И он рассмеялся, здрав голову и вынуждая эхо взяться за работу, растаскивая отзвуки его жуткого смеха по углам и закоулкам Красной Комнаты.
Хм. А штука-то неплохая, учитывая, что моргать мне больше нечем.
Надо бы взять на заметку.
А ведь если этот псих возьмется за дело всерьез, то у моего сосуда может и сердце не выдержать. За психику, к счастью, сейчас отвечаю я, а вот за эту кровогоняющую мышцу… Надо бы принять меры, вот только какие?
Все это время я украдкой проверял, не вернулись ли мои способности. К счастью, это случилось, как только начало ослабевать действие той дряни, которой напичкал меня Джонни. Благодаря чему мне удалось выяснить, что он не одержим, и не является служителем каких-нибудь темных культов или древних богов.
Паршиво.
Значит, самый обычный псих с замашками садиста.
Который вот-вот выяснит, что я не простой бродяга, а с невероятно прочной шкурой, со странными татуировками и способный к быстрому восстановлению. А значит, и пытать такого можно дольше обычного, гора-а-аздо дольше. В общем, крайне сомнительные перспективы. Не для меня, разумеется, а для моего смертного и престарелого сосуда, который наверняка не выдержит пыток.
И что станет после этого с заключенным в этой хрупкой оболочке Люцифера — лично мне бы не хотелось проверять. Только не так.
Я еще раз внимательно огляделся по сторонам. Там, где есть место боли, страданиям и крови, всегда найдется пара-тройка инферналов. А уж в пыточной-то камере и вовсе, должно быть очень… многодемонически — или какой там аналог будет у слова «многолюдно»? Итак, что тут у нас…
А ничего!
Ни одного самого завалящего беса, неприкаянного духа или даже мелкого паразита-кровавика. Словно я не в пыточной сижу, а в лектории отцов-экзорцистов.
Как такое возможно вообще?
Прищурился, внимательнее приглядываясь к «Музыканту». Да нет, обычный смертный, ничего в нем нет святого, оккультного или мистического. Даже на внука спившегося индейского шамана не тянет… Кстати, чего он там делает? Переодевается?
Впрочем, я таки нашел разгадку.
В самом дальнем углу, в неестественно густой тени сидела ОНА.
Инкунабула.
Напоминающий древесную почку «сосуд», в котором вызревало что-то мерзкое и ужасное, не принадлежащее этому миру. Вот она, та дрянь, что не только как губка впитывает всю грязь, боль и страдания в этой комнате, но и отпугивает всех прочих инферналов.
Ай иди ж ты ко мне моя восхитительная мерзость, обниму тебя и расцелую!
Впрочем, для моей смертной оболочки подобный контакт будет… весьма неприятным. И не только потому, что поверхность инкунабулы покрыта острейшими шипами и присосками-ртами…
Судя по светящимся зловещим багрянцем прожилкам, ласкающим мой внутренний глаз, вызревать ей осталось совсем недолго — еще десяток-другой жертв, и этот чужеродный нарыв на теле Земли раскроется, подобно цветку, выпуская наружу… Еще не знаю что, но что-то наверняка прекрасное и невероятно голодное. И очень, очень опасное для всего живого, что окажется рядом.
Надо бы убираться отсюда поскорее.
Вряд ли новорожденное существо признает во мне Владыку Ада. А вот еду, которую можно истязать и переваривать заживо, снова и снова погружая в наведенные кошмары — запросто!
— Ну что, вижу, вы уже заждались?
Что-то влажное коснулось моих лишенных век глаз, стирая кровь и невольные слезы.
— Святое вымя Деметры, ты это серьезно, смертный? — не выдержал я.
Мой будущий истязатель переоделся в более подходящую, на его взгляд, одежду. И это была униформа нацистских палачей. Не просто характерный покрой и силуэт — нет, это была именно она, включая характерные кресты свастики на рукавах и лацканах. Разве что бордовых масок-колпаков с прорезями для глаз они не носили. Похоже, эту деталь любитель играть на человеческих нервах добавил от себя.
Давненько мне не приходилось иметь дел с этими славными ребятами! Года этак с девяносто первого, когда я вербовал Мясника* себе в подручные. Ну, как вербовал: истязал на протяжении четырех с половиной лет его плоть и душу, намекая на перспективы дальнейших отношений. Впрочем, он не особо-то и отказывался, раскололся почти сразу, этот несчастный старикан. А те несколько лет сверху я ему добавил от себя, в знак глубочайшего уважения и симпатии к его талантам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Хм. Может, познакомить этих двоих? Уверен, они быстро найдут общий язык. Клаус вообще большой специалист по языкам. Нет, не полиглот, скорее его интересы ближе к области кулинарии, если вы понимаете, о чем я…
Кстати, об этом…
— Sprechen Sie Deutsch?
— Oh! Sie sprechen gut Deutsch!
Ох, кажется, Папочка таки решил привнести в мое серое смертное существование несколько памятных минут, чтобы я не скучал. Думаю, это будет очень весело!
— Тебе не обмануть меня, жалкий бродяга, — перешел он на английский, — Я знаю, что никакой ты не арий! Тебя даже и чистокровным белым не назовешь…
Да ладно. А сам-то? Наверняка потомок каких-нибудь военных беженцев куда-нибудь в Латинскую Америку, откуда потом перебрались в Штаты. Произношение ужасное, да и знает всего несклолько фраз на языке предков. И даже форма — явно новодел.
— …Форма носа, скулы, оттенок кожи в уголках глаз… метис? Что ж тем приятнее тебя будет пытать, мерзкий выродок!
— Зато ты у нас весь такой белый, хоть и во всем черном?
— Jawohl! Родословная моей семьи восходит к самим…
— Эй-эй, выдохни, нацик, а не то вон, пуговица вот-вот оторвется, ишь ты, раздулся, словно рождественская фаршированная индейка. Ты себя в зеркало-то видел, человек высшей белой расы?
Тот смутился на долю секунды, но тут же гордо задрал свой идеальный арийский нос:
— Да! Я даже делал тесты ДНК и проводил антропологический анализ черт лица, так что могу с уверенностью сказать, что являюсь чистокровным представителем доминирующей расы.
Если бы у меня были веки, то я бы демонстративно закатил бы под них глаза.
— Ты просто несчастная жертва заблуждений и обмана.
— Молчи! Хотя, нет… кричи!
И он вонзил мне в бедро гвоздь. Самый обычный ржавый гвоздь.
Разумеется, я давно ожидал чего-то подобного, и отключил нейронную проводимость своего сосуда. Все чувства «умерли», кроме слуха и зрения. Обошлось мне это в 10 единиц энергии. Сущие крохи, разумеется, вот только теперь я оказался заперт внутри куклы из человеческого мяса. И чтобы вернуть бедолаге нормальное мировосприятие, придется заплатить куда больше.
Эх. Не познать нам больше ни вкуса еды, ни аромата греха, ни радости соития!
Зато этот безумец не сможет причинить мне боли. И хоть сможем нормально пообщаться — если, конечно, в его адрес вообще применимо слово «нормально».
И чего он так вылупился-то?
Ах, да.
— Ой! — негромко вскрикнул я.
Впрочем, судя по всему, не очень убедительно. Потому что мой палач всадил во второе бедро еще один гвоздь.
— Ай, — вежливо отозвался я, чтобы хоть как-то поощрить его старания.
— Н-не понимаю…
И палач взял молоток. Зачем-то избавил меня от обуви, но вместо того, чтобы начать плющить пальцы, принялся несильными ударами вгонять гвозди поглубже в мою плоть.
— Может, лучше иглы под ногти? — участливо поинтересовался я, — Или сразу перейдем к испанским сапогам? Только учти, тогда тебе придется самому тащить меня на дыбу.
— Да как же так? Не понимаю… — снова недоуменно пробормотал он и рванул штанины, обнажая окровавленную ногу, из которой торчала ржавая шляпка.
— Так я это… отморозил их прошлой зимой, вот и не чувствую ничего.
— Пожалуй, это все объясняет.
— Что — теперь возьмемся за ногти?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вот только он почему-то не разделял моего азарта и энтузиазма.
— Н-нет… да что ты вообще несешь, жалкий безумец? Здесь я решаю, что и как делать!
— Дело твое, — я пожал плечами, — только пока что у тебя не особо получается.
Нацист решительно выпрямился и шагнул к столику с инструментами. А когда вернулся, то сжимал в пальцах самый обычный скальпель.