— Где Юдика? — спросила я.
— Где-то здесь, — ответил он.
— Это не ответ, Проклятый! — заявила я.
— Он был наверху, ждал в верхнем переходе, — ответил Лайтберн, оглядываясь по сторонам, не гонится ли кто-нибудь за нами, — но потом я его потерял. Он сказал, что отвлечет внимание, чтобы мы могли сбежать.
— Ну, это точно не его рук дело, — бросила я.
— Так и есть, ему б такое не сделать, — согласился он. Он с явным отвращением прислушивался к шуму, доносившемуся откуда-то сверху.
— А потом мы разошлись, и с тех пор я его не видел, — продолжал он. — Понятия не имею, что с ним случилось в этом дурдоме.
Он перевел взгляд на меня.
— А что тут вообще произошло? — без обиняков спросил он. — Что вы видели? Чего стряслось?
— Не могу сказать, — ответила я. — По крайней мере, не сейчас. Возможно, когда мы уберемся отсюда, у меня будет время, чтобы осмыслить все, что я видела, и понять, что это было.
Я посмотрела на него. Перехватив тревожный взгляд из-под капюшона, я вдруг почувствовала, что, возможно, он — единственный человек во всем Империуме, кто беспокоится обо мне самой и не рассматривает меня как какой-то никчемный пустяк или ценный товар.
— Сегодня я видела странные вещи, Реннер, — начала я так эмоционально, что сама удивилась. Потом мой голос прервался. — Я видела такое, чего, как я думала, никогда не увижу… и еще такие вещи, которые, наверное, ни один человек не может видеть без ущерба для себя. Я чувствую, меня это выбило из колеи.
— По-моему, у вас шок. — рискнул предположить он.
— Думаю, так оно и есть, — ответила я. — Но скажи мне, ты и Юд составили что-то вроде плана этого побега, или это только твоя импровизация?
— Ну, да, у нас есть план, — произнес он. — Типа того, — добавил он уже не столь уверенно. — Ваш друг Юдика его, типа, составил — но ему помог этот чудила Шадрейк. Он, конечно, урод — но совсем не дурак.
— Юдика обращался к церковникам, как я тебе говорила? — продолжала я расспросы.
— Да я его не видел! — ответил он. — Я его не нашел, чтобы передать, что вы сказали.
Он был прав. И он уже говорил мне об этом. В голове у меня был туман, мысли путались.
— Теперь сворачиваем и двигаемся в западном направлении, — произнес он, стиснув мою руку, и мы побежали вдоль золотой колоннады под длинными хорами, разделенными на кабинки, как театральные ложи. — Тут два выхода на улицу, там, наверное, не будет особой давки — а, если не сможем выйти там, то есть еще боковой переход в крипту Святой Эилоны.
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
— Ну, мне знакомо это место, — проворчал он.
— Откуда?
— Я тут когда-то работал, — сообщил он. Казалось, позволив этому странному, произнесенному с большой неохотой признанию сорваться с губ, он в то же мгновение пожалел об этом. Впрочем, у меня не было времени задумываться над его словами и спрашивать еще о чем-нибудь.
Мы миновали колоннаду и спустились к каменному колодцу, в который вели ступени — это был спуск, пользуясь которым богомольцы и другие посетители могли попасть в крипты, расположенные ниже. Здесь собрались люди, отставшие от толпы при бегстве, больные и увечные, замешкавшиеся, покидая здание, они старались как можно быстрее выйти из базилики — но только создавали ненужную суету и мешали сами себе. Кто-то ковылял по ступеням, пытаясь оттолкнуть других с дороги, кто-то неподвижно стоял на месте, застыв от ужаса. Кто-то рыдал, созерцая то, что творилось вокруг, кто-то предавался самобичеванию, наказывая себя за грехи.
Мы проталкивались сквозь толпу спускающихся вниз людей, Лайтберн отпихнул с дороги пару симулянтов, притворявшихся больными. Ступени, ведущие вниз, были усеяны брошенными цветочными гирляндами, молитвенными ковриками, освященными монетами и страницами из молитвенников. Некоторые из тех, кого мы отпихивали с дороги, ругались или пытались дать сдачи, отбиваясь голыми руками, или тем, что несли с собой.
Когда мы уже почти спустились, и тесный колодец превратился в широкий вымощенный каменными плитами зал, чьи стены были увешаны гравированными медными табличками с изображениями святых и описанием их житий, окруженными висящими корзинками для сбора пожертвований, гирляндами цветов, лентами, у подножия лестницы появились два храмовых стража в масках; они заметили нас и стали расталкивать людей, пробираясь к нам.
Я поудобнее перехватила мой кутро. Лайтберн даже не попытался остановиться или повернуть назад. Он продолжал спускаться, а, поравнявшись со стражами, просто отодвинул их с дороги, сопровождая свои действия весьма темпераментной речью на языке, которого я не знала.
Вместо того, чтобы напасть на нас, преследователи отпрянули от него, а потом развернулись и отправились восвояси — туда, откуда пришли.
Он оглянулся, снова схватил меня за руку и потянул за собой.
— Что это было? — не поняла я.
— Я им сказал, что те, кого они ищут, побежали к северному алтарю.
— А на каком языке ты с ними говорил? — не поняла я.
— Да какая, на фиг, разница! — огрызнулся он.
Он старался дать мне понять, что это не мое дело, но я предположила, что он говорил с ними — и весьма бегло — на омнесе, храмовом жаргоне, или диалекте, сделав который чем-то вроде местного внутреннего языка, младшие служители церкви могли держать дела своего ведомства в тайне от простецов. Он говорил без запинок, и его голос звучал весьма властно. Я решила, что мой Проклятый, возможно, когда-то был церковным стражем.
В толпе появились еще трое в разрисованных масках, — их он тоже отослал прочь, со всей решительностью указывая направление, в котором им следует двигаться. А мы тем временем вплотную подошли к огромной каменной пасти — западному выходу из здания. Насколько я помнила, этот выход вел на Педимент-Стрит.
— Там нас будет ждать машина. — хрипло бросил Лайтберн.
— Машина?
— Ну да Экипаж с мотором, который прислал один из его друзей, — ответил он.
— Его… Ты имеешь в виду Шадрейка?
— Ага-ага! Его-самого!
— А кто эти его «друзья»? — поинтересовалась я.
— Ну, это, скорее даже, если так можно сказать… покровитель, — ответил он. — Какой-то тип, которому нравятся стремные картины, которые он рисует. А он ему напомнил о каких-то услугах и старых долгах, чтобы тот помог нам.
— Но зачем? — не поняла я.
— Я думаю, вы ему нравитесь, — ответил Лайтберн. Поколебался и с явной неохотой добавил, — И, по-моему, я ему тоже нравлюсь.
Выход был прямо перед нами. Мы устремились туда, навстречу дневному свету, сиявшему в проеме арки, подгоняемые отзвуком адского грохота, доносящегося откуда-то сзади.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});