лишь законом средних чисел», и умаляет их достижения, утверждая, что «не в этой области русские женщины проявили себя по-настоящему» [Там же].
Некоторые западные обозреватели объясняли столь необычное явление, как участие женщин в боевых действиях, русской исключительностью. Западный мир взирал на Российскую империю как на что-то мистическое и немного подозрительное. Многих иностранцев мучила дилемма, которая до нынешнего дня определяет отношение к России: восток это или запад, Азия или Европа? Русских считали экзотическим, даже варварским народом, а их страну – отсталой, с гнетущей политической атмосферой [Strakhovsky 1961]. Типичного русского человека зачастую изображали крепким и сильным, способным вытерпеть невыносимую боль и оправиться от страшных ран, но не слишком самостоятельным и сообразительным [Pares 1931: 289–291]. Русская армия отличалась стойкостью, мужеством и способностью переносить суровые условия, благодаря чему компенсировалась ее недостаточная обученность и нехватка технического оснащения. Отзывы о женщинах-солдатах в значительной степени согласовались с подобными взглядами: их считали сильными и физически крепкими, чрезвычайно самоотверженными и бесстрашными, способными переносить тяжелейшие военные условия [Liddell 1916: 231].
Гендерная модель, характерная для России, также воспринималась как отличная от западной. Отмечалось, что русские женщины часто занимаются тяжелым физическим трудом в полях и на заводах, тогда как на Западе подобная работа предназначена главным образом для мужчин. Русские женщины наравне с мужчинами участвовали в революционном движении, совершая политические убийства и террористические акты. Некоторые считали, что среднестатистическая русская женщина сильнее физически и более устойчива к трудностям, чем среднестатистическая западная. Таким образом, по мнению многих иностранных авторов, русские женщины лучше, нежели западные, подходили для участия в боевых действиях. Гендерные отношения в России иногда расценивались как более равноправные. Журналист лондонской газеты The Graphic, рассказывая о женщинах в русской армии, утверждал:
Судя по всему, в России нет противостояния полов. Линия полового разграничения очень тонкая. Мужчины и женщины не ведут обособленную жизнь. Обычно они работают бок о бок – например, в поле, вместе изучают медицину или политику в университетах. Всем известно, что… среди анархистов женщин не меньше, чем мужчин. Вполне естественно, что те, кто обладает львиным сердцем и склонностью к приключениям, охотно участвуют в этом великом начинании [Warrior Women 1915 № 55: 42].
Если этот автор интерпретировал особый вид гендерной интеграции, существовавший в России, как признак более прогрессивного и гендерно равноправного общества, то другие рассматривали столь тесное взаимодействие полов как признак более низкого уровня цивилизованности. Некоторых шокировало, что женщины солдаты размещаются в казармах вместе с женатыми солдатами-мужчинами. Один англичанин пытался объяснить это тем, что «северные народы не столь щепетильны в вопросах взаимодействия полов. Мужчины и женщины спят вместе в одном помещении в своих избах, на хуторах ит. д.» [Morse 1915:69]. Очевидно, он считал это особенной чертой такого особенного русского народа. Один американский автор пришел в смущение, обнаружив, что после Февральской революции отношения полов в России стали еще более «свободными»:
И без того нестрогие стандарты в новых условиях стали еще свободнее, и иностранца сплошь и рядом поражало, с какой легкостью разрешались вопросы пола. Люди без одежды купались в общественных местах. В поездах мужчины и женщины обычно размещались вместе, в одном купе, на протяжении долгого путешествия, длившегося несколько дней. Целые крестьянские семьи часто жили в одной большой комнате, и самые личные стороны жизни становились всеобщим достоянием. В высших слоях общества на супружескую верность смотрели сквозь пальцы, и количество незаконнорожденных было столь велико, что по всей стране появлялось множество приютов для сирот… Даже задавленные бедностью студенты имели любовниц [Вешу 1918: 69].
Его замечания показывают, в сколь малой степени викторианские стандарты половых взаимоотношений были применимы к русской культуре и обществу и, следовательно, насколько проще русским мужчинам и женщинам удавалось преодолевать гендерные разграничения, которые в западном обществе представляли более существенную преграду. Для таких авторов появление в России женщин-солдат стало признаком ухудшения обстановки в стране [Stites 1978: 297п].
Многие западные обозреватели выражали поддержку русским женщинам-солдатам. Зарубежные издания называли их одним из «последних достижений русской женщины», «не имеющим прецедентов в истории» [Those Russian Women 1917:48]. На обозревателей произвело впечатление, что русские женщины «с неколебимой храбростью и почти отчаянным бесстрашием» откликнулись на призыв Родины в трудное время [Там же]. Роберт Лидделл, британский корреспондент, до 1916 года находившийся на русском фронте в составе 7-й группы добровольцев польского Красного Креста, был также впечатлен русскими женщинами-солдатами. На перевязочный пункт, где он служил, несколько раз поступали женщины, участвовавшие в боях. Лидделл отмечал: «В русской армии много женщин-солдат, и это очень хорошие солдаты. Они сильны, как мужчины, и переносят такие же трудности» [Liddell 1916:231]. Журналист лондонской The Graphic заявлял, что «готовность русских женщин сражаться плечом к плечу с мужчинами свидетельствует не только об их патриотизме, но и о благородном чувстве товарищества». Кроме того, женщины-солдаты служили «доказательством, что владение винтовкой не является сугубо мужским навыком» [Warrior Women 1915: 42].
Формирование женских воинских частей вызвало у западных мужчин еще более сильный отклик. Английский историк, специалист по России Бернард Пэре всячески приветствовал участие женщин в боевых действиях. Он состоял членом Всероссийского центрального комитета по организации Добровольческой революционной армии, активно привлекавшего женщин к воинской службе в 1917 году [Pares 1931: 473]. Американское дипломатическое сообщество в России также оказывало поддержку женщинам-солдатам. В июле посол США Дэвид Фрэнсис передал одному из женских батальонов в Петрограде (вероятно, 1-му Петроградскому женскому батальону) тысячу рублей из пожертвования в 20 тысяч рублей, сделанного Эдвином Гоулдом «для помощи русской армии и гражданскому населению». Посол поблагодарил женщин за храбрость и отметил, что их отвага и мужество «должны поспособствовать тому, чтобы русские, которые отказываются сражаться, устыдились сами себя». Также он отметил, что молодые женщины выглядели «очень красиво в мужских мундирах» [Ross 1973: 264]. Сенатор Элайхью Рут, летом 1917 года возглавлявший американскую дипломатическую миссию в России, после посещения одного из женских батальонов в Петрограде, заявил: «Русские женщины творят чудеса, побуждая русских мужчин сражаться, и я надеюсь, что при необходимости американские женщины последуют их примеру» [Root Lauds Russian Women 1917: 2].
Впрочем, не все представители союзнических дипломатических миссий были в восторге. Заявление посла Фрэнсиса резко расходится с характеристикой, которую французский посол Жозеф Нуланс дал 1 – му Петроградскому женскому батальону 24 октября 1917 года: «Я видел, как эти несчастные проходили под окнами французского посольства… направляясь к своим позициям. Они маршировали в ногу, демонстрируя воинский дух, которому явно противоречили их пышные формы и характерная женская походка» [Daniels 1967: 137].
Один французский