День за днем длящаяся борьба - в этом хаосе из крови, слез, разрушений и безнадежности - стала нереальной реальностью, постоянной и неминуемей. И вот они цеплялись за надежду на "чудодейственное оружие", которое принесет с собою перелом и окончание войны.
* * *
14 ноября 1944 года Власов должен был торжественно огласить Манифест КОНРа на Градчанах в Праге. Я не получил в Прагу приглашения. Однако в последний момент пришло распоряжение Гелена устроить встречу Власова с Кёстрингом - они до сих пор еще не видели друг друга. Нужно было добиться согласия Власова, который заявил, якобы, что Кёстринг для него теперь не интересен и он оставит без внимания присутствие в Праге генерала добровольческих частей. Не говоря уже о деловых последствиях такого отношения, возникла бы, конечно, тягостная ситуация, если бы командующий Русской Освободительной Армией "не заметил" в Праге генерала добровольческих частей. Но Власов был вполне способен на это.
Выполняя приказ, я начал разговор об этом с Власовым. Генерал усмехнулся. Затем с его губ сорвалось непечатное выражение. Но, в конце концов, он согласился забыть прошлое и не обижать старика Кёстринга. Мы условились о встрече втроем-вчетвером сразу по прибытии в Прагу и до начала официальной программы.
На этой встрече Власов был открытым, держал себя естественно. Кёстринг же явно чувствовал себя неловко: в последние недели перед Прагой он слишком тесно связался с силами, стоявшими в оппозиции к Власову. Может быть, его угнетала и мысль о безнадежности столь позднего развития дела, которому он сочувствовал с 1941 года; может быть, была и мысль о собственном провале. Я старался, по мере сил, поддерживать разговор. То же делал и Герре единственный союзник, присутствовавший при этой встрече. В итоге разговор остался натянутым, но была, по меньшей мере, соблюдена внешняя форма, и оба генерала согласились на том, чтобы не быть врагами.
По приезде в Прагу на главной вокзальной площади Власов был встречен немецкой ротой, отдавшей ему воинские почести. Комендант города Праги приветствовал его. Затем был устроен завтрак у наместника Богемии и Моравии{40}.
Германское правительство было представлено только наместником К.-Г. Франком и СС-обергруппенфюрером Лоренцем. Однако присутствие крупных представителей генералитета и СС придавало некоторый блеск общей картине.
Русский офицерский корпус, руководимый полковниками Поздняковым и Сахаровым, показал себя отличным хозяином торжества. Прибыло много представителей от русских добровольческих частей и от "восточных рабочих".
Выступил Лоренц и, впервые во всеуслышание говорил о "новом союзнике", передал приветствия германского правительства.
При всеобщем шумном одобрении председателем Комитета Освобождения Народов России был избран Андрей Андреевич Власов.
Крёгер, встретившись со мной в зале заседания, просил меня переводить речь Власова вечером на торжественном банкете. Я отказался.
В этой речи Власов благодарил германскую армию за оказанную ему до сих пор помощь и подчеркнул свою особую благодарность "одному немецкому капитану", все эти годы стоявшему с ним рядом.
Позже, вечером, различные высокопоставленные лица подходили после банкета к этому капитану и поздравляли его, поскольку "генерал Власов, хотя его и не назвал, но совершенно явно имел в виду".
Однако своей особой благодарностью Власов невольно оказал мне медвежью услугу, так как еще в течение этого вечера меня пригласили к столу, за которым сидели Власов, Жиленков и один высокий чин из СС. При знакомстве выяснилось, что это был заместитель начальника Управления кадров войск СС. Сразу же стала ясна цель приглашения: я должен перейти в СС и остаться с Власовым.
Власов, со своей стороны, подчеркнул, что это предложение не его, а руководства СС, но он был бы рад, если бы я вернулся. Я ответил, что добровольно я не стал бы сотрудничать с СС. На вопрос эсэсовца о причинах моего отказа я ответил :
- Потому что я к вам не принадлежу. Ни в какую организацию национал-социалистической партии после пережитого с 1941 года я входить не желаю. Достаточно того, что я исполняю мой солдатский долг.
Эти фразы я тотчас же перевел на русский язык, чтобы предотвратить неверное толкование. Мой немецкий собеседник внимательно слушал; но, очевидно, этот разговор он вел на основании категорического приказа сверху. Он заметил:
- Мы должны иметь вас в своих рядах, и именно при самом генерале Власове.
- А доктор Крёгер? - спросил я.
- Вместе с Крёгером! В конце концов, если вы не хотите идти к нам добровольно, мы затребуем вас от Управления кадрами армии, и оно переведет вас к нам. Возражений против этого у вас, конечно, не будет.
Это замечание звучало не резко, но весьма категорически. В этом критическом для меня положении я вспомнил об ответе ротмистра фон Герварта на неприятный вопрос о его отношении к еврейскому вопросу, и мне пришла внезапно спасительная мысль. Я сказал:
- В течение этой войны меня дважды представляли к производству. Оба раза пришел ясный отказ, - я думаю, что из-за моего положительного отношения к русским и из-за моей совместной работы с Власовым. Как кадровый офицер, вы поймете, что после двух войн я хотел бы уйти из армии по крайней мере в чине майора, поскольку я уже давно должен был бы быть подполковником. - Это я вполне понимаю, - заметил эсэсовский генерал. - Это правильный подход. Управление кадров армии произведет вас в майоры, а мы переймем вас тогда как штандартенфюрера. Это я тотчас же улажу с Управлением кадров армии, и в две-три недели всё будет готово. Чин штандартенфюрера как раз более отвечает функциям опекающего генерала Власова. Пусть так и будет.
- Но для нас, - заметил Жиленков, - он навсегда останется "наш капитан Штрик".
* * *
- Перевод в СС будет, конечно, проведен быстро, - сказал мне Гелен, когда я сразу из Праги явился к нему. - А если вы окажетесь в СС, возврата уже не будет. Безграничное доверие, которым вы пользуетесь у Власова и у других русских, ценится на вес золота. С самых дней в Виннице вы никогда не обманули этих людей. Это ваш капитал! Я знаю это. Если же вы теперь перейдете в СС вам придется обманывать русских. И тогда вы проиграете ваш капитал. И мы вас тоже потеряем, хотя, быть может, в один прекрасный день вы нам снова понадобитесь.
- Вы всё еще думаете так? - спросил я.
- Никогда нельзя знать наперед, - уклончиво ответил Гелен.
Я не знаю, какими соображениями он руководствовался. Со времени событий 20 июля он стал еще более сдержанным. В "клубе" при ФХО никогда не говорили о трагических событиях 20 июля, но господствовало убеждение, что "шеф", несмотря на весь его ум и осторожность, уцелел лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});