— Бедняга! — пробормотал Консардайн.
— Такова легенда, — Сатана снова оторвал свой взгляд от меня. — Я никогда не пытался отыскать эти интересные следы. Они мне ни к чему. У меня нет желания превращать грешников в святых. Но легенда подала мне такую интересную мысль, какой я не помню… скажем, за много столетий.
Жизнь, Джеймс Киркхем, это долгая игра между двумя безжалостными игроками — рождением и смертью. Все мужчины и женщины играют в нее, хотя большинство из них плохие игроки. У каждого мужчины и у каждой женщины хотя бы раз возникает желание, за которое они добровольно отдали бы душу — а часто и жизнь. Но жизнь — такая грубая игра, управляемая наудачу, если вообще управляемая, и с такими запутанными, противоречивыми и безвкусными правилами.
Что ж, я усовершенствую эту игру для немногих избранных, буду играть с ними на их величайшие желания, и для собственного развлечения использую в качестве модели эти семь отпечатков ноги Будды.
А теперь, Джеймс Киркхем, слушайте внимательно, потому что дальнейшее касается вас непосредственно. Я соорудил два трона на возвышении, к которым ведут не семь, а двадцать одна ступень. На каждой третьей из них сверкает след — всего таких следов семь.
Один трон ниже другого. На нем сижу я. На другом лежат корона и скипетр.
Теперь дальше. Три из этих отпечатков — несчастливые. Четыре — счастливые в высшей степени. Тот, кто играет со мной, поднимается к трону, на котором лежат корона и скипетр. Поднимаясь, он должен поставить ногу на четыре — не пять — из этих отпечатков.
Если все четыре отпечатка, на которые он наступит, окажутся счастливыми, любые желания этого человека, пока он живет, исполняются. Я его слуга — и к его услугам вся мощная организация, которую я создал и которая служит мне. Ему принадлежат мои миллиарды, и он может поступать с ними, как хочет. Ему принадлежит все, что он пожелает, — власть, женщины, титулы — все. Тех, кого он ненавидит, я наказываю… или уничтожаю. Ему принадлежат корона и скипетр на троне, который выше моего. В его власти вся земля. Он может все!
Я взглянул на Консардайна. Тот нервно сгибал и разгибал сильными пальцами серебряный нож, глаза его сверкали.
— А если он наступит на другие?
— А — тут уж мой черед в игре. Если он наступит на один из моих — он сослужит мне одну службу. Сделает то, о чем я его попрошу. Если наступит на два — будет служить мне год.
Если же наступит на три моих, — я чувствовал, как огонь голубых глаз жжет меня, и слышал сдавленный стон Консардайна, — если все три следа мои — тогда он мой, телом и душой. Я могу, если захочу, убить его в любую минуту, и убить так, как захочу. Могу позволить ему жить, если захочу, и столько, сколько захочу. Мой! Душой и телом! Мой!
Раскатистый голос гремел, становился непереносимым. Передо мной действительно был Сатана, со сверхъестественными глазами, жгущими меня, как будто за ними пылал огонь ада, имя хозяина которого он принял.
— Следует помнить несколько правил, — голос неожиданно стал вновь спокойным. — Не обязательно наступать сразу на четыре ступени. Можно наступить на одну и остановиться. Или на две. Следующий шаг делать не обязательно.
Если вы наступите на один след и он окажется моим, а вы дальше подниматься не будете, вы выполняете мою службу, я хорошо плачу вам за нее, и вы снова можете совершить подъем.
Точно также, если вы наступили на два моих следа. После года службы — если останетесь в живых — можете снова попытать счастья. А за этот год вам очень хорошо заплатят.
Я задумался. Власть над всем миром! Исполнение любых желаний! Лампа Аладдина — только потри! Ни на мгновение я не усомнился в том, что он — кем бы он ни был — способен выполнить свои обещания.
— Объясню механизм, — продолжал Сатана. — Очевидно, относительное расположение следов не может оставаться постоянным в каждом случае. Их комбинацию я предоставляю случаю. Никто не должен ее знать, даже я. Так я получу удовольствие.
Я сижу на своем троне. И касаюсь рычага, который поворачивает колесо; оно в свою очередь поворачивает семь шаров, три из них помечены как мои, остальные четыре — как счастливые. Когда шары занимают свое место, они вступают в электрический контакт с семью следами. Как лягут шары, так разместятся и следы.
Есть индикатор, я могу его видеть — и другие присутствующие, но не тот, кто поднимается по ступеням. Когда… соискатель… ставит ногу на отпечаток, индикатор показывает, на какой отпечаток он ступил — один из моих трех или один из его четырех.
И еще одно, последнее, правило. Поднимаясь, вы не имеете права оглядываться на индикатор. Следующий шаг вы предпринимаете в неведении, на плохой или хороший след наступили перед этим.
Если поддадитесь слабости и оглянетесь, вы должны опуститься и начать подъем заново.
— Мне кажется, у вас преимущество в игре, — заметил я. — Допустим, кто-нибудь ступит на счастливый отпечаток и остановится — что это ему даст?
— Ничего, — ответил он, — только возможность сделать следующий шаг. Вы забываете, Джеймс Киркхем: то, что он может выиграть, неизмеримо больше того, что выигрываю я, если он проиграет. Выигрывая, он получает меня и все, на что я способен. Если же он проигрывает, я получаю всего лишь одного мужчину… или женщину. К тому же, я очень хорошо плачу проигравшим за службу. И защищаю их.
Я кивнул. На самом деле я был крайне возбужден.
Все, что я услышал, было тщательно рассчитано, чтобы воспламенить мое воображение. Я трепетал при мысли о том, что смогу сделать, если выиграю — допустим, он действительно Сатана — его и всю стоящую за ним силу. Он невозмутимо следил за мной. Консардайн смотрел понимающе, в глазах его была жалость, или тень жалости.
— Послушайте, — резко сказал я, — проясните мне еще кое-что. Допустим, я откажусь играть в эту вашу игру — что будет со мной?
— Завтра вас вернут на Баттери-парк, — ответил он. — Ваш двойник будет убран из клуба. Вы обнаружите, что никакого вреда вашей репутации он не причинил. Вы можете идти своим путем. Но…
— Я так и думал, что есть но, — пробормотал я.
— Но я буду разочарован, — спокойно продолжал он. — А мне не нравятся разочарования. Боюсь, ваши дела не будут процветать. Возможно даже, что я сочту вас таким постоянным упреком, таким живым напоминанием об ошибке в моих рассуждениях, что…
— Понимаю, — прервал я. — Живое напоминание однажды перестает быть… живым.
Он ничего не сказал, но я прочел ответ в его глазах.
— А что мешает мне принять ваш вызов? — снова спросил я. — Частично пройти через эту игру. Этого достаточно, чтобы убраться отсюда, а потом…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});