Читать интересную книгу Ангел Экстерминатус - Грэм Макнилл

Пертурабо ждал Фулгрима в своем убежище, среди организованного хаоса картин под защитой стазисных полей, анатомических моделей и недостроенных автоматов. Поигрывая с механизмом заводного льва, который держал в пасти скульптурные лилии, примарх вспомнил, как собирал это устройство еще на Олимпии, и тем самым нарушил одно из своих самых незыблемых правил — не оборачиваться к прошлому. Он вспомнил, как в ночь перед отлетом с Терры, перед жизнью, в которой будет только война, понимался к вершине шпиля из полированного мрамора. Каждый шаг требовал нечеловеческого усилия воли, требовал решимости и мужества. Он не просто взбирался по винтовой лестнице — он отвечал на вызов, брошенный его разуму и духу, психическое единение с Императором, которое требовало от воина предельной стойкости. Не все из них тогда прошли это испытание.

Пертурабо уже не был уверен, что и сам его прошел.

О великих клятвах, которые прозвучали тогда на вершине высокой башни, складывались эпические оперы. Художники всех мастей пытались запечатлеть тот грандиозный миг, когда примархи один за другим проходили под позолоченной аркой; сотни драматургов хотели передать стихами возвышенные идеи, что олицетворяла собой эта встреча.

Ни у кого из них ничего путного не вышло.

Они думали, что клятва имела символический смысл: произвольно выбранный момент, призванный отметить начало чего-то исключительного. Они думали, что ценность этого ритуала — только в значении, которое он придаст еще одной крупинке в песках терранской истории.

Пертурабо много раз вспоминал тот день, критически оценивая каждое слово в их разговоре с отцом. Но в холодном одиночестве, которое сопутствовало измене, любая интерпретация той беседы несла не утешение, а только упрек.

— Ты станешь моим молотом, Пертурабо, — сказал тогда его отец. — Ты должен сокрушить преграды, которые враги возводят на предначертанном нам пути.

— Я сломаю любую стену, кто бы ее ни построил. Любую.

— Знаю, — сказал отец и посмотрел на звезды. На вершине мира они казались чистыми, как алмазы: Дворец оставил далеко внизу пелену химических остатков — наследие веков войны и пепла ее последствий. Пертурабо также поднял взгляд к небу, предвкушая, как поведет к этим звездам своих воинов.

— Вина за ненужную войну велика, сын мой, — сказал отец. — Она навсегда пятнает душу и, словно рак, выедает все, что было хорошего в человеке. Посылать людей на смерть, обрекать врага на гибель, не имея при этом благородной цели, — это бремя, которое никто не вынесет и не должен прощать. Всегда помни об этом, сын. Сражайся, когда должен сражаться, но серьезно обдумывай, как распорядиться силой своего легиона. Стоит спустить зверя войны с цепи — и он не вернется в железную клетку, не утолив свой голод кровью невинных.

Эти слова были произнесены задумчиво, словно отец говорил с сожалением под грузом горького опыта. Теперь они казались пророческими — предостережение, болезненное, как укус змеи.

— Но то, чего я прошу от тебя, продиктовано необходимостью, которую большинство не понимает, — продолжил его отец. — Многие в этом новом мире считают меня тщеславным, видят гордыню в моих словах о предначертании, которое дает право на звезды; но они не понимают, какова вселенная на самом деле. Они не знают, что это битва за выживание целого вида. Или мы оставим Землю и завоюем Галактику, пока еще есть время, или нас ждет медленная смерть или застой, который может оказаться гораздо хуже смерти.

— Твои сыновья этого не допустят.

Тогда его отец улыбнулся.

— Может быть, это уже неизбежно.

— Избежать можно всего.

— Надеюсь, ты прав, Пертурабо, — ответил отец, и в этот миг между ними чувствовалась настоящая привязанность, и ни раньше, ни потом Пертурабо не испытывал ничего подобного. — За прошедшие века наш вид перепробовал множество способов борьбы со злом: молитвы, посты, добрые дела, ритуалы и священные тексты. Но мы будем бороться иначе.

— Со злом? — переспросил Пертурабо.

— Метафорически говоря, — ответил Император, но не слишком убедительно. — Все эти способы оказались бессмысленны, неэффективны и губительны для миллионов. Мы же будем биться с помощью болтеров, клинков и мужества величайших воинов во всей Галактике. Именно так нужно сражаться со злом.

И опять это слово.

— Железные Воины ждут твоего приказа, отец. Неважно, куда приведет нас судьба, неважно, с чем мы столкнемся и сколько времени это займет, — мы не подведем тебя.

Отец обернулся, и Его взгляд его золотых глаз пронзил сердце Пертурабо, как осадный бур, проникнув в самую суть и в одно мгновение узнав о нем все. Но в чем бы ни заключалось это знание, на Его непроницаемом лице оно не отразилось, и Пертурабо еще долгие годы пытался разрушить эту стену.

Император выглянул из башенного окна на горы, которые прорывались через высочайшие слои облаков, на миллионную армию рабочих, которая все еще трудилась, превращая горный хребет в здание, достойное благоговения. Его взгляд охватил все — от самых новых поселений, выросших вокруг границ Дворца, до земель, принадлежавших королям техноварваров и изуродованных войной, и до самых далеких сатрапий.

— Я больше не вижу, как будут развиваться события после этого момента и чем все закончится, — сказал отец, когда молчание, повисшее между ними, нарушили анабатические ветра, что поднимались с равнины.

— Поэтому-то Магнус и его легион остаются на Терре, хотя остальные отправляются в крестовый поход?

— Отчасти, но и он скоро к вам присоединится. Надеюсь, однажды Магнус вернется ко мне, ибо он видит многое из того, что для меня скрыто.

— Он покинет крестовый поход? — с разочарованием спросил Пертурабо.

— Магнус вернется на Терру, но ненадолго. — Император повернулся к нему, словно удивленный тем, что его сын расстроен. — Вы с ним близки?

— Мы встречались всего несколько раз, — ответил Пертурабо после короткого размышления. — Но да, он мне нравится. Он уже помог мне перевести некоторые из менее прозрачных текстов в моей коллекции. Думаю, мы с ним подружимся.

— Почему?

Уже тогда вопрос показался странным; со временем, особенно после никейских событий, эта странность только усилилась — как если бы Император заранее знал, какой путь изберет для себя Алый Король.

— Нас объединяет любовь к знаниям и жажда узнавать новое, — сказал Пертурабо. — Если не будет ни знаний, ни культуры, то в чем смысл крестового похода? Только истреблять, только уничтожать? Нет, если крестовый поход ведется, то лишь для того, чтобы оставить после себя что-то лучшее.

— А, слова твоего фиренцийского энциклопедиста, — Император мягко улыбнулся.

— Ну вот, а я надеялся выдать их за собственную мудрость, — ответил с такой же улыбкой Пертурабо.

Он часто вспоминал эти слова — они казались насмешкой над тем, во что превратилась великая мечта Императора. Два века идеализма и надежды оказались стерты взрывом восстания, и великие достижения мгновенно были сведены на нет. Что скажут историки будущего об авантюре Хоруса? Будут ли они, сидя над пыльными фолиантами, пытаться воссоздать давно минувшие события и увидеть, как все могло бы сложиться?

Пертурабо отбросил этот вопрос как незначимый: история — не игра, которую можно проходить снова и снова и каждый раз получать новый результат. Прошлого не изменить, а тому, что не случилось, сбыться было не суждено. Сослагательное наклонение могло увлечь ученых и теоретиков, но воинам оно только мешало.

Фулгрим поднялся на Башню Астартес на много лет раньше, и Пертурабо часто думал, о чем они с Императором говорили в их последнюю ночь на Терре. Мучился ли Фениксиец от воспоминаний бессонными ночами? Может быть, ему не давали покоя особый смысл и подтекст, которые были скрыты в словах отца и только теперь прояснились?

Слышал ли Фулгрим в своем разуме голос, который нашептывает темную правду?

Выживших с «Андроника» разместили на одной из верхних палуб «Железной крови» до тех пор, пока их не будет готова забрать «Гордость Императора». Местом, способным вместить три тысячи человек, спасенных от пустоты космоса, стала бывшая палуба летописцев, расположенных в середине корабля. Суда Железных Воинов отличались жесткой функциональностью, не признававшей лишнего пространства, но на этих палубах царило запустение. Здесь когда-то жили и работали тысячи летописцев, сопровождавших легион на позднем этапе Крестового похода, но их больше не было, а легионеры никак не использовали эти темные помещения. На стенах еще оставались обрывки граффити, фрагменты поэтических строчек и порнографических карикатур и наспех набросанные нотные записи, но многое скрыли алые отпечатки и потеки засохшей крови.

Верховный Сюлака пробирался сквозь толпу смертных и легионеров, которая наполнила тесные коридоры с низкими потолками. Не веря собственным глазам, он чувствовал все большее негодование. Тела легионеров были свалены на полу без всякого порядка; на наплечниках стояли отметки сортировки, хотя ясно было, что помощи не оказали даже тем, кто в ней отчаянно нуждался. Воздух пропитали вонь открытых ран и нестерпимый запах генетически модифицированного коагулянта, свидетельствовавший о том, что многие воины серьезно ранены.