Читать интересную книгу Сильвия и Бруно - Льюис Кэрролл

— Вы заметили… — начал было я, но в этот момент подошла Сильвия, чтобы увести Бруно. Малыш только что вернулся ко мне и был необычайно серьезен.

— Ну пойдем же, Бруно! — настаивала она. — Мы же почти нашли ее! — А затем добавила шепотом: — У меня в руке — медальон. Пока они все смотрели на меня, я не могла им воспользоваться.

Но Бруно попятился.

— Тот человек уже сказал мне, как они называются.

— Они? И кто же это? — удивленно переспросил я.

— Я спросил его, — пояснил Бруно, — какие песни ему больше нравятся. Он отвечал: «Мужские, разумеется. Не для дамского голоса». А я сказал: «Мы с Сильвией нашли для вас песню мистера Тоттлса. Может быть, она подойдет?» А он отвечал: «Подожди, вьюн этакий!» А я ведь никакой не вьюн, сама знаешь!

— Ну, я думаю, он не хотел тебя обидеть! — заметила Сильвия. — Он ведь француз и говорит по-английски не так свободно, как…

Бруно заметно повеселел:

— Уж конечно, если он фланцуз, то говорит похуже нашего! Фланцузам ни за что не научиться болтать по-английски так же легко, как мы! — Он подал руку, и Сильвия тотчас увела его.

— Милые дети! — проговорил пожилой джентльмен, сняв очки и тщательно протирая их стекла. Затем он опять надел их и с улыбкой огляделся по сторонам. Дети тем временем принялись рыться в нотах, и я даже услышал укоризненную реплику Сильвии: «Аккуратней, Бруно! Это же не охапка сена!»

— Никак нам не удается продолжить беседу, — заметил я. — Давайте вернемся к нашей теме.

— Охотно! — отвечал пожилой джентльмен. — Меня очень заинтересовало то, о чем вы… — Он сделал небольшую паузу и с досадой потер лоб. — Опять забыл! — пробормотал он. — О чем бишь я? О господи! Вы что-то такое рассказывали… Да-да. Так вот. Какого учителя у вас ценят больше: того, чьи слова понятны всем, или того, каждая реплика которого ставит слушателей в тупик?

Я был вынужден признать, что у нас гораздо больше уважают тех, кого мало кто может понять.

— Ах вот как, — отозвался Господин. — Вот в чем кроется причина. А мы, знаете, прошли этот этап лет восемьдесят, а то и девяносто назад. Тогда самый уважаемый наш наставник говорил день ото дня все более и более непонятные вещи, а мы все больше и больше восхищались им — совсем как ваши снобы — ценители искусства, которые именуют туман самым важным элементом пейзажа и с наслаждением восторгаются всем тем, чего попросту не видят! А теперь, если позволите, я расскажу вам, как все это кончилось. Наш ученый идол читал нам лекции по Философии Морали. Разумеется, его бедные ученики не могли воспринять их умом, зато воспринимали сердцем; и когда приходило время экзаменов, они писали все, что им взбредет в голову, и экзаменаторы говорили: «Прекрасно! Какая глубина мысли!»

— И что же было с вашими выпускниками впоследствии?

— Разве не ясно? — отозвался Господин. — Они тоже становились преподавателями и тоже повторяли всю эту заумную чепуху, а их ученики послушно записывали ее, а экзаменаторы принимали ее за науку, и никто даже не задумывался: а есть ли в ней хоть крупица здравого смысла?!

— И как же это все кончилось?

— А вот как. В один прекрасный день мы проснулись и обнаружили, что никто из нас не имеет ни малейшего представления о том, что же такое Философия Морали. И тогда мы решили уволить всех до одного преподавателей, наставников, экзаменаторов и всех прочих. Если кому-то хотелось познакомиться с этой философией, ему приходилось изучать ее самостоятельно; и лет через двадцать, а то и больше, у нас появилось несколько знатоков, которые неплохо в ней разбирались! А теперь скажите мне вот что. Сколько лет ваша молодежь постигает науку в университетах, прежде чем сдавать выпускные экзамены?

— Года три-четыре, — отвечал я.

— Совсем как у нас! — воскликнул он. — Мы тоже учили их кое-чему, и как только они начинали хоть что-то понимать, мы начинали все сначала! Мы, образно говоря, досуха вычерпывали колодец, когда воды в нем было всего на четверть. Мы убирали урожай в садах, когда яблони еще были в цвету. Мы применяли суровые законы математики к цыплятам, еще только готовящимся вылупиться из яйца! Да, разумеется, ранняя пташка червячка клюет — или, говоря по-вашему, кто рано встает, тому Бог дает, — но если птичка проснется настолько рано, что червячок еще сидит глубоко в земле, как вы думаете, велики ее шансы хорошенько позавтракать?

— Не слишком, — согласился я.

— А теперь давайте подумаем, — взволнованно продолжал он. — Если вам не терпится набрать воды из колодца, что вы должны для этого сделать, а?

— По-моему, — отвечал я, — в такой перенаселенной стране, как наша, нам не остается ничего другого, как устроить Состязательные Экзамены…

Господин в ужасе развел руками.

— Как, опять? — вскричал он. — Я думал, что эта идея умерла лет этак пятьдесят назад! Ох уж этот ядовитый анчар Состязательных Экзаменов! В его смертоносной тени гибнут все оригинальные таланты, все свежие мысли, все неустанные старания наших предков обратить науку во благо всего человечества! Эта система рано или поздно должна отойти в прошлое и уступить место системе, в которой человеческое знание уподобляется сосиске, так что нам надо позаботиться лишь о том, чтобы в ней оказалось поменьше неудобоваримой ерунды!

Иногда после столь бурных приступов красноречия он на минутку-другую умолкал, теряя нить мысли и пытаясь восстановить ее по последним словам.

— Да-да, именно ерунды, — повторил он. — Мы прошли все стадии этой болезни: о, она очень тяжелая, смею вас заверить! Само собой, на экзаменах мы спрашивали только то, что соответствовало теме, и поэтому главное, что требовалось от кандидата, — не знать абсолютно ничего из того, что выходит за рамки экзаменационной программы! Я не могу сказать, что эта благая цель была достигнута полностью, но один из моих собственных детей (простите меня, старика, за родительский эгоизм!) весьма и весьма приблизился к ней. После экзамена он смог назвать мне лишь несколько разрозненных фактов, но не мог указать никакой логической связи между ними. А факты эти были весьма тривиальными, сэр, смею вас заверить, более чем тривиальными!

Я не смог сдержать удивления.

Пожилой джентльмен поклонился и с довольной улыбкой продолжал:

— В то время никому и в голову не приходило подобрать более рациональный план образования, учитывающий индивидуальные склонности одаренного ученика и развивающий их. Нет! Вместо этого мы сажаем несчастного студента в Лейденскую банку, загружаем его сверх головы, а затем нажимаем на кнопку Состязательных Экзаменов и обрушиваем на него мощный разряд, от которого нередко трескается сама банка! И что же дальше? Мы наклеиваем на нее ярлык «Разряд первого класса!» и преспокойно ставим на полку.

— А как же насчет более рациональной системы? — спросил я.

— О да, разумеется! Она появилась позже. Вместо того чтобы развивать склонности бедного ученика, мы решили поощрять каждый правильный ответ. О, я отлично помню те времена: мне как раз довелось читать тогда лекции. В кармане у меня всегда бренчала горсть мелких монет! Система была следующая. «Очень хороший ответ, мистер Джонс!» (это максимум шиллинг.) «Браво, мистер Робинсон!» (это наверняка тянет на полкроны.) А теперь я расскажу вам, к чему привела эта система. Никто из учеников не желал отвечать бесплатно! И когда смышленый ученик возвращался домой, он приносил денег куда больше, чем мы получали за преподавание! А затем изобрели самую дикую глупость из всех!

— Как, опять глупость? — удивился я.

— Да, но на этот раз — последнюю, — отвечал мой собеседник. — Боюсь, я изрядно утомил вас своими рассказами. Каждый колледж непременно желал заполучить отличников, вот мы и приняли на вооружение систему, которая, как я слышал, была весьма популярна у вас в Англии. Итак, колледжи начали бороться друг с другом за лучших учеников, а те вели себя как привередливые покупатели! Боже, какими гусынями мы были! Учеников всеми силами старались закрепить за тем или другим университетом. Теперь нам не приходилось больше платить им. Зато все наши денежки уходили на то, чтобы сманить лучших ребят в свой колледж! Борьба была настолько острой, что прямого подкупа оказалось уже недостаточно. Любой колледж, желавший закрепить за собой смышленого молодого человека, должен был встречать его уже на станции, а то и охотиться за ним прямо на улице. И первый, кто успевал дотронуться до него, получал право забрать бедного студента в свой колледж!

— Да, представляю себе! Охота на приезжающих учеников — это, должно быть, забавное занятие, — проговорил я. — Не могли бы вы рассказать об этом поподробнее?

— Охотно! — отозвался Господин. — Я постараюсь описать вам последнюю такую охоту, состоявшуюся как раз накануне того, как этот вид спорта (а это и впрямь был настоящий спорт; мы называли его «Охотой на подростков») был окончательно запрещен. Я видел и готов поручиться, что бедный студент был, что называется, при смерти. Теперь я понимаю, каково ему приходилось! — продолжал он, возвысив голос и обводя присутствующих пристальным взглядом своих задумчивых глаз. — Мне кажется, это было только вчера… хотя с тех пор прошло… — Тут он взял себя в руки, и шепот замер на его губах.