Читать интересную книгу Жена башмачника - Адриана Трижиани

Энца выйдет замуж за Вито Блазека.

Став командой, они продолжат работать в Метрополитен-опера, завтракать в отеле «Плаза», танцевать в «Саттон-плейс мьюз». У них отличные друзья, они носят шелк, пьют шампанское и знают, где купить пионы зимой. Они на пути к вершинам.

13

Золотая тесьма

Una Treccia d’Oro

Стоя на палубе парохода «Рузвельт», Чиро любовался океаном, напоминавшим зеленое переливчатое стекло. Вдали цвет менялся – глубина темнела свинцово-серым, а волны отливали серебром.

Зрелище разительно отличалось от того, что помнилось ему по плаванию из Нью-Хейвена почти двухлетней давности. Теперь ему, ветерану Мировой войны, уже двадцать четыре. Семьи у него нет: мать, по которой он тосковал, все еще недоступна, а единственный брат, последняя нить, соединявшая его с Вильминоре-ди-Скальве и мечтой о доме на озере Бормио, покинул мирской уют и стал священником.

Уверенность в том, что он всегда будет лучшим другом брата, что станет дядей его детей, рассеялась в воздухе, как дымок кадила, которым кардинал благословлял семинаристов, обратившихся в слуг Господа с первой каплей священного миро.

Эдуардо был лучше, чем любой из встреченных Чиро священников. Он был щедр, в отличие от скупого дона Мартинелли, в отличие от дона Грегорио – целомудрен, и в отличие от раздражительного отца Фитцсиммонса – терпелив. Он был честен, образован и обладал добрейшим сердцем.

Чиро оплакивал новую жизнь Эдуардо, ибо потерял брата навсегда. Возможно, в будущем они еще несколько раз встретятся. Будут писать друг другу письма, но вряд ли часто. Для мальчиков, некогда неразлучных, для братьев, столь близких, необходимость прожить жизнь отдельно друг от друга стала ужасающей жертвой. Чиро чувствовал себя обманутым Церковью и ничего не мог с этим поделать. Все-таки дон Грегорио добился своего, отомстил ему, лишив брата.

Та преданность, с которой Эдуардо относился к Чиро, принадлежит теперь священникам ордена святого Франциска Ассизского и всей Святой Римской церкви. У Эдуардо никогда не будет жены, не будет детей. Чиро же так мечтал об этом. Он мечтал, чтобы Эдуардо познал уют, легкость и безмятежность, которые привносит в твою жизнь хорошая женщина. Чтобы тот испытал такие простые, но восхитительные удовольствия, которые дарят мужчине его отношения с женщиной.

Чиро представлял, как Эдуардо попытается спасти весь мир, одну душу за другой, но почему у него возникло это желание?

До войны Чиро думал, что тоже способен на великие свершения. Но теперь, вспоминая об изуродовавших французскую землю траншеях, заваленных трупами, Чиро не хотел иметь никакого отношения к правительству, к тем людям, которые это начали. Рим оказался для него величайшим разочарованием. Итальянцы сбились с пути, думал он. Его Италия стала слабой. Итальянский народ так долго был беден, что перестал думать, что у него есть хоть какой-то выбор. Даже после победы лучшие времена не настали. И больше никто не верил, что эти лучшие времена вообще возможны. Итальянцы уцепятся за первую же идеологию, как утопающий хватается за соломинку. Все лучше, чем ничего, пожмут они плечами, и такое отношение расчистит путь тиранам и их жестокому правлению, приведет к новым войнам и новым разрушениям.

Чиро знал теперь, что после войн мир не становится лучше, он просто меняется. Чиро вечно будет тосковать по Италии, какой он помнил ее до войны. Режим на границе был мягким, итальянцы без всяких бумаг ездили во Францию, немцы – в Испанию, греки – в Италию. Национализм не отменял добрососедства. Чиро понимал теперь, что добрый человек не может восстановить то, что злой намерен разрушить. Он научился выбирать, за что стоит держаться, за что стоит биться. Каждый обязан решить это для себя, но у некоторых так и не получается сделать выбор. Он выжил в Мировой войне не для того, чтобы вернуться домой тем же человеком.

Он не раз смотрел в лицо смерти. Многие в такой ситуации взывают к ангелам, Чиро же погружался в себя. Он пережил мгновения парализующего страха. Он познал ужас, проникающий до самого нутра, ужас, пахнущий горчичным газом. Запах иприта в первые минуты казался не предвестником смерти, а чем-то домашним, знакомым, как аромат чеснока из котла сестры Терезы. На самом деле это была едкая смесь хлора и аммиака, ползшая клубами к защищавшим Камбре окопам.

Он вспоминал жидкую хлорку, которой с помощью кисточки покрывал трещины в старом мраморе, чтобы удалить темные пятна. Тот же запах, только более сильный и едкий, стоял потом над полем битвы. Когда поднявшийся ветер уносил яд прочь, Чиро испытывал облегчение. Но в то же время понимал, что солдат не может рассчитывать ни на кого – ни на командира, ни на своего брата-пехотинца, ни на свою страну, ни на погоду. Ему может просто повезти, а может и нет.

Чиро обнаружил, что он способен много дней обходиться почти без пищи, может стереть из памяти жареную картошку и стейки с кровью, стакан вина с миской ньокки и свежим маслом. Он вполне мог перестать представлять, как мальчиком собирает яйца в монастыре, как сестра Тереза осторожно взбивает эти яйца с сахаром и сливками. Он старался вообще не думать о сестре Терезе, не писал ей, чтобы она помолилась за него. Он был так голоден, что даже не хотел вспоминать, как она, в переднике, замешивает сладкое тесто или нарезает овощи для жаркого. В счастливых воспоминаниях не было утешения, от них становилось только хуже.

Но о женщинах Чиро думал каждый день. То, что утешало его в прошлом, во время войны действовало еще сильнее. Он думал о нежной коже Феличиты, о сонном удовлетворении, окутывавшем его после занятий любовью. Он вспоминал девушек, с кем не ходил на свидания, только мельком видел их на Малберри-стрит. Например, мимо лавки часто проходила девушка лет восемнадцати в соломенной шляпке и красной хлопковой юбке, сзади снизу доверху застегивавшейся на пуговицы. Он думал о линии ее икр, о ее точеных ступнях в плоских сандалиях, державшихся на одной-единственной полоске голубой кожи между пальчиками. Он вновь и вновь вспоминал магию поцелуя и думал, что если он выберется из этих траншей, то каждый поцелуй станет для него волшебством.

Однажды он с товарищами отправился в деревушку, известную своими belles femmes, и там занимался любовью с девушкой, у которой до самой талии спускались золотые косы. А потом она распустила волосы и начала их расчесывать, мерно проводя щеткой сверху вниз. Образ ее склоненной головы останется с ним до конца жизни.

Мгновение величайшей ясности настигло его в тот день, когда он совершенно точно должен был умереть. До взвода дошло сообщение, что немцы обстреливают все вокруг снарядами с ипритом. Целью было тотальное уничтожение военных и гражданских. Все тогда уверовали, что это их последние мгновения на земле, многие молились. Некоторые писали письма женам, старательно пряча их вместе со своими знаками отличия и солдатскими медальонами – в надежде, что союзники отправят письмо после того, как захоронят тело. Юноши рыдали в открытую, понимая, что никогда больше не увидят лица своих матерей.

Но Чиро казалось лицемерием просить Бога спасти его, когда многие заслуживают этого куда больше – те, у кого оставались дети, жены, семьи, настоящая жизнь. Пусть они молятся. Их ждут дома.

Чиро просто надеялся, что его мать Катерина где-то в безопасности, а Эдуардо защитят красные мантии Ватикана. Чиро был уверен, что брату ничего не грозит.

Кроме них он представлял себе только одну… Он вспоминал ее в пятнадцать в рабочей блузе, в шестнадцать – в дорожной одежде, в двадцать два – в розовом воздушном платье. Он представлял ее в пятьдесят – седую, но все еще красивую, сильную и крепкую, с внуками. Его внуками.

В эту страшную минуту Чиро понял, что есть только одно, ради чего стоит умереть, только одна, за кого он отдаст жизнь. Энца Раванелли. Она всегда владела его сердцем.

Какая ирония судьбы – Энца велела ему не писать, не думать о ней. Но он не мог о ней не думать. Если ему повезет выжить в хаосе и резне, то ему понадобится только одно – любовь хорошей женщины. Голодный, изможденный, больной, умирающий, сражавшийся с лихорадкой, крысами, вшами, грязью и дизентерией, верными спутниками войны, – он хотел выжить лишь ради того, чтобы остаток своих дней провести с Энцей.

Энца, лишь она одна. Жизнь без нее была бы мрачной, как окопы, которые он считал своим домом во время войны, где кусок хлеба был драгоценностью, а стакан чистой воды – сбывшейся мечтой.

В то мгновение он почувствовал, что ничто – даже едкий, как кислота, запах горчичного газа, даже вонь разлагающихся трупов – не помешает ему вернуться домой, к женщине, которую он любит. И, стоя на палубе «Рузвельта», он знал, что ему повезло, и мечтал принять еще один дар судьбы, посвятив свою жизнь достойной женщине. Ему оставалось только надеяться, что она его дождется.

Лаура помогала подруге сшить свадебный наряд. Энца выбрала шерсть цвета корицы в духе Тинторетто, отделку из черного бархата и черные пуговицы. Красно-коричневый оттенок буклированной шерсти – в точности цвет почвы на Пассо Персолана. Энца думала о своей матери, о том, сколько раз та рассказывала ей историю своей свадьбы. Теперь была ее очередь. Как бы она хотела, чтобы мама была здесь! Та бы одобрила каждую деталь. Энца соорудила коричневую шляпку в тон, с широкими полями, с атласной лентой, бант которой был украшен черной жемчужиной.