по комнате и все повторял: сын, сын… Интересно: у него уже есть сын. Он опять вышел на кухню и перечитал записку. И вдруг в душе у него поднялась тревога. С утра как ушли — и нет. Главное: матери-то почему нет? Ну, Лиза… А мать? Почему матери до сего часу нет? Надо скорее в больницу. Чего он тут прохлаждается! Александр резко повернулся и прошел в комнату, поводил глазами по стенам, забыв, зачем он здесь. Так и не вспомнив, он с досадой махнул рукой, вернулся на кухню, схватил кусок хлеба и, громко стуча каблуками, спустился с крыльца.
Прямиком, проулками, побежал в больницу. Больница находится около вокзала. Той же дорогой бежал, что и Коля, когда проездом на фронт заглянул к матери. Александр, понятно, об этом не знал. Да и думы его сейчас были об одном: что случилось с Лизой?
То вдруг останавливался и корил себя: «Ну, чего я психую! Ну, чего! У всех ведь так: уходят вначале бабы в больницу, а потом возвращаются со сверточком, несут в дом наследника… Или наследницу. У Лизы давно все приготовлено, в комоде лежит: пеленки, распашонки, чепчики с кружевцами. Тревога постепенно отходила в сторону. «Никогда бы заранее в голову не пришло, — размышлял он, шагая, — что буду так психовать. Рассказать кому — обсмеют».
Вот и больница. По ступенькам Александр поднялся в приемную и сразу увидел мать. Она сидела на лавке, сгорбившись, обхватив руками подбородок, рядом стояла черноволосая женщина в белом халате. Потухшее серое лицо матери без всяких слов поведало Александру, что случилось горе.
— Что с Лизой? — спросил он, тяжело дыша.
Черноволосая женщина объяснила: у Лизы, его жены, случились преждевременные несчастливые роды…
Как снег на голову Александра это несчастье. А ведь он уже привык к мысли о сыне. Уже мелькала в его представлениях беловатая головка парнишки и особенно его плутоватые глазенки, встречавшие отца с работы. И лежит без дела в комоде так тщательно собираемый узел с детским приданым. Переживал Александр — страшно. На другой день после больницы проснулся утром — ни рукой, ни ногой не хочет шевелить, И не мило все. Сел за стол — мать картошки поджарила, чаю свежего заварила, — а ему кусок в горло не идет. Мысли разные ползут в голову — плохие и хорошие. Мать дважды подходила к столу, вздыхала, уговаривала. Будут у него еще дети. Александр в ответ только качал головой. Может, и будут. Если осталось в бабе живое место — может, и будут. Он лучше всяких врачей знает, почему так получилось.
Сколько у них в гараже за эти полтора года побывало машин в ремонте. То какую часть новую поставят, мотор, глядишь, отшлифуют, коробку скоростей сменят… А тут человек, да еще женщина, фронт прошла, в голоде да стуже натерпелась, нервы среди боев как трепались — это кто пережил, тот знает. Да и после войны ей достается — ни одного дня отдыха. Ни одного как есть. И помочь тут он не знает как. Не хватает одному содержать семью. Стыдно признаваться, а не хватает. Вот и приходится калечиться бабам. Вот и расплата, а что поделаешь…
В тот день гонял он свою трехтонку по всему городу. Его левая израненная в бою под Ленинградом нога давила с ожесточением на акселератор, настойчиво толкая машину вперед. А после работы он отправился в забегаловку, и женщины из соседних домов видели в тот вечер Александра, шатавшегося вдоль забора и произносившего в пространство злые ругательства.
7
В пятницу часу уже в третьем Серафима села в троллейбус и поехала в универмаг к приятельнице. Всю дорогу она клялась и божилась сама себе: «Последний раз! Еду в последний раз! Больше никогда не соглашусь!..» И ругала себя нещадно за слабохарактерность. «Как же — не утерпела, позвонила. Кримпленовые костюмчики… Теперь дрожи, как на фронте». Серафима любила повторять: «Как на фронте». Хотя на фронте не была. Фашист шел к Москве, да не дошел. Но гасить зажигалки, дежурить на улицах ей довелось. В трудовой книжке у нее про те годы записано: работала токарем на заводе. Оборонный завод, производство закрытое. Точили конусы для противотанковых снарядов. Старенький расхлябанный «ДИП» — теперь таких станков уже нет, теперь техника на высоком уровне. Была еще бригадир Фомичева. Высокая крепкая тетка с мужскими руками. Эта Фомичева однажды съездила Серафиме тряпкой по лицу — за то что та испортила несколько конусов и не очень серьезно переживала неудачу. Точнее, за дурацкую манеру Серафимы улыбаться, когда ее ругают. Еще в школе возникали у нее из-за этого неприятности. Вместо того чтобы объяснить, как тяжело работать на старом «ДИПе», она улыбнулась, и Фомичева, не удержавшись, съездила ей тряпкой по лицу. Серафима в тот вечер всю дорогу домой ревела. Прохожие думали, что у нее несчастье. Если говорить откровенно, так оно и было. Но она ревела не из-за Фомичевой, а потому что была эта проклятая война…
Вот и пятиэтажный корпус универмага. Сплошные стекла — сверху донизу. Серафима несколько раз оглянулась и поднялась по лестнице на второй этаж. Сердце ее гулко застучало: опытным глазом она мгновенно уловила — в универмаге появился дефицитный товар.
Она еле пробилась через толпу. Показалась издали Римка. Тут же вернулась на лестничную площадку. Стала ждать.
— Здравствуй, дорогая! — Римма, золотистая розовощекая девица, чмокнула ее в щеку. — Какая чудненькая брошечка!
— Ай, ерунда! — отмахнулась Серафима.
Они под руку, как закадычные подружки, пошагали по лестнице вниз.
— Ты едешь завтра?
— Завтра…
Ничего нет томительнее этого разговора, когда обговариваются условия. «Но если тебе кажется это накладным…» — так сказала в прошлый раз Римма. Серафиме пришлось заверить, что она не считает для себя это накладным. Она и сейчас не считала условия обременительными. Она только побаивалась брать много и не научилась справляться с нервным напряжением, овладевавшим ею, когда на первом этаже в секции «Канцелярские товары» надо было взять у кассирши сверток. Этот момент, собственно, Серафима и имела в виду, когда говорила: «Как на фронте!» Худенькая черноволосая кассирша приоткрыла позади себя дверку и выставила из кассы сверток, который на этот раз был довольно объемен. Ноги у Серафимы дрожали, когда она подошла, ей казалось, что она вот-вот не выдержит и с ней случится обморок.
Она вышла из универмага через боковую дверь. Увидев такси, замахала руками и побежала. Уже сидя в машине, начала оглядываться. Машина быстро катила к дому. Мелькали знакомые улицы, знакомые дома — напряжение у Серафимы спадало: кажется, все обошлось благополучно.
Дома, едва вошла в прихожую, зазвенел телефон. Она подождала минуту и сняла