— Эй, куда вы? — крикнул обескураженный шофер.
Петя услышал, но не отозвался. Черт с ним! Пусть поймет, что так нельзя относиться к делу. Едешь в командировку — проверь, все ли у тебя в порядке и есть ли необходимые запасные части. Петя пожалел, что он не шофер. Будь он шофером, он показал бы всем, как надо беречь свою машину!
Снег тяжелел, залеплял кепку, лицо, пальто, одежда тяжелела, а по лицу катились ручьи, точно тебя всего окунули в воду.
С точки зрения курортников, погода была совсем не крымская. Однако это вот и есть крымская весна, самая настоящая, переменчивая, взбалмошная, капризная и до возмущения обманчивая. Еще вчера было солнце, сверкало, синело небо, пахло деревьями и ощутимо касалась всего теплынь, если облачко не нагоняло тени. Сегодня же вон как серо над головой, и кажется, что вчерашний день просто снился.
А все зависит от ветра… Откуда он подует, то и принесет — дождь, тепло или зиму.
Курортники часто путают Крым с теплой южнобережной полоской, отгороженной от ветров неподвижной грядою гор. Но это лишь маленькая часть его, это золотой ободок Крыма, а, по крайней мере, две третьих полуострова — вот они лежат между морями равниной, ничем не защищенной ни от сильных, ни от слабых ветров…
Петя, скромный инструктор художественной самодеятельности, ехал в глубинный степной район по заданию областного Дома народного творчества.
Вернее, он уже не ехал, а шел. Асфальт внезапно оборвался, и грязь начала стаскивать с ног калоши.
Конечно, для таких поездок хорошо бы иметь сапоги, да как-то раньше это не приходило в голову. Надо обязательно завести сапоги. Он мало ездил в степь, бывал в ней только летом и плохо ее знает. Ну, ничего. Познакомится. Всю зиму он метался по Южному берегу, а это тоже несладко, если иметь в виду не Ялту, не курорты, а горные села, куда едва доберешься верхом.
Сотрудники по работе злоупотребляли готовностью Пети ехать куда угодно, злоупотребляли его молодостью. Он чувствовал это, но не возражал, не спорил. Ему было интересно.
Какой-то грузовик наконец подхватил Петю с раскисшей дороги и сквозь вихри метели довез до городка — промежуточной остановки в пути к неведомому степному райцентру. Выяснилось, что автобусы сегодня идти туда не рискуют. Как быть, на чем ехать дальше — неизвестно.
Ежась в тощем пальто и вздрагивая, точно отделываясь и от назойливых снежинок, и от капель воды на ресницах, и от невеселых мыслей, Петя подумал-подумал и зашагал в горком партии. Там хоть помогут связаться с районом, а вдруг и машину дадут, если проявят должное внимание к художественной самодеятельности.
В горкоме второй секретарь (к первому Петя идти не решился) усадил Петю на стул и, поглядывая на его мокрую, взъерошенную фигуру, стал вызывать степной райцентр через междугородную. А телефонистка сообщила, что у них на станции «товарищ из того района» говорит со своим начальством. Вот ей и сейчас из будки слышно, как он кричит: «Все в порядке, выезжаю домой!» Да, он на машине, она видела в окно, как он вылез из машины, направляясь на переговорную.
Счастливый случай! Только бы не упустить его!
И вот перед улыбающимся, повеселевшим Петей распахнулась дверца куцего и тупоносого «газика», стоящего на мощных колесах с крупными мясистыми рубцами из каменной резины. В самодельном кузове было сумрачно, холодно и тесно, и Петя сидел, горбясь под низким верхом и сжимаясь по мере сил, потому что изо всех углов на него валились какие-то ящики и свертки. Одной рукой он то и дело распихивал их по местам, а другой придерживал бутыль с тряпичной затычкой. По стенкам бутыли угрожающе расплескалась желтоватая аккумуляторная кислота. Петю предупредили, чтобы он внимательно следил за бутылью, иначе раствор угрожал целости его сизого пальто из полушерстяного (а не полубумажного!) коверкота.
С усмешкой Петя глянул, какое оно измятое и мокрое, и забыл о нем. Все же он был рад и счастлив. Он ехал.
Машина сползала то в одну, то в другую сторону, виляла и выравнивалась, отчаянно работая своими рубчатыми колесами. И плыла и плыла по беспросветной грязи, перемешанной со снегом. Так вот она, весенняя степь!
«Товарища из района» звали Степаном Константиновичем, а шофера — Васей. Оба они были молодыми. Шофер, круглощекий, с черным пушком над верхней губой, говорил мало и показался Пете медлительным и добродушно-спокойным, а Степан Константинович, не то что худощавый, как сам Петя, а тонкий, с быстрыми глазами, остроносенький, короче говоря, весь живой, торопливый, не мог минуты сидеть без слова. И кепочка у него была маленькая, «набочок» пришлепнутая к русой голове, и пальтишко узенькое, в талию, как на девушке, дорогое и довольно фасонное, но все же пальтишко, так уж был его хозяин неказист и несолиден с виду. Но и простота и неказистость эти чем-то располагали к себе.
— Сто дорог, и все раскисли! — стараясь изумить Петю, восклицал он. — А самые чудеса, что ни одной не видно! Ни одной! И откуда закрутило, откуда взялось? Непонятно, что делается, а? — Он помолчал и засмеялся. — Вчера думали, ну, уже весна наконец-то, а то ведь с прошлой осени так вот — грязь и метель. Вчера кое-где сеять начали, красота, а? И что? Вот что! Эх-ха-ха! — закончил он вдруг огорченно.
Петя слушал.
— Закрутило, как зимой, — проворчал Степан Константинович, пряча руки в рукава.
— Нарьян-Мар, — весело сказал водитель, заставив усмехнуться Петю.
Петя хотел спросить, почему «Нарьян-Мар», но в это время машину резко занесло, поставило боком к дороге, и он испуганно ухватился за бутыль и за ящики, а когда с трудом выправились, спросил:
— Доедем?
— На такой машине? — удивился Степан Константинович живо и неподдельно. — Вы не видите, как она выкарабкивается? Да она везде пройдет, где надо. Только что по воздуху не летает, и то случается, если на короткое расстояние. С горочки какой-нибудь… Верно, Вася? Курите? — спросил он, протягивая мятую пачку папирос.
Петя отказался.
— Держи, Вася.
Вася молча взял папиросу губами и, припав грудью к рулю и не упуская из виду дороги, прикурил. Степан Константинович повернулся.
— Гляньте там, пожалуйста, на затычку, держится?
— Да, да, — отозвался Петя.
— Я вас туда посадил, потому что здесь, впереди, дует, — на всякий случай оправдался Степан Константинович, который неизвестно почему так именовался. Ему сошло б еще лет десять быть просто-напросто Степой.
В узких, продолговатых стеклах кузова и в переднем смотровом стекле носились снежные вихри, точно хотели закружить машину. Дорога все еще норовила выскользнуть из-под колес, а степи не было конца. И ни дома, ни дерева не выбегало из снежной мглы навстречу, и ничего не стоило бы поверить, что впереди вообще нет никакого райцентра, если бы рядом не шагали вдаль выносливые телеграфные столбы.
Ах, дорога, дорога! Гладкие рельсы, тряские кочки, склоны гор и степные просторы, где все — дорога, хоть не видно ни одной привычной черты ее и где едут напрямик! Хорошо в дороге!
Молодости свойственней просыпаться в поездах, а не дома и скучать, скучать без движения, потому что после уж не съездишь, куда мог, да не поехал, не наверстаешь всех упущенных километров. Все, чем хвалится старость, завоевывается смолоду — не годами, а глазами, сердцем, душой, перед которыми открывала мир, полный событий, встреч и людей, дорога!
Путешественники, должно быть, всегда молоды.
Так думалось Пете, когда машина швыряла его из стороны в сторону на заднем сиденье и кепка, задевая за фанерный верх кузова, съезжала на глаза.
Пусть, пусть стелются рельсы, трясутся на кочках машины, пусть дороги бегут и бегут вперед, не обрываясь, и пусть всегда зовут!
— Интересно, выбралась машина сельпо или нет? — озабоченно спросил Васю Степан Константинович и повернулся к Пете. — Мы сюда ехали, повстречали, — она намертво застряла. Вот какая грязь! Вот степь! Почему цепей, думаете, на колесах нет? Так ведь вчера солнце было! А самое прекрасное — бензинчик-то по грязи сожгли! Без бензина и цепи не помогут, а они товар к нам везут. Я достал им канистру, выручим, если еще стоят. Стоят, конечно! Стоят и мерзнут. Кроме нас, сейчас никому не проскочить.
Холодная канистра с бензином подпирала бок Пете. Теперь появилась еще одна цель, еще одна необходимость стремиться вперед: выручать застрявший среди белой бури грузовик.
— А холодно! — воскликнул Степан Константинович. — Комар ее забодай! — и затопал ногами, чтобы согреться.
— Маточкин Шар? — благодушно спросил водитель, очевидно повторяя чьи-то слова, и вытер лоб рукавом тужурки.
День между тем кончался. Темнело сначала как-то вкрадчиво, а потом не успели они оглянуться, ночь сразу словно прихлопнула своей ладонью крохотный «газик», как муху. Пете запомнилось, как бестрепетно и бесцветно, без красок заката все померкло вокруг… Огромная, необъемная мгла поглотила остаток пути.