Читать интересную книгу Бар эскадрильи - Франсуа Нурисье

Мы вновь принялись за работу в трудовой эйфории оказавшихся на сборах офицеров запаса. К счастью, Жозе-Кло больше не покидает Боржета и другие дамы время от времени присоединяются к своим мужьям, чтобы вместе поужинать, а то бы я выглядела немного нелепо, вклинившаяся в мой усатый секстет. Девочки, которых хозяин Сен-Тимолеона очаровал рагу из утки и бутылкой бузи, смотрели на меня с недоумением: как это мне удалось завербовать шестерых, причем вполне приемлемых? Старик хмурит бровь. Он расспрашивает хозяйку, которая радостно объясняет ситуацию дамам и господам. Телевидение? Этот… Этот сериал? Взгляды девушек затуманиваются, а в глазах мужчин появляется подозрительность. Шуты, леваки, пьянчуги, безответственные типы. Все это, конечно, осуждается. Девица, которая проводит свои дни и ночи в гостиницах и пишет всякие пакости о буржуа, это, конечно же, потаскушка. Взгляд старика, все еще подозрительный, загорается. Еще немного, и он попытает удачу в коридоре, между дверью комнаты Жана Бара и Жака Картье. Но я погружаюсь в тень сада — сильфида, нимфа, преследуемая теми из моих фавнов, кто не предпочел мне бар. Лабель и Блонде облокотились о стойку. Блонде случается даже спускаться в город, чтобы спокойно напиться подальше от нервозности Мезанжа. Боржет удаляется с Жозе-Кло, и я чаще всего оказываюсь с Бине, Шварцем и Миллером, моим трио. Миллер тащится в хвосте, пытаясь завязать знакомства, изводит публику, пожимая руку, своей неизменной шуткой, которая ни у кого не вызывает смеха: «Очень рад, Миллер. Не Генри! Артур»… Ветеринар из Лизьё или маклер из Сен-Ло находит, что таким именем незачем гордиться, и обнимает за плечи свою подругу, чтобы держать ее на расстоянии от этого краснобая с блестящими губами. Миллер, разочарованный, присоединяется к нам в «нашем салоне», где Шварц вытаскивает из тайничка бутылки. Время тянется медленно. Шварц тоже начал пить. После одной перипетии в «Пальмах» он чувствует себя со мной неловко.

Там однажды вечером, когда ему не удавалось прочитать мои записи, чтобы перепечатать их на машинке, — работа, которую он взял на себя добровольно, — он попросил меня зайти к нему в номер и помочь ему разобраться с непонятным текстом. Слово за слово, шутка за шуткой. Без очков у Шварца был детский взгляд. Таких видишь по средам в передаче «Старая Англия». «Какая ошибка, — сказал он мне, — я метафизический еврей. Полная противоположность блондину, которого ты себе представляла. Впрочем, я не блондин, а рыжий». Это было правдой. В обнаженном виде он выглядел очень худым и бледным, с пятнами веснушек на плечах. Он так меня боялся, что я прямо не знала, как мне его приручить. Искусная — я приводила его в ужас, пассивная — вынуждена была терпеть его смущенный прерываемый усмешками монолог. Это были полчаса жалкой любви, торопливой и неловко завершенной. Он перестал шутить. «Я тебя прошу, не говори, что ты просишь прощения…» Я прошептала это ему в шею, не глядя на него. Мне хотелось быть ласковой. Особенно мне хотелось быть ободряющей и дружественной, чтобы завтра утром Шварц вел себя естественно. Мне почти удалось сделать вид, что я заснула, чтобы остаться на ночь. Тогда у него был бы еще один шанс утром. Но казалось, он сам ждал моего ухода. Одеваясь, я почувствовала себя смущенной под холодным взглядом его очков и ощутила ненависть к этому длинному синюшному недоразумению. Потом ночной сон стер все это.

Мы впряглись в работу по продолжению сериала и с большей, и одновременно с меньшей легкостью, чем мы предполагали. Все кажется легким, потому что мы стали хитрыми, потому что нас несет вперед успех, но одновременно мы потеряли немного нашей наивности. «Остерегайтесь цинизма!» — повторяет нам Боржет. Он чувствует опасность. Мы начинаем презирать публику, которая купилась на наши трюки. Когда мы показали начало нашей работы Мезанжу и Жерлье, пришедшим нас подбодрить, они были очарованы. Значит, липа делала свое дело? Блез выразил свои чувства, но Жозе-Кло улыбкой успокоила его. Они пришли нас просить поторопиться, постараться работать с опережением графика. «Режиссеры делают чудеса». И тогда мы кинулись в нашу историю с веселым и озорным исступлением. После восьмичасовой работы днем нам случается работать еще и вечером. Пьяные Лабель и Блонде выдают превосходные выдумки. Мы отказались от перерывов на уик-энд. В такие дни из столовой поднимается страшный шум, в воздухе витают запахи камбалы по-нормандски, запахи чересчур нашпигованного чесноком бараньего жаркого. Мы в нашей берлоге довольствуемся бутербродами и минералкой.

Жос звонит мне почти каждый вечер.

Я провела три июньских воскресенья с ним в Париже, но теперь оказалась затворницей. «Алло, это Шез», говорит он по телефону, как если бы трубку снимала я, а не кто-то из обслуги. Мне передают, из уст в уста, что звонит какой-то «господин Шез», по поводу которого мои спутники теряются в догадках и шутках. Я поднимаюсь к себе в номер и беру трубку. Куда все это меня заведет? Жос хмыкает и подсмеивается. Он плохо переносит свое первое лето одиночества и безделья. Я не приглашаю его нанести мне визит в Сен-Тимолеон, куда он явно не поехал бы — а точно ли так? — но я договорилась с ним, что он приедет в воскресенье в Довиль.

Он приехал в субботу в отель «Норманди» на стареньком кабриолете, который веселит лакеев: я бы побилась об заклад, что они прозвали Жоса Коломбо. Он показывает мне издалека «пежо», улыбается: «Предыдущая моя машина, как и квартира, была служебной… Я начинаю спрашивать себя, а не пользовался ли я также и служебной жизненной силой, и терпением, и умом, сопряженными со стенами Издательства. И как только я ушел из Издательства, мои достоинства стали меня покидать».

Мы хотели было поесть что-нибудь рыбное в Трувиле, возле порта. Но нас везде облаяли. Нахлынули отдыхающие. Жос, расстроенный, ни слова не говоря, снова сел в машину, и мы вернулись в «Норманди». Он вслух читает цены блюд в меню, и чем пристальней метрдотель смотрит на него с высоты своего положения, тем агрессивней он становится. Взрыв может произойти в любую минуту. В одиннадцать часов мы покидаем бар, идем минуту по цветам, выходим на открытое место.

— Все это не может так продолжаться, — говорит Жос, — это слишком абсурдно.

Я уже давно боюсь этого момента, когда он заговорит со мной вот так, ночью, не глядя на меня, с волосами, брошенными порывом ветра вперед. Мужчина стареет наиболее резко именно волосами. В одно не слишком прекрасное утро, когда он встанет с постели, они выдадут его возраст, слипшиеся редкими желтеющими прядями, под которыми заблестит розовый череп.

— Давайте перестанем видеться, — говорю я, — если наши встречи делают вас несчастным.

— Наши встречи? (Он кажется удивленным, останавливается, встает передо мной. Я чувствую, как я становлюсь меньше ростом.) Наши встречи — это в последние десять месяцев лучшее, что есть у меня в жизни. Но я не могу красть у тебя больше времени, чем я это делаю сейчас. Например, этот вечер… Мне все противно, я все порчу. Что ты делаешь рядом со мной? А эти три воскресенья? Как ты смогла провести, ты, эти три воскресенья со мной? Я подсчитал: я встретил тебя на вокзале и отвез на вокзал… Мы не расставались… А в июне! Этот проклятый месяц, полный обнаженной кожи и цветов, вся эта вакханалия удовольствий, эти утра… Ты понимаешь? Июньское утро в прошлом году, и там слышался шум потока, голоса детей и, как бы это сказать? Этот звук солнца в горах… У меня в голове осталось воспоминание огромного солнца и шума. Я все время нахожусь там, я ничего не могу с этим поделать, я там нахожусь уже больше года. Особенно ночью, долгими ночами. Только что в ресторане я был уверен, что увижу Клод, сидящую рядом со мной, стоит только оторвать глаза от меню. Я слышал свой голос, старался сдержать себя, слышал этого прохвоста метрдотеля, видел все эти слова в меню и был уверен, что вот сейчас Клод меня спросит, спросит своим насмешливым легким тоном, что со мной случилось. Одной какой-нибудь шуткой она вылечивала все мои воображаемые болезни. И одному богу известно! Ты ведь тоже обладаешь этим даром. Даром острых слов и ласковых движений. Ты идешь рядом со мной, и волны утихают. Женщина должна бы всегда уметь ходить по волнам. Послушай, ветер спал.

Сильные порывы ветра, которые дули в древках флагов, в бассейне, утихли. Видно, как быстро проходят облака, то скрывая луну, то ее открывая. У меня по коже прошла дрожь, и Жос снял свой пиджак и накинул его мне на плечи. Он оставил свою руку там, где она находилась, в одном из тех псевдообъятий, секретом которых он владеет. Я вдруг почувствовала, что с меня хватит, хватит этой игры в прятки без правил и без цели. «Я устала, — сказала я, — я возвращаюсь».

С поспешностью, которую мне трудно понять, Жос ведет меня к моей машине. Мы огибаем отель справа, по улочке, с которой видно посреди приморских красот зал ресторана, в котором ужинают люди, смеющиеся беззвучным смехом.