Она заколебалась, но не попросила меня замолчать, не перебила меня, так что я продолжила: — Я хочу понять. Как оценить последствия, мыслить как вор. Если я пойму, то помогу тебе выяснить, как он проник внутрь, — а может, и установить его личность. Арья, ну пожалуйста, — добавила я, потому что она замерла, словно статуя. Наконец статуя пошевелилась: расслабились напряженные плечи, сжатая челюсть.
— Ты помнишь наш разговор в экипаже? — спросила она.
— Разумеется. — Мадам де Тревиль наставляет Теа, мы едем по темной аллее, Арья шепчет мне с сиденья напротив… — Ты сказала, что выросла во Дворе чудес. Но я не понимаю, как такое возможно.
Она втащила меня к себе в комнату и закрыла дверь, на ее лице была написана решимость.
— Сядь. — Она жестом указала на кресло и пристально посмотрела на меня, прежде чем поставить свечу на ночной столик. — То, что я тебе расскажу, должно остаться между нами. Теа не должна об этом узнать. И раз уж на то пошло, мадам де Тревиль тоже.
— А Портия?
Лицо Арьи разгладилось, смягчилось.
— Она знает.
— Это потому… ты боишься, что Теа и мадам де Тревиль станут относиться к тебе иначе? Твое прошлое — часть тебя; у каждой из нас свое прошлое, но это не означает, что оно делает нас другими. Что бы ни случилось, ты будешь Арьей.
Ее спокойные глаза не переменились, однако все тело напряглось.
— Теа захочет, чтобы ей рассказали все. Она не понимает, что некоторые вопросы лучше не задавать. Я этого не вынесу. Я хочу сама решать, что говорить, а что нет. А мадам де Тревиль никогда меня не простит. Она думает, что она как мы, потому что ей тоже пришлось нелегко. И что отказ мушкетеров принять ее в свои ряды подарил ей более глубокое понимание. Но она не знает, каково это — быть презираемой не только за то, что ты всего лишь женщина. Обещай мне, Таня. Поклянись, что не расскажешь им. — Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Арья глубоко вздохнула. — Я начну с самого начала. Мне придется начать с самого начала. Пока мне не исполнилось десять, мы жили вдвоем с матерью. Делили маленькую квартирку во Дворе чудес с другой семьей, очень большой. Я почти ничего не помню, кроме голоса матери. Ее улыбка… — Взгляд Арьи блуждал где-то очень далеко. — Она делала все, что было нужно. Одевала и кормила меня как могла.
Острая боль пронзила мне грудь. Ярость, написанная на мамином лице. То, как она позволяла мне хвататься за ее руку, когда мне нужно было встать. То, как заботилась о моей безопасности, хоть и не понимала, не могла понять, что это я должна была заботиться о ней.
— Похоже, она была сильной.
— Да, была. Но не все зависит от нашей силы. Даже самые суровые воины могут пасть от руки невидимого врага.
— Она заболела?
— Чахотка. Она умерла за несколько недель до того, как мне исполнилось десять.
Мрак в глазах Арьи не дал мне заговорить. Ей не нужны были мои соболезнования. Страшно представить: если бы я потеряла отца до того, как мне исполнилось десять, до того, как у меня начались головокружения… До того, как он внушил мне, что я все еще могу быть сильной, что я все еще остаюсь собой.
— У десятилетней девочки не так много способов заработать на жизнь во Дворе чудес. Попрошайничать у меня получалось плохо. Так что я делала то, что получалось хорошо. Поначалу это были мелкие кражи. — В моей памяти всплыла сцена, когда Портия упрекала Арью в том, что она всегда появляется незаметно, словно подкрадывается. — Но потом я обнаглела. Научилась вскрывать замки. Стала разбираться, какие двери ведут в кухонные кладовые, а какие — в пустые коридоры. А когда и этого стало недостаточно, я решила двигаться дальше. Ограбить особняк в Ле Маре. Если бы у меня получилось, мне больше никогда бы не пришлось воровать. Я выбирала тщательно. Каждый день проходила мимо него по дороге в центр Парижа. Я очень хотела жить лучше, чем другие обитатели Двора чудес. Особняк, который я выбрала, был небольшой, но очень красивый. Белые стены, широкие окна. Входная дверь была такой огромной, что я едва могла дотянуться до дверного молотка. Я проникла туда через вход для слуг. Замок был простенький — стоило несколько минут поковыряться в нем шпилькой для волос, и готово. Я взяла столько, сколько уместилось в наволочку: шкатулку с драгоценностями, кошельки с монетами, привозной мед, который можно было обменять на что-то. На пути к выходу меня остановил мужчина. В руке он держал свечу. «Лучше бы взяла картину в кабинете. Любой уважаемый галерист выложит за нее кругленькую сумму», — сказал он.
Арья остановилась, по ее губам скользнула тень улыбки.
— Я не убежала. Я села в кресло напротив него. Мы говорили до тех пор, пока свеча не догорела. — Она подняла глаза и встретилась со мной взглядом. — У меня никогда не было отца. Меньше года назад я потеряла мать. Он был первым человеком, заговорившим со мной после ее смерти — не считая ругательств, которыми меня осыпали, когда я попрошайничала на улицах. Когда солнце уже поднялось над горизонтом, он сделал мне предложение. Вместо того чтобы отдать меня в руки стражи, что означало бы тюрьму или еще что похуже, он предложил взять меня к себе в дом. Я была умной и способной. Он сказал, что это замечательные качества, такие редко встретишь среди парижской знати. Он мог научить меня применять мои способности. Дать мне образование, о котором я и мечтать не могла. Возможности, которых я себе даже не представляла. Согласна, звучит странно: пожилой мужчина предлагает молодой девушке кров и стол, свою защиту… — Она замолчала, устремив на меня суровый взгляд.
— И в мыслях не было, — заверила ее я.
— Он отошел от придворной жизни после того, как у него родилась дочь. Ее мать — брак был заключен не по любви, но они уважали друг друга — умерла в родах. У ребенка остался только он. И ему никогда не нравилось быть при дворе, — задумчиво проговорила Арья. — Он терпеть не мог балы и эти бесконечные обмены любезностями. Он остался с дочерью. Старался воспитать ее сильной и независимой. Она любила поэзию не меньше, чем фехтование.
— Любила?
— Она умерла, когда ей было восемь. Упала с дерева и ударилась головой. Его сердце разбилось. Он винил себя за то, что не запретил дочери лазить по деревьям. За то,