Глава 9.2
Динка проснулась в незнакомой комнате, все в которой дышало уютом: белоснежные простыни, натертый до блеска пол и накрахмаленные занавески на окнах.
Где она? Почему она не дома? Дома? А где дом? Где Ливей и Агнесс? Нет… Воспоминания возвращались с трудом. Брата нет, Агнесс тоже. Что-то еще было… Динка мучительно потерла ноющую голову. По плечам рассыпались чистые, причесанные волосы. Дайм, Шторос, Хоегард, Тирсвад. Трудные, ломающие язык имена всплывали в памяти одно за другим. Ва́ррэны. Где же они? Динка вскочила с кровати и заметалась по комнате в необъяснимой тревоге. На ней было надета белая опрятная сорочка, левая рука аккуратно замотана чистым бинтом. У кровати на столике стояла глубокая миска с бульоном. Из-под кровати выглядывало низкое корытце, похожее на то, в котором рубят капусту.
Но где же они? В комнате не было признаков мужского присутствия. И кровать стояла только одна. Динка подбежала к столику и остолбенела. На столе лежали в ножнах отмытые от крови и вычищенные кинжалы Штороса. Ее кинжалы. И три метательных ножа Тирсвада. Ее ножи.
— Ох, доченька. Проснулась наконец, — услышала Динка ласковый женский голос и стремительно обернулась, хватая со стола короткий кинжал и выставляя перед собой. В комнату вошла немолодая сухощавая женщина с пучком седых волос и в бледно-зеленом переднике, надетом поверх синего шерстяного платья. Лицо ее было смутно знакомым, как будто Динка встречала ее давным-давно или видела во сне.
— Детка, детка, что же ты… — пробормотала добрая женщина, пятясь к открытой двери. — Это же я, Настасья. Ты же пять дней тут в беспамятстве лежала. Я тебя бульончиком отпаивала. Одежду вон тебе постирала, а то она бог знает в чем была вся.
Динка растерянно опустила нож, глядя в участливые карие глаза Настасьи.
— Пять дней? — выдохнула она потрясенно.
Ужас от услышанного захлестнул ее. Пять дней! Все дни погони за повозками с ва́ррэнами она боялась, что отстанет от них, потеряет след и не успеет освободить их. Но старательно гнала от себя эти мысли. И вот теперь случилось это. Кошмар стал реальностью. За пять дней с ними могло случиться что угодно. Шансов на то, что хоть кто-то из них до сих пор жив почти не осталось. Динка опустилась на пол, закрывая лицо руками.
— Как есть, пять денечков, — подтвердила Настасья. — Жар у тебя был, вся в бреду металась, бедняжечка. Все звала кого-то. То Дайма, то Шороса какого-то.
— Штороса, — машинально поправила Динка, беря себя в руки. Пока она не увидела их мертвыми, пока есть хоть малюсенькая вероятность спасти хотя бы одного из них, она не может сдаться. Не для того она столько пережила, чтобы так просто отступить. Динка вскочила с пола, быстро скидывая свои пожитки в сумку, заплетая косу и стягивая красивую сорочку.
— Вот тебе, Настасья, за заботу, — проговорила Динка, оставляя на столе 5 золотых монет. — А мне нужна лошадь. Самая быстрая.
И уверенно зашагала к выходу из комнаты.
— Да что же ты, девочка. Только в себя пришла и сразу на лошадь? Поешь хоть сначала, сил наберись, — причитала Настасья, семеня следом за размашистыми Динкиными шагами.
— Сядь, давай, сядь. Сейчас мужа кликну, приготовит он тебе лошадь. Покушай только. У нас сегодня уха наваристая, с окунем, — ухватила она Динку за рукав уже на выходе из харчевни. И Динка снова сдалась, позволяя усадить себя за стол. Но мысли ее были далеко. Пять дней! И плюс тот день, что напали волки. Она отстала от отряда на целых шесть дней. И ва́ррэны. Сидят в проклятых клетках десятые сутки. Без еды и воды. Раненые.
«Если еще живы», — шепнул внутри противный голосок. Динка злобно стукнула кулаком по столу, прикусив губу от боли, прокатившейся от мизинца до локтя. Пусть только попробуют сдохнуть! Она их с того света достанет!
Вернулась Настасья и поставила перед ней тарелку с ухой, миску с квашеными огурцами, хлеб и чашку с травяным отваром. И сама села к столу, ласково глядя на Динку.
Динке вдруг стало неловко под этим заботливым взглядом. Как будто мама смотрит на свою непутевую дочку, которая вернулась с прогулки голодная, чумазая, и в порванном платьице. Воспоминания о маме были нечеткие. Динка не помнила ее лицо, не помнила ее фигуру. В памяти осталось лишь смутное ощущение тепла и уюта, исходящее от материнской груди, к которой она прижималась перед сном. Такое же ощущение дарил ласковый взгляд сидящей напротив Настасьи.
— Кто ж тебя так искусал, деточка? Я рану перевязывала-перевязывала, столько гноя вышло! — проговорила сочувственно Настасья, подперев рукой щеку и глядя, как Динка кушает. Ее добрый взгляд, ласковый голос и запах свежевыпеченного хлеба и парного молока, исходящий от нее, будили в Динке давно забытое чувство дома. Такое, какое она испытывала в раннем детстве, в родительской избе, забираясь на колени к матери, когда она пряла, и слушая ее негромкий мелодичный голос, напевающий колыбельную.
— Волки, — лаконично ответила Динка с набитым ртом, запивая хлеб ухой прямо через край миски. Пугать милую женщину своими злоключениями Динка не хотела. Но сказывались долгие дни одиночества и страха. И Динка едва сдерживалась, чтобы не припасть со слезами к расслабленно лежащей на столе руке Настасьи и не рассказать ей обо всем. О сгоревших в пожаре родителях, о нападении демонов, о погибшей Агнесс и залитой кровью родной земле, о страшной неизвестности, когда ее связанную куда-то везли, и о странной диковатой заботе чужих для этого мира существ. Об их пленении и о том, как же ей, Динке, теперь их не хватает. О долгой выматывающей погоне за телегами, везущими пленных ва́ррэнов, и о грозящей им гибели.
— Ох, волки-волки, управы на них нет никакой. Хоть бы лорд отряд солдат к нам прислал, да извел бы злобных тварей. Что ни ночь, то…
— Отряд солдат… — перебила ее Динка. — Здесь проходил отряд королевских гвардейцев за день до моего прихода?
Настасья смотрела на нее удивленно, хлопая глазами.
— Никаких отрядов у нас тут отродясь не ходит, — покачала она головой.