Но стрелять нам больше не пришлось, в устье нас никто не поджидал, и мы беспрепятственно вошли в Харонус, а уже под вечер прибыли в Селитьбу.
В Селитьбе еще с утра стало известно о нашем возвращении, так что на пристани нас встретили как полагается — каждого коркой и чаркой. Потом пан Павал сказал короткую, дельную речь. Потом мы поснимали шапки в память о тех, кто, как в Селитьбе выражаются, «ушел за солью», то есть остался на морском дне. И уже только после того, как все снова понадевали шапки, пан Солопий поинтересовался, много ли мы на этот раз напромышляли. На что пан Павал с достоинством ответил, что этого с лихвой хватит и нам, и Селитьбе, и вообще всем добрым и славным панам.
Такой его ответ всем пришелся по вкусу. В толпе стали кричать: «Ш-шах!», «Разом!», «Любо!» и тому подобное. А мы тем временем начали выгружать добычу на берег. Питье и съестное сразу относили к загодя расставленным столам, а все остальное было доставлено в кошевую скарбницу, в нашу крайскую подклеть, и там до поры опечатано.
Когда все прочие приготовления были закончены, мы посели за столы и принялись пировать.
Пир, с небольшими перерывами, продолжался три дня. За все это время я ни разу, так уж получилось, не беседовал с паном Солопием.
Только уже на четвертый день, когда нас, крайских старшин, позвали в скарбницу брать свою крайскую долю, пан Солопий наконец обратился ко мне. Он сказал:
— Дивлюсь я на тебя, пан Юрий! Вот все, даже язва пан Павал, о тебе так добро говорят, а ты молчишь. Отчего это, а?
Это он мне намекал, что вот сейчас приступим к дележу и мне, такому боевому есаулу, ни гроша не достанется. Может, он хотел, чтобы я стал выпрашивать у него свою долю, которую я еще заранее пообещал ему.
А может, он просто проверял меня. Как было на самом деле, я не знаю. Но ответил я так:
— А чего мне говорить? Я свое уже сказал. И ты сказал. Так или нет?
— Так, — отвечал Солопий, улыбаясь. — А пока что иди.
Я и ушел. А они остались делить добычу. Тогда добычи вышло много — не говоря уже про старшин, на каждую уключину и то вышло по сто двадцать дукатов. Наши опять стали гулять. А у меня не было ни гроша. Зато у меня теперь был свой собственный корабль до самой зимы. Разве этого мало? Я ходил по Селитьбе, подбирал себе команду, а также водил разные беседы с другими корабельными головами, которые так же, как и я, собирались опять подаваться в море.
А кормился я у нас, в крайском курене, из общего котла. Да, кстати будет сказать: там при каждом курене есть так называемый общий котел. Это такая побудова, в которой кормят всех своих, оставшихся без денег. Кормят, по тамошним меркам, довольно сносно. Вот я там и кормился чуть ли не целый месяц.
После чего мы, двадцать три челна из разных куреней, вышли на промысел. Вел нас пан Гуго Эриксон, бывалый человек, из вражцев. Мой челн шел четвертым, и это довольно почетно, особенно если учитывать то, что я впервые самостоятельно выходил на промысел. Настроение у меня в тот день было очень хорошее.
На третий день оно стало еще лучше — мы взяли большую добычу. На пятый — еще. На девятый — еще. Дважды за это время мне удавалось первым заходить с кормы и брать капудана.
Потом был очень сильный шторм, после которого мы потеряли всех своих из виду. Тогда мы опустили мачту и принялись ждать. Вскоре мы увидели корабль. Это была златоградская фелука. Фелука — это вам не карамузал, с ней можно сойтись и один на один. Я так и решил. Мы кинулись ей наперерез. Одни паны гребли, а другие стреляли. Златоградцы тоже стреляли, но не так метко, как мы. Когда наши корабли стали сходиться бортами, я закричал: «Ш-шах! Разом!» — и первым прыгнул к ним на палубу…
Никогда так не делайте! Слышите?! Особенно при свежем ветре. При свежем ветре, при болтанке, нужно сперва крепко пришвартоваться к ним баграми — это раз. А вот и второе — идти на абордаж нужно сразу вдоль всего борта, тогда они не знают, где вы скорее прорветесь, их охватывает паника…
А я тогда прыгнул один. И прыгнул прямо к ним на копья. А остальных они сдержали по частям. А тут еще налетел шквальный порыв ветра — и наши корабли сразу развело. Я еще успел услышать, как мои закричали: «Пан голова! Пан голова!»…
А потом я долго ничего не слышал и не видел.
Когда же я наконец очнулся и открыл глаза, то увидел, что лежу на златоградской палубе, прямо между двумя рядами гребцов. Они держали руки на веслах, но не гребли. Наверху хлопал парус. Небо было чистое, безоблачное. Грудь у меня горела от боли. Я потрогал ее и понял, что меня уже перевязали. Гребцы увидели, что я очнулся, и подняли крик. Ко мне подошли двое. Одного, в красной чалме и в белом бурнусе, я сразу узнал — это он ими в бою командовал, значит, это их капудан. А второй, голый по пояс и в черной засаленной феске, это, наверное, толмач, подумал тогда я.
Я не ошибся. Эти двое склонились надо мной, и тот, который был в феске, спросил по-нашему:
— Ты, пан, откуда? Из Селитьбы?
Я не стал ему отвечать. Я что, разве дурень? О том, что я корабельный голова, они еще во время боя догадались. А теперь еще добавить, что я из Селитьбы? Селитьбенских старшин, в отличие от вольных, валацужных, златоградцы сразу убивают. Вот я и молчал, прикидывался, что мне очень больно, я ничего не понимаю.
Толмач еще немного подождал, потом сказал:
— А! Ты, значит, глухой! Тогда зачем тебе уши? Мы их сейчас отрежем!
С этими словами он одной рукой вытащил из-за пояса кинжал, а второй схватил меня за ухо. Я сделал вид, что только теперь пришел в себя, и гневно закричал:
— Собака! Оставь меня в покое! Ты что, не видишь, с кем имеешь дело?!
Толмач засомневался. Он уже не спешил резать мне ухо. А я все так же гневно продолжал:
— Если ты испортишь товар, твой хозяин сдерет с тебя шкуру. Отпусти мое ухо, собака!
При этом я еще, насколько было тогда сил, замахнулся на него рукой. То есть я вел себя с ним так, как и положено наследному княжичу вести себя с грязным хлопом. Толмач сразу почувствовал во мне благородную кровь. Он поспешно отпустил мое ухо, повернулся к капудану и что-то спросил у него. Капудан кратко ответил и облизнулся. Толмач опять повернулся ко мне и, хитро улыбаясь, сказал:
— Мы знаем, что ты не простой морской пан, ты корабельный голова. И твой корабль пришел из Селитьбы. Так это?
— Нет, — сказал я.
— Жаль, жаль, — насмешливо сказал толмач.
— Да уж ничего не поделаешь! — в тон ему ответил я.
— Если бы ты был из Селитьбы, — продолжал толмач, — мы бы обменяли твою голову на голову одного из наших капуданов. А так какая может быть от тебя польза? Кожа у тебя, — тут он нагло дотронулся до моей шеи, — кожа у тебя тонкая, слабая, на барабан такая не годится. А судя по твоей одежде и по твоему кораблю, ты из бедной семьи. Твой бедный, но тщеславный отец на последние деньги снарядил тебе корабль, нанял на него кого попало, лишь бы подешевле, и отправил тебя к нам. Как он теперь сможет тебя выкупить, если у него нет ничего, кроме долговых расписок?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});