ни рекламировался, не возымел бы такого действия на мистера Вадингтона, как эта мысль. Разница между Вадингтоном до принятия этого эликсира и Вадингтоном после принятия его была воистину чудодейственная. За несколько мгновений до этого он сидел, откинувшись всей тяжестью тела на спинку скамьи, в измученной позе, которая послужила бы доказательством любому наблюдательному человеку, что его долг известить ассенизационный обоз города о необходимости убрать Вадингтона вместе с прочим мусором, подбираемым в сквере. Но теперь, сбросив с себя отчаяние, точно старый плащ, мистер Вадингтон вскочил со скамьи, бросился бегом через сквер и с такой скоростью помчался к дому «Шеридан», что ни один очевидец не успел бы издать при этом возгласа удивления.
Даже то обстоятельство, что лифт в «Шеридане» бездействовал по обыкновению, не могло затормозить мистера Вадингтона. Он, точно белка, взлетел по лестницам восьми или девяти этажей и, остановившись у квартиры Гамильтона Бимиша, крикнул:
– Бимиш! Эй, Бимиш!
* * *
Полицейский Гэровэй, находившийся в это время на крыше, вздрогнул при первых звуках его голоса и подскочил, точно кавалерийская лошадь, заслышавшая рожок. Он превосходно помнил этот голос. И если кому-нибудь покажется странным, что он мог так долго помнить его, хотя слышал его лишь один раз и столько дней тому назад, то мы заметим, что голос мистера Вадингтона обладал особыми, так сказать, индивидуальными свойствами, благодаря которым его можно было отличить от тысячи других. Правда, можно было его голос легко принять за скрежет напильника по стеклу, но, тем не менее, он мог принадлежать только Сигсби Вадингтону и никому другому.
– Черт возьми! – вырвалось из груди Гэровэя.
Звуки этого голоса произвели такое сильное впечатление на миссис Вадингтон, что она быстро привскочила, точно кровать, на которой она сидела, оказалась вдруг раскаленной до бела.
– Си-ди-те! – внушительно произнес Гэровэй.
Миссис Вадингтон села.
– Послушайте, дорогой мой… – начал было лорд Хэнстантон.
– За – мол-чи – те! – так же внушительно прервал Гэровэй.
Лорд Хэнстантон тотчас же умолк.
– Черт возьми! – снова повторил Гэровэй.
Он смотрел на своих пленников, переживая всю ту агонию, которая влечет за собою нерешительность. Он находился в положении человека, мечтающего быть одновременно в двух разных местах. Кинуться вниз и взять за горло человека, который продал ему пачку макулатуры за ценные бумаги, значило бы оставить без призора двух арестованных, которые, без всякого сомнения, воспользуются случаем, чтобы бежать. А, между тем, ничто не было столь чуждо Гэровэю, как желание видеть этих людей на свободе. С того дня, как он поступил на службу в полицию, ему не случалось еще заполучить в свои руки более важных преступников. Эта женщина была, по-видимому, профессиональная воровка-домушница, и, к тому же, она оказала сопротивление при аресте. Что же касается ее сообщника, то Гэровэй надеялся найти его фотографию в альбомах уголовного розыска, где, наверное, окажется, что его давно уже разыскивают за целый ряд преступлений. Упрятать двух таких злоумышленников в тюрьму значит верным шагом идти к повышению по службе.
С другой стороны, если бы он мог спуститься этажом ниже и хорошенько взять за горло человека, подававшего признаки жизни там, внизу, то он, пожалуй, получил бы назад свои кровные триста долларов. Что же делать? Что же делать?
– О, черт возьми! О, черт возьми! – тяжело вздыхая, повторил Гэровэй.
В этот момент послышались чьи-то тяжелые, размеренные шаги. Почти тотчас же полицейский Гэровэй увидел перед собою величественного мужчину, которого можно было бы принять за посланника или министра. На нем был великолепный сюртук, а его нос украшало чернильное пятно. Полицейский испустил ликующий возглас.
* * *
– Послушайте! – сказал Гэровэй.
– Сэр? – ответил незнакомец.
– Вы – понятой?
– Никак нет, сэр. Я нахожусь в услужении…
– Эй!? Биииимиш! – снова донеслось снизу.
Эти звуки заставили полицейского действовать немедленно. В более спокойные минуты на него произвели бы, пожалуй, сильное впечатление эти выпуклые зеленовато-серые глаза, смотревшие на него так холодно и сурово, но в данную минуту для Гэровэя не существовало ничего страшного на свете.
– Вы – понятой? – тоном, не терпящим возражения, повторил он. Вы понимаете, что это означает, обормот вы этакий! Я-представитель закона, и я назначаю вас понятым!
– У меня нет ни малейшего желания быть понятым – ответил тот голосом, в котором звучали леденящие нотки, так подействовавшие на рассудок одного молодого баронета, что тот перестал посещать клуб и вскоре уехал в Африку.
Но на Гэровэя это не произвело ни малейшего впечатления. Полицейский был сейчас почти невменяем.
– Мне наплевать на то, желаете ли вы, или не желаете! Я назначаю вас понятым, а если вы откажетесь, то прямиком отправитесь в Синг-Синг за сопротивление властям, уж, не говоря о том, что я угощу вас вот этой самой дубинкой по башке, да так, что забудете, как родную мать зовут! Поняли?
– Принимая во внимание все вышеизложенные вами соображения, – с достоинством ответил Феррис, – у меня не остается выбора, и я вынужден исполнить ваше желание.
– Как вас зовут?
– Руперт Антоний Феррис.
– Где вы живете?
– Я состою в услужении у миссис Вадингтон, проживающей в настоящее время в своем загородном доме в Хэмстеде, в штате Лонг-Айленд.
– Так вот, слушайте: здесь у меня находятся двое важных преступников, которых полиция давно уже ищет. Вот смотрите, – я их запираю.
Гэровэй повернул ключ в замке.
– И от вас только и требуется, чтобы вы стояли здесь на страже, пока я не вернусь. Не особенно трудно, а?
– Задача, по моему мнению, вполне находится в пределах моих способностей, и я приложу все старания, чтобы в точности исполнить приказание.
– Вот так и говорили бы с самого начала! – сказал Гэровэй.
Феррис стоял спиною к спальне Джорджа Финча и с серьезной миной смотрел на луну. Лунный свет всегда вызывал в нем тоску по родине, так как в такие ночи Брангмэрли-Холл всегда имел чрезвычайно живописный вид. Сколько раз случалось ему, тогда еще беспечному, легкомысленному младшему слуге, смотреть на лунный свет, отражавшийся в кристаллических водах ближайшего болота, прислушиваться ко всем идиллическим звукам английского поместья и думать о том, какая лошадь первой придет к финишу завтра на бегах.
«Счастливые дни, счастливые дни!»
Внезапно Феррис услышал свое имя, кем-то произнесенное почти шепотом. И это вернуло его назад к будничному миру. Он с любопытством оглянулся вокруг и убедился, что вся крыша, как есть, находится в его единоличном распоряжении.
– Феррис!
Старший слуга миссис Вадингтон принадлежал к числу людей, которые никогда не позволяют себе чему-нибудь удивляться. Тем не менее, даже он вдруг стал отдавать себе отчет в чем-то близком к