В январе 1970 года Стругацкие съехались в Ленинграде и четыре дня подряд правили рукопись. «Первой жертвой стилистических саморепрессий пал русский человек Максим Ростиславский, ставший отныне, и присно, и во веки всех будущих веков немцем Максимом Каммерером. Павел Григорьевич (он же Странник) сделался Сикорски, и вообще в романе появился легкий, но отчетливый немецкий акцент: танки превратились в панцервагены, штрафники в блитцтрегеров, „дурак, сопляк!“ — в „Dumkopf, Rotznase!“. Исчезли из романа „портянки“, „заключенные“, „салат с креветками“, „табак и одеколон“, „ордена“, „контрразведка“, „леденцы“, а также некоторые пословицы и поговорки, вроде „бог шельму метит“. Исчезла полностью и без следа вставка „Как-то скверно здесь пахнет“, а Неизвестные Отцы, Папа, Свекор и Шурин превратились в Огненосных Творцов, Канцлера, Графа и Барона…»
35
Сейчас, задним числом, видно, что «Обитаемый остров» все-таки выбивался из выстроенной Стругацкими изящной и строгой линии предшествующих повестей — «Хищные вещи века» «Улитка на склоне», «Гадкие лебеди», «Сказка о Тройке». Более ранние имели богатую идейную начинку либо, как в последнем случае, — остро-сатирическую, прямо задиравшую советские порядки. В отличие от них «Обитаемый остров» выглядел романом именно приключенческим.
Другими словами, авторы справились с поставленной задачей.
При их мастерстве это, впрочем, было несложно.
«Первым выстрелом ему (тяжелому танку, чудовищному порождению „обитаемого острова“. —Д. В., Г. П.) раздробило гусеницу, и оно впервые за двадцать с лишним лет покинуло разъезженную колею, выворачивая обломки бетона, вломилось в чащу и начало медленно поворачиваться на месте, с хрустом наваливаясь широким лбом на кустарник, отталкивая от себя содрогающиеся деревья, и когда оно показало необъятную грязную корму с болтающимся на ржавых заклепках листом железа, Зеф аккуратно и точно, так, чтобы, упаси бог, не задеть котла, всадил ему фугасный заряд в двигатель — в мускулы, в сухожилия, в нервные сплетения, — и оно ахнуло железным голосом, выбросило из сочленений клуб раскаленного дыма и остановилось навсегда, но что-то еще жило в его нечистых бронированных недрах, какие-то уцелевшие нервы еще продолжали посылать бессмысленные сигналы, еще включались и тут же выключались аварийные системы, шипели, плевались пеной, и оно еще дрябло трепетало, еле-еле скребя уцелевшей гусеницей, и грозно и бессмысленно, как брюхо раздавленной осы, поднималась и опускалась над издыхающим драконом облезлая решетчатая труба ракетной установки…»
В каком-то смысле братья Стругацкие снова вернулись в будущее, к светлому Миру Полдня, но их герой — Максим Каммерер, космонавт-исследователь, сотрудник группы свободного поиска, попадает на такую планету («обитаемый остров»), где будущее еще только предстоит сделать будущим, тем более светлым. Максим последовательно проходит весь выпавший ему нелегкий путь: робинзон… гвардеец… террорист… каторжник… И далеко не сразу читателю становится ясно, в каком же, собственно, мире несгибаемый Мак находится. В будущем? Но почему оно столь отталкивающе?.. В прошлом? Но не может же прошлое длиться вечно…
Или Мак все же действует в нашем настоящем мире?
Да, в нашем! Конечно, в нашем. Где еще можно так зомбировать человека?
Впадая в щенячий восторг, под действием особого излучения (вот оно — давление извне, давление обдуманной идеологии) любой человек выполнит любые, самые невероятные указания неведомого Центра. И самое страшное: непонятно, на кого в этом мире можно полагаться в борьбе с тем же самым Центром, — ведь сколько ни захватывай власть, все равно среди не-смирившихся героев рано или поздно отыщется умник, решивший использовать излучающие башни по-старому, но с иными, в высшей степени благородными целями: воспитать серые отсталые массы в духе добра и взаимной любви. При этом, конечно, ни у кого не испрашивая на то согласие.
Мир страшен. Мир наполнен враждебными друг другу обществами.
Так, может, просто натравить всех на всех? Пусть дерутся. Истина победит. Может, хоть в этом случае что-то дельное наконец получится?
«А вот что получится, — рассудительно замечает один из героев. — Положим даже, что варвары будут сильней солдат. Побьют они солдат, порушат ихние проклятые вышки, захватят весь Север. Пусть. Нам не жалко. Пусть они там режутся. Но польза-то нам какая? Нам тогда совсем конец: на юге будут варвары, на севере опять же варвары, над нами — все те же варвары. Мы им не нужны, а раз не нужны — под корень нас. Это одно… Теперь положим, что солдаты варваров отобьют. Отобьют они варваров, и покатится вся эта война через нас на юг. Что тогда? Тогда опять же нам крышка: на севере солдаты, на юге солдаты, и над нами солдаты. Ну, а солдат мы знаем… Дайте досказать! Что вы расшумелись, в самом деле? Это же еще не всё… Еще может быть, что солдаты варваров перебьют, а варвары — солдат. Вот тут вроде бы нам самое и жить. Так нет же, опять не получается. Потому что еще упыри есть. Пока солдаты живы, упыри прячутся, пули боятся, солдатам велено упырей стрелять. А уж как солдат не станет, тут нам полная крышка. Съедят нас упыри и костей не оставят…»
Вечный замкнутый круг. «Человек один не может ни черта».
Опять тень Хемингуэя. Но теперь братья Стругацкие не робкие ученики. Они — Мастера. Сравните описание ядерного удара с описанием такого же взрыва в «Пепле Бикини». В «Пепле» нужных слов еще мало, а ненужные не все отсеяны. «Мертвый бело-фиолетовый свет… Ослепительный, более яркий, чем внезапная вспышка молнии… Все, кто находился на палубе „Счастливого Дракона“, одновременно закричали от режущей боли в глазах… Небо и океан на юго-западе полыхали зарницами…»
И все такое прочее.
А вот совсем другой уровень:
«И в этот момент та, другая Сила нанесла ответный удар, Максиму этот удар пришелся по глазам. Он зарычал от боли, изо всех сил зажмурился и упал на Гая, уже зная, что он мертв, но стараясь все-таки закрыть его своим телом. Это было чисто рефлекторное — он ни о чем не успел подумать и ничего не успел ощутить, кроме боли в глазах, — он был еще в падении, когда его мозг отключил себя… Когда окружающий мир снова сделался возможным для человеческого восприятия, сознание включилось снова. Прошло, вероятно, очень мало времени, несколько секунд, но Максим очнулся, весь покрытый обильным потом, с пересохшим горлом, и голова у него звенела, как будто его ударили доской по уху. Всё вокруг изменилось, мир стал багровым, мир был завален листьями и обломанными ветвями, мир был наполнен раскаленным воздухом, с красного неба дождем валились вырванные с корнем кусты, горящие сучья, комья горячей сухой земли. И стояла болезненно-звенящая тишина. Живых и мертвых раскатило по сторонам. Гай, засыпанный листьями, лежал ничком шагах в десяти. Рядом с ним сидел Зеф, одной рукой он по-прежнему держался за голову, а другой прикрывал глаза. Фанк скатился вниз, застрял в промоине и теперь ворочался там, терся лицом о землю. Танк тоже снесло ниже и развернуло. Прислонясь к гусенице спиной, мертвый Крючок по-прежнему весело улыбался…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});