Читать интересную книгу Лоскутный мандарин - Гаетан Суси

– А как твои раны? – не без доли смущения спросил Рогатьен. – Я имею в виду, зажили они совсем или продолжают тебя беспокоить?

Ксавье молчал, будто воды в рот набрал.

– А краник все еще работает? – Ксавье как будто не слышал вопроса.

– Скажи мне, пожалуйста, что ты чувствовал, когда тот человек назвал тебя Винсентом?

Подручный пожал плечами.

– Понятно, – сказал Лонг д’Эл.

Наступила тишина. Лонг д’Эл задумчиво смотрел прямо перед собой. Ксавье стоял рядом как его телохранитель.

– Видишь ли, – через некоторое время проговорил Рогатьен, – мне бы хотелось… то есть, я хочу сказать, мне хотелось бы, чтобы мы с тобой вдвоем поднялись к тебе в комнату, и я бы тебя

там посмотрел. Тогда я смог бы…

– Если ты поднимешься в мою комнату, я брошусь вниз из окна.

Несколько мгновений они пристально смотрели друг другу в глаза. Лонг д’Эл понял, что настаивать бесполезно. Тем хуже. Тем хуже для него, тем хуже для мальчика. Лонг д’Эл вполне отдавал себе отчет в том, что ему придется использовать револьвер в собственных целях не позже чем сегодня ночью. Он уже смирился с мыслью о том, что умрет, так ничего и не узнав.

– Прости меня, Ксавье, за то, что я сделал. Я искренне сожалею об этом. Но, ты понимаешь, я сделал все это ради Жюстин. И не моя вина в том, что все пошло наперекосяк.

Он смолк. Глаза его наполнились слезами.

– Ты меня простишь?

Ксавье хотел было его ударить, но трость, коснувшись плеча Лонг д’Эла, вдруг превратилась в букет цветов. Изумленный Ксавье подумал, что случилось чудо.

Лонг д’Эл встал, сочувственно потрепал его по плечу.

– Думаю, будет лучше, если я пойду. О краже машины, должно быть, уже сообщили. Если ее найдут около твоего дома, хлопот потом не оберешься.

Ксавье не сводил глаз с букета. Эта трость, что, была заколдована? Или этот человек был потомком Мерлина?

– Такую волшебную тросточку, – сказал кудесник, – можно купить в «Дуэйн и Гувер», по-моему, за четыре семьдесят пять. – Рогатьен вынул из внутреннего кармана пиджака тугой сверток. – Это тебе. Тебе они понадобятся больше, чем мне. Скажем так, это небольшой заем, взятый у Кальяри без его согласия.

Внутри ты найдешь письмо, которое я тебе написал. Из него тыузнаешь кое-что о себе. Ну, ладно, сам разберешься. А теперь мне пора уходить.

Высокая фигура Лонг д’Эла стала удаляться. Он сел в машину, которая тут же, содрогнувшись и чихнув, сорвалась с места. Ксавье остался один в сумеречном парадном. Внезапно он бросил букет на пол, будто цветы загорелись.

И букет тут же превратился в обычную трость!

Ксавье бросился к лифту.

Внутри было совсем темно. Ксавье на ошупь нашел кнопки и нажал на одну из них в надежде, что поднимется на восьмой этаж. Но это дьявольское устройство отвезло его даже выше – выше самого последнего этажа: когда двери открылись, подручный вышел прямо на крышу.

Вечер был чист и прозрачен, узкая полоска растянувшихся по небосводу облаков, чем-то напоминавшая французский багет, золотилась в лучах заходящего солнца. Ксавье впервые смотрел на Нью-Йорк с такой высоты. Город раскинулся до самого горизонта. С той стороны, где был океан, прямо на фоне неба виднелась статуя Свободы. Она смотрела в сторону океана. Ей бы лучше поглядеть на то, что сзади творится, за спиной у нее, – тогда спеси бы у старушки Свободы поубавилось. Она по-прежнему вздымала свой стаканчик с мороженым к небесам, как будто там было что-то достойное внимания.

Ксавье открыл ларец. Позвал негромко:

– Страпитчакуда, Страпитчакуда!

Лягушка терла глаза лапками. Подручный посадил ее себе на плечо и нежно поцеловал в головку. Страпитчакуда только недовольно заворчала спросонья. Как девочка, которой не дали выспаться.

– Теперь ты – все, что у меня есть, – прошептал он. – Ты всегда была единственным моим достоянием.

Лягушка безразлично пожала плечами. Очень уж ей хотелось спать. Глаза ее закрывались сами собой. Ксавье ласково ей улыбнулся. Если так улыбаешься кому-то, у кого закрыты глаза, значит, действительно любишь это Существо.

А Статуя – гордая и надменная, все так же высилась на горизонте. Ксавье думал о том, что нужно для счастливой жизни. Что могла бы сделать эта Статуя, если бы она хоть на секунду озадачила себя вопросом о том, что такое справедливость, вместо того, чтобы все время думать о покраске своего потолка. Как было бы здорово, если б в один прекрасный день она скинула с себя свои бетонные оковы и пошла в город. Она бы росла с каждым своим шагом, ударяла бы локтями в здания, сея панику среди тех, кто бесчестно разбогател. Она била бы по крышам домов богатеев своим стаканчиком с мороженым – не от злости, конечно, нет, а просто чтоб их припугнуть. Потом она бы наклонилась и опустила руку свою к самой земле, чтобы все эти несчастные беженцы, все эти люди, сбившиеся в кучу от тесноты, все бездомные, все иммигранты со всех концов земли, которых раскидали по свету жизненные бури, могли, как муравьи, цепочками взобраться на ее плечи. А потом, взяв их с собой, она пошла бы назад к океану. Она бы отправилась в Европу и по дороге все росла бы себе и росла, увеличиваясь в размерах, и даже в самом глубоком месте океана вода не доходила бы ей до локтей, а потом опустилась бы до бедер, сползла бы по ногам, и когда Статуя дошла бы до Европы, то сама стала бы больше любого континента. И она брала бы за один раз по мужчине и женщине из числа этих несчастных беженцев, этих людей, свыкшихся с теснотой, бездомных, благодарных скитальцев, потрепанных жизнью во всех концах земли, а у ног ее лежал бы целый континент, и она, как генерал, расставляющий на карте мира миниатюрные пушки, очень аккуратно опускала бы их на землю – каждого в той стране, где он родился, в его родных местах, которые он так никогда и не мог забыть, до последнего жителя последнего сарая в последней деревушке.

Внезапный звук сирены вывел Ксавье из полудремы-полузабытья, в которое он впал. Он бросил взгляд на статую Свободы – она недвижно стояла там, где стояла всегда. Как всегда безразлично повернувшись спиной к городу со всеми его страданиями и муками.

– Я окончательно решил, -сказал подручный лягушке, – завтра мы отправимся обратно в Венгрию. – Лягушка тоскливй склонила голову и придвинулась ближе к его шее.

Глава 4

Дело кончилось тем, что Ксавье заснул на крыше под самыми звездами, положив голову на сверток, который передал ему Рогатьен Лонг д’Эл. Всю ночь он прижимал к животу ларец с лягушкой. На рассвете ощутимо посвежело. Он проснулся, дрожа от холода. Сначала подручный никак не мог сообразить, где находится. Он встал и начал обследовать крышу. Обнаружил там голубятню с ворковавшими голубями, которую не заметил накануне вечером. У ног его лежал Нью-Йорк, в этот ранний час скрытый густой пеленой тумана. Ступая вдоль карниза крыши, Ксавье внезапно вспомнил вчерашний, вечер и отчетливо понял, что решение принято. Прямо сейчас, не откладывая, он пойдет на корабль, даст капитану те небольшие деньги, которые у него еще оставались, и напрямик через океан отправится к себе в Венгрию. Он прямо сегодня покинет эту страну лунатиков, страну опасностей и страха. Он поплывет к сестре своей Жюстин, в деревню свою, где выращивают свеклу, даже если с небес хлынет дождем расплавленное олово.

Либо он на родину отправится, либо прыгнет с крыши в пропасть. Тут он почувствовал под ногами какую-то вибрацию, будто дом его бросило в дрожь. Он даже подумал, что это у него с головой что-то не в порядке, галлюцинации, должно быть. Но до него снова отчетливо донеслись удары кувалды в стену. Люк, ведущий на чердак, откинулся, и из него выглянул разрушитель.

– Ух! – сказал рабочий, стряхивая с себя пыль, облаком вылетевшую за ним следом из люка.

Мужчина удивленно посмотрел на Ксавье Мортанса и спросил его, что тот делает на крыше.

– Я здесь живу и собираюсь идти домой, – ответил ему подручный.

Ксавье видел только верхнюю половину тела разрушителя, который склонился над люком и повторил слова парнишки своим товарищам. Им это показалось отличной шуткой. Вновь донеслись удары кувалды в стену. Рабочий повернулся к Ксавье.

– Нет у тебя, дурака, больше дома. Не повезло тебе. Наше объявление здесь висело несколько недель. Теперь тебя только улица ждет. Иди, босяк, туда побираться!

Подручный объяснил ему, что перед тем, как уехать в Венгрию, он хочет только взять кое-что из своих пожитков. Рабочий ему резко заявил, чтоб он не беспокоился, потому что все, что осталось в доме, перешло в непосредственную собственность Гильдии и будет продаваться с аукциона разрушителей.

– Позвольте мне туда зайти только на минуточку. Я дам вам несколько долларов.

Рабочий с напускной важностью задумался над его предложением. Потом спустился вниз, чтобы Ксавье мог пролезть в люк. Ноги у парнишки были как ватные, он с трудом спустился по шаткой лестнице в коридор. И чуть не задохнулся от строительной пыли. Пыль клубилась и в убогой его келье, такое было впечатление, что в тесной комнате идет снег, мерцая в первых лучах солнца, пробивавшихся из окна. Там уже было четверо рабочих, прервавших свои дела, чтобы лучше рассмотреть этого странного паренька. Ксавье совершенно не узнавал помещение. Оно абсолютно не было похоже на комнату, из которой он ушел вчера. Стенки, отделявшие его пристанище от соседских помещений, были снесены. Большую тетрадь, которую ему подарила Пегги, чтобы он записывал в нее свои мысли, покрывала короста грязи – на тетрадь кто-то поставил ведро с цементным раствором. Его стол – за которым он писал, ел, на который ставил ларец со Страпитчакудой, когда она давала свои представления, куда клал голову, когда его душили рыдания, – был вырван из стены и разобран на доски. На гвоздике висела его последняя свежая рубашка – еще один подарок Пегги, – ее рабочие использовали как тряпку, о которую вытирали грязные руки. И повсюду валялись их орудия разрушения. Разрушители казались приведениями в вихрящихся в воздухе клубах пыли.