Читать интересную книгу Переворот - Иван Кудинов

Адмирал стремительно ходил по кабинету, от стола к двери и обратно, почти неслышно ступая по ковру. Сухое резкое лицо его было гневным, а крупный с горбинкой нос, казалось, еще больше выступал над бледными, чуть впалыми щеками. Наконец, он остановился посреди кабинета и холодно, остро глянул на управделами, точно и его подозревал в «сговоре» с иностранцами. Тельберг слегка поежился под этим взглядом.

— Такого приказа я не подпишу, — сказал адмирал. — Это переходит всякие границы. И я не позволю так бесцеремонно вмешиваться в наши внутренние дела… Нет! Извольте знать меру! — После этой тирады, которую выпалил он тремя очередями, адмирал как бы иссяк и надолго умолк, задумавшись. Странное дело, думал он: с одной стороны он, верховный правитель России, не мог обойтись без помощи союзников, дорожил этой помощью, с другой стороны — всякое грубое вмешательство извне глубоко задевало и оскорбляло его самолюбие… Слишком хорошо знал он цену этой щедрости. Слишком хорошо!..

Он вернулся к столу, сел в кресло и внимательно посмотрел на Тельберга:

— У вас ещё что-то есть ко мне? Тельберг помялся.

— Да. Я хотел напомнить о телеграмме Семенова… — проговорил он с видимой натугой, опасаясь, должно быть, вызвать у адмирала новую вспышку гнева. Но Колчак уже обрел спокойствие и отнесся к этому с холодной иронией:

— Вступать с Семеновым в перепалку не вижу надобности. Велика честь! Мы и так излишне либеральничаем. Пора от слов переходить к делу.

Когда Тельберг вышел, наконец, аккуратно, как и все, что он делал, притворив за собой дверь. Колчак посидел, расслабившись, потом резко выпрямился, взял со стола ножик, повертел его, трогая ногтем большого пальца лезвие, и вслух проговорил:

— Да, да, пора переходить к делу!..

Вошедший чуть позже военный министр Степанов, молодой, еще не утративший офицерской подтянутости и не привыкший как следует к новому своему положению, застал адмирала за странным занятием: тот делал перочинным ножиком какие-то отметки на подлокотнике своего кресла и не сразу обратил внимание на вошедшего. Потом взглянул на него, кивком головы пригласил сесть и с усмешкой подумал: «Он, конечно, далеко не стратег, генерал Степанов, но… тактик».

А вслух сказал:

— Сегодня должен прибыть Жанен. Вы не знакомы с этой телеграммой? — взял со стола бланк и протянул министру. Степанов читал внимательно и долго, шевеля пухлыми розовыми, как у юной кокотки, губами. Колчак столь же внимательно следил за ним. — Ну, что скажете?

Степанов положил телеграмму на прежнее место и от прямого ответа уклонился:

— А почему именно Жанен?

— А вы кого предлагаете? — иронически спросил Колчак. Степанов пожал плечами.

— Жанен, Гайда или Нокс — какая разница? — хмуро проговорил адмирал. — Не в этом суть. К тому же есть у нас сегодня и не менее важные вопросы. Например, охрана железных дорог… на всем жизненном пространстве — от Омска до Владивостока. Есть у вас на этот счет какие-либо соображения?

— Да, — кивнул Степанов и слегка покраснел, будто на уроке перед учителем. — Полагаю, схема охраны железных дорог может быть простой и надежной.

— А именно?

— Расположение союзных войск вдоль всей Сибирской магистрали… от Омска до Владивостока.

— Точнее.

Степанов поколебался:

— Восточную дорогу охраняют английские войска, Забайкальскую — японцы, Томскую…

— Французы, — насмешливо перебил его адмирал. — А Омскую, стало быть, американцы. Так?

— Возможны варианты.

— Какие? Какие варианты? — глянул пытливо. — Не вижу я пока никаких вариантов. А схема ваша построена на песке. Жизненно в ней только одно: то, что японцы — в Забайкалье. Но там, как вам должно быть известно, еще и атаман Семенов… Английских же войск недостаточно, чтобы возлагать на них охрану Восточной магистрали. Французы тоже не обладают достаточными силами…

Но они должны возрасти в ближайшее время, эти силы, — осторожно заметил Степанов.

Надо исходить из реальных возможностей.

— Кроме того, есть еще чехословаки… Колчак подумал и согласился:

— Чехословаки? Вот это, пожалуй, ближе к истине. Однако о чем бы в этот день адмирал не думал, какие бы вопросы ни решал, мысли его нет-нет да и возвращались к телеграмме… И когда он вспоминал о ней, об этой телеграмме, его начинало знобить и трясти изнутри, и он долго после этого не мог успокоиться, унять нервную дрожь, вызывающую отвращение к самому себе. «Нельзя, ни в коем случае нельзя этого допустить! — твердил он мысленно. — Достаточно того, что мы расплачиваемся золотом. Расплачиваться же совестью — это позор!»

Вечером того же дня верховный правитель встретился с генералом Морисом Жаненом. Разговор получился нежелательно резким. Колчак был раздражен, не мог скрыть этого и свою точку зрения излагал излишне прямо.

— Армия питает ко мне доверие, — говорил он. — И вы это знаете. Но армия потеряет это доверие, как только перейдет в руки союзников! Пардон! Вы не находите в этом никакого противоречия? — остро глянул. Жанен промолчал. Адмирал усмехнулся. — Да, да, разумеется, не находите. Но я надеюсь, генерал, свое пребывание в России вы не считаете… как это у вас говорят: partie de plaisir — увеселительной прогулкой? Тогда объясните мне: чем вызвано это нелепое предложение? Вполне допускаю, что Клемансо и Ллойд Джордж, находясь отсюда за тысячи миль, могли забыть о том, что война в России не обычная, а гражданская. Но вы-то, генерал, видите это своими глазами. И должны понимать, что руководить войсками в этой войне должны только русские. И это обусловлено двумя причинами: моральной и политической.

Жанен сидел, слегка откинувшись на спинку кресла и вытянув перед собой длинные ноги, и не спускал глаз с адмирала. Колчак быстро ходил по кабинету, от стола к двери и обратно, резко останавливался. Резко говорил:

— Да, да, генерал, моральная и политическая. Ибо для того, чтобы обеспечить русскому правительству после победы над большевизмом прочный авторитет, верховное командование на протяжении всей борьбы должно быть русским. И только русским!.. Надеюсь, с этим вы согласны?

— Простите, адмирал, но я не рвусь к власти, — спокойно ответил Жанен, не меняя своей величавой позы, однако ж и обида прозвучала в его голосе. — В этом вы меня заподозрить не можете. Что касается моей миссии в России, скажу со всей откровенностью- больше удовольствия она мне не доставляет. И потом, я здесь, в России… лицо абсолютно незаинтересованное.

— Пардон, я вас не понял. Как это незаинтересованное?

— Абсолютно! — горячо повторил Жанен. — Ибо русские, для которых я работаю, лично для меня ничего не могут сделать. Да я и не жду ничего от них для себя.

Колчак был задет этими словами.

— Вы работаете не только для русских, но и для французов. Разве Франция не заинтересована в том, чтобы не допустить в России большевизм? Как, впрочем, Англия и Америка… И разве не против общего врага мы воюем?

— Согласен, враг у нас общий. Отчего же в таком случае интересы зачастую не совпадают? Будь иначе — не возникло бы этого разговора. Что касается моей личной незаинтересованности, могу лишь повторить: никаких выгод из этой своей миссии я не извлеку. Никаких!

Колчак хмыкнул, едко усмехнувшись:

— А разве солдат, жертвующий своей жизнью во имя Родины, думает о каких-то выгодах?

— Конечно. Если солдат обдуманно рискует жизнью.

— Но мы-то, генерал, не имеем нрава делать необдуманных шагов. Вот и давайте думать.

Жанен вспыхнул, но сдержался и голоса не повысил:

— Кто знает меня по прежней моей работе в России, тот может подтвердить, что для России я сделал гораздо больше иных русских.

— Вы это делали, генерал, в интересах Франции.

— Но и в интересах России, — упорствовал Жанен. — Знаете, что я заметил: люди делятся на две категории.

— На какие же, любопытно знать?

— Одни отдают приказы, другие — выполняют. Последних гораздо больше, исполнителей — миллионы. Но погоду в мире делают не они.

Колчак усмехнулся:

— Не прибедняйтесь, генерал, приказов и мы с вами отдаем немало.

Жанен поднялся, считая разговор исчерпанным.

— Ну что ж, адмирал, будем считать отношения наши выясненными. Скажу одно: русские излишне горды в своих отношениях с иностранцами, — не мог скрыть обиды. — Видимо, полагают, что истинный патриотизм в этом и заключается.

— А что это за патриотизм — без гордости?

— Излишняя гордость лишает объективности.

— Не оставляет надежду на будущее.

— Поверьте, адмирал, я слишком хорошо знаю историю. Будучи в Николаевской военной академии, изучая военную историю, я не раз убеждался в этой российской необъективности.

— В чем же она, по-вашему, выражается?