А теперь вы, взрослые мужчины, вот работа для вас. Берите бревна, берите доски, сколотите щит и опустите его в воду перед каменной плотиной. Скорее, скорее за работу, да делайте его покрепче и помощнее. Готовьте камни и мешки с песком, чтобы укрепить ее. Скорее, пусть машут топоры, пусть стучат молотки, пусть сверла буравят дерево, пусть пилы с визгом вгрызаются в доски!
А где мальчишки? А ну сюда, безобразники! Тащите багры, тащите шесты, а ну за работу! Бегите сюда, на плотину, не беда, что волны пенятся и шипят, плюются белой пеной! Защищайте стену, ослабляйте волны, отбивайте их атаку, разрушающую камень плотины! Отталкивайте бревна и льдины, бросайтесь вниз, если надо, и придерживайте расшатавшиеся камни руками. Держите их зубами, вцепляйтесь в них железными когтями! Боритесь с волнами, сорванцы, негодники! Быстро все сюда, на плотину! Будем драться за каждый дюйм земли.
Сам Йёста стоит на краю плотины, обрызганный пеной, земля трясется у него под ногами, волны рвут и грохочут, но его отважное сердце наслаждается опасностью, тревогой, радостью битвы. Он хохочет, шутит с мальчишками, стоящими рядом с ним на дамбе. Эта ночь самая прекрасная в его жизни.
Спасательные работы идут полным ходом, горят костры, стучат топоры плотников, плотина держится.
Прочие кавалеры и сотни гостей тоже пришли к водопаду. Прибежал народ из ближних и дальних селений, все принялись за работу: одни не дают кострам погаснуть, другие сколачивают деревянный щит или носят мешки с песком к готовой обрушиться старой плотине.
Но вот плотники сколотили щит, сейчас они опустят его перед шатающимся молом. Держите наготове камни и мешки с песком, багры и веревки, чтобы его не сорвало, чтобы победили люди, чтобы волны покорно вернулись к рабскому труду!
И тут вдруг перед самым решительным моментом Йёста замечает женщину, сидящую на прибрежном камне. Она сидит, уставясь на волны, отсвет костра падает на нее. Он не может отчетливо разглядеть ее сквозь туман и пенные брызги, но она притягивает к себе его взгляд. Он неотрывно смотрит на нее. Йёста словно чувствует, что у нее важное дело именно к нему.
Из всех людей на берегу она одна сидит неподвижно, и к ней вновь и вновь обращается его взгляд, он не видит никого, кроме нее.
Она сидит так близко к воде, что волны достают до ее ног, и пенные брызги обдают ее. Должно быть, промокла она насквозь. На ней темная одежда, голова повязана черным платком, она сидит согнувшись, подперев голову руками, не сводя с него глаз. Ее глаза манят, притягивают его к себе, и хотя лица ее ему не различить, он не думает ни о ком другом, кроме этой женщины, сидящей на самом краешке земли у пенных волн.
«Это лёвенская русалка вышла из воды, чтобы погубить меня, — думает он. — Она сидит и манит меня, нужно прогнать ее прочь».
Ему кажется, будто волны с белыми гребнями — ее войско. Это она натравила их на людей, она повела их на штурм.
— Я в самом деле прогоню ее, — говорит Йёста.
Он хватает багор и бежит к ней.
Он покинул свое место на самом конце волнореза, чтобы прогнать русалку. Сгоряча он вообразил, будто вся нечистая сила речных глубин ополчилась против него. Он сам не знает, что делает, его обуревает лишь одно желание, одна мысль: прогнать эту черную женщину с камня на берегу.
Ах, Йёста, отчего в решающий миг место, где ты стоял, пустует? Вот люди принесли щит, длинный ряд людей выстраивается вдоль мола. Они принесли веревки, камни и мешки с песком — балласт, чтобы удержать щит. Они стоят и прислушиваются, ждут команды. Где же командир? Почему не слышно его приказаний?
Но Йёста Берлинг преследует русалку, голоса его не слышно, он никому не дает команды.
Приходится опускать щит без него. Волны отступают, щит падает в глубину, вслед за ним летят камни и мешки с песком. Но что можно сделать без командира? Ни слаженности в работе, ни порядка. Волны рвутся вперед с удвоенной яростью, бросаются на новую преграду, начинают откатывать мешки с песком, рвать веревки, расшатывать камни. Им это удается, удается! Злобно хохоча и ликуя, поднимают они все сооружение на свои сильные плечи, расшатывают, ломают и под конец поглощают его. Долой это жалкое укрепление, в Лёвен его, на дно! И волны снова бьются о беспомощную каменную дамбу.
А Йёста Берлинг преследует русалку. Вот он подбежал к ней, размахивая багром. Увидев его, она пугается. Неужто она хочет броситься в воду? Нет, она опомнилась и бежит прочь от берега.
— Стой, проклятая! — кричит Йёста, замахиваясь багром.
Она спешит укрыться в прибрежном ольшанике, густые ветви цепляются за ее одежду, она останавливается.
Йёста бросает багор, подходит к ней, кладет руку ей на плечо.
— Однако, поздно вы гуляете по ночам, графиня Элисабет, — говорит он.
— Оставьте меня, господин Берлинг, позвольте мне пойти домой.
Он тут же повинуется и отворачивается от нее.
Но ведь она не просто знатная дама, а, в сущности, маленькая добрая женщина, которой невыносима мысль, что она довела кого-то до отчаянья, маленькая собирательница цветов. В корзине у нее всегда полно роз, чтобы осыпать ими самый тернистый путь. Она тут же раскаивается, подходит к Йёсте и берет его за руку.
— Я пришла, — говорит она, запинаясь, — я пришла, чтобы… О, господин Берлинг, ведь вы не сделали этого? Скажите, что вы не сделали этого!.. Я так испугалась, когда вы подбежали ко мне, но ведь именно вас я хотела встретить. Хотела попросить вас забыть то, что я сказала вам в последний раз и бывать у нас по-прежнему.
— Как вы оказались здесь, графиня?
Она нервно смеется.
— Я знала, что иду слишком поздно, но не хотела никому говорить, что ухожу. И к тому же, вы понимаете, по озеру сейчас на лошадях не проехать.
— Так вы шли через озеро пешком?
— Да, конечно. Однако скажите же мне, господин Берлинг, вы обручены? Понимаете… я так хотела, чтобы вы этого не сделали. Ведь это было бы несправедливо, и мне казалось бы, что это я во всем виновата. Вам не следовало принимать мои слова так близко к сердцу. Я чужестранка и не знаю обычаев вашей страны. В Борге теперь так пусто, оттого что вы больше не навещаете нас.
Йёста Берлинг стоит среди мокрого ольшаника, и ему кажется, будто кто-то бросил на него целую охапку роз. Он бредет по колено в розах, они светятся в темноте, он жадно вдыхает их аромат.
— Так вы обручились?
Он должен ответить ей, успокоить ее, хотя его радует ее волнение. Он думает о пути, по которому она шла, о том, как она промокла и озябла, как страшно ей было, о том, что в голосе ее слышны слезы. И на душе у него становится так тепло и светло.
— Нет, — отвечает он, — я не обручен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});