;
— Повторится такое безобразие — объявим голодовку!
В тюрьме Макар распропагандировал многих надзирателей. Они оказывали услуги арестованным: передавали «на волю» письма, приносили литературу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});