Этот разговор, конечно же, стал известен в питейке, но еще долго при виде Павла Лех тянулся к кресту под рубахой и что-то бурчал, а Ревекка после того случая с опасением поглядывала на пивные кружки и разносила их не на подносе, а в руках, крепко сжимая полными короткими пальчиками. Павел зарекся проделывать прилюдно подобные вещи и занимался этим только в лесу. Он солгал даже Посвященному на исповеди, а потом — Черному Стражу, хорошо запомнив реакцию угрюмого Леха Утопленника, когда-то возвращенного к жизни Колдуном.
А тяга к путешествиям не пропала у Павла и после Небесного Грома. В восемнадцать лет, несмотря на уговоры и слезы мамы, он поднялся по Иордану до Иорданских Людей, дрезиной добрался до Вифлеема, переплыл Байкал и углубился в Вифлеемский лес.
Он пересек лес за девять дней и вышел к пологим холмам. Все чаще на его пути попадались островки голой влажной земли со следами какого-то неизвестного зверя.
И на закате Павел увидел его — черный силуэт на фоне заходящего солнца: четыре мощные лапы, задранный к небу хвост с кисточкой на конце, приплюснутая морда с торчащими ушами и как продолжение морды — длинный прямой рог. Павел хотел подкрасться ближе, чтобы получше рассмотреть зверя, но тот качнул рогом, коротко фыркнул и бесшумно исчез за деревьями.
Да, здесь, на юге, не было ни дорог, ни городов. Никаких следов человеческого присутствия не ощущалось в этих краях. Видно, предки-основатели не дошли сюда, ограничив свои южные владения Вифлеемом на Байкале и Лондоном на Балатоне.
Ряды холмов катились к горизонту, как застывшие волны Иордана, и спины их были пестрыми от трав и цветов, а слева темнел еще один лес, а справа блестела под солнцем поверхность безымянного озера, и огромным куполом нависало над миром беззвучное небо… Павел задохнулся в этом тихом просторе, почувствовал себя пылинкой на необъятных пространствах, и вдруг с пронзительной горечью понял, что никогда-никогда не успеет пройти их до конца, потому что на это не хватит и двух человеческих жизней. Он остро ощутил, как мало людей живет здесь, в Лесной Стране, и как безлюдно там, за теми холмами, озерами и лесами…
Но почему, почему их так мало, почему никто не идет к ним из-за дальних холмов, почему Создатель сотворил только горстку предков-основателей и оставил безлюдным весь остальной мир?
Эти вопросы он задавал себе на обратном пути, задавал — но не мог найти ответа. Никто не подсказывал ответа, и молчал странный Создатель Мира, не давая никакого знака о себе. Только сотворенное им спокойное солнце мерно двигалось по наезженной небесной дороге, только звезды молча смотрели из ночи и кололи прищуренные глаза иголками холодных лучей…
Тем не менее, Павел не бросил своей затеи как можно больше узнать о Лесной Стране. Следующий год был неудачным — однажды ночью вдруг вспыхнул Западный храм, огонь перекинулся на жилой квартал и выгорела вся прибрежная часть города от пристани до обрыва Ванды. Подозревали, что это дело рук не угомонившихся поклонников Небесного Грома, пришедших из-за Тихого Болота, но виновных так и не нашли. А потом в сезон дождей снесло мост через Иордан и размыло ведущую в Эдем деревянную дорогу. По решению городского Совета Павел вместе с другими парнями без отдыха работал на лесоповале, потом плотничал в городе, ремонтировал дорогу, восстанавливал мост. Он еще больше вырос и окреп, раздался в плечах, и как-то на спор положил на лопатки даже Виктора Медведя из отцовской бригады. Но напрасно женщины, выходя из храма, смотрели на него особенным взглядом — ему тут же вспоминалось Геннисаретское озеро и та улыбка, какой, наверное, не будет уже ни у кого…
И только в июле, когда ему пошел двадцать первый год, Павел вновь направился в путь, на этот раз на восток, с твердым намерением пройти весь Броселиандский лес и нанести новые ориентиры на карту городского Совета. Постоянный собиратель трав Стефан Лунгул доходил до самых Холмов Одиноких Сосен и однажды потратил целые сутки на дальнейшее продвижение. Еще глубже в чащобу он не полез — побоялся медведей. А вот приходилось ли кому-нибудь бывать еще дальше — никто не знал.
Держась Лесного Ручья, Павел на восьмой день пути достиг Холмов Одиноких Сосен, перевалил через них и двинулся вдоль Гнилого Болота, постепенно сворачивая на юго-восток. Миновав поляны с высокой, в рост человека травой, он попал в такую глушь, где деревья совсем закрывали небо и приходилось чуть ли не на ощупь пробираться в полумраке, ломая и отталкивая взглядом наиболее плотно стоящие стволы. На одиннадцатый день он набрел на логово медведей и решил побороться с ними по-честному, пользуясь только пикой. Медведей было не меньше десятка, а Павел был один, и пика сломалась, наткнувшись на прочный лоб пятого медведя, и пришлось помахать ножом и обломком пики, сначала упираясь спиной в толстый ствол, а затем перебегая с места на место и уворачиваясь от страшных когтистых лап. Потом он все-таки раскидал медведей взглядом и покинул поле боя, и отдыхал на поваленном трухлявом стволе, ощущая приятную истому в мышцах.
На тринадцатый день пути Павел понял, что Броселианд ему не одолеть нужно было возвращаться, ждала работа, — но из упрямства продолжал еще двое суток пробиваться на восток, с надеждой ожидая, что вот-от лес станет реже.
Но лес не стал реже. На исходе пятнадцатого дня Павел вышел к странному лесному озерцу с крутыми берегами. Деревья окружали озерцо плотной стеной, торчали из воды рухнувшие с обрыва сосновые стволы, и над тускло блестевшей поверхностью озерца висела сиреневая дымка. Ни единая волна не шевелила воду, будто и не вода это была, а вязкая смола. Озерцо было круглым и маленьким — без усилий можно докинуть пику до противоположного берега, — словно неведомый небесный Голиаф бросил сюда огромный камень, поваливший деревья и выдавивший на поверхность черную густую кровь земли.
Спуска к озерцу не было, и не тянулись сюда звериные тропы, поэтому Павел устроился над обрывом, над черной тусклой поверхностью, в которой совсем не отражалось наливающееся тяжелой синевой закатное небо, полежал немного на боку, глядя на сиреневую дымку и думая о том, что завтра предстоит долгий обратный путь. Внезапно отяжелела голова и глаза закрылись. Он словно провалился в черный колодец, словно тонул в Иордане, все глубже погружался в болотную трясину, и сжималось, сжималось сердце, и где-то далеко, за звездами, в Доме Создателя, плыла, колыхалась, расползалась дрожащими легкими тенями сиреневая дымка…
…Он не знал, что разбудило его. То ли хрустнул веткой медведь, то ли визгливо пролаял вдалеке волк… Ничего он не понимал, только чувствовал, как уплывает, утягивается куда-то сиреневая дымка, затуманившая сознание — и долго лежал с тяжелой головой, глядя то на звезды, то на черную бездну внизу, под обрывом, в которой не было отражений. Он не испытывал страха, он давно уже не боялся никого и ничего, разве что ночного кладбища за Лесным Ручьем, и ничто не угнетало его, и не гнало прочь, как у Заколдованных Деревьев, скрывавших какое-то древнее безумие, о и оставаться на этом обрывистом берегу он почему-то не мог. Чуть заметно светилась в ночи вернувшаяся сиреневая дымка. Павел проверил, на месте ли нож, подобрал обломок пики и, выставив перед собой руки, направился в чащу, так и не разобрав, что же творится с ним.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});