его разбойничьим набегам. И Эфиальта – этот человек недавно ездил послом к персидскому царю в Сузы. Потребовал выдачи Гиперида, Полиевкта, Харета, Диотима, Мироклея – военачальников и политических деятелей, всегда бывших противниками его отца Филиппа и его самого.
– Эти люди, – заявил Александр, – являются не только причиной понесенного Афинами при Херонее поражения, но и всех тех несправедливостей, которые после смерти Филиппа были дозволены против его памяти и против законного наследника македонского престола. В падении Фив они виновны не менее, чем организаторы восстания в самих Фивах. Те из фивян, которые теперь нашли убежище в Афинах, тоже должны быть выданы.
Афиняне скоро вернулись. Письмо, которое они привезли, было прочитано на народном собрании.
Еще более ожесточенные споры и шум поднялись на собрании после этого письма. Те, чьи имена были названы в письме, отчаянно защищали свою жизнь. Демосфен, зная, чтó ждет его в плену у Александра, заклинал не выдавать их, «своих сторожевых собак, волку».
Народ волновался. Не знали, на что решиться. Не знали, кого слушать.
И тогда опять вспомнили про Фокиона Честного, старого афинского полководца и оратора, которому доверяли и который ни разу не обманул их доверия.
– Пусть скажет Фокион!
– Хотим слышать Фокиона!
Фокион поднялся на возвышение, как всегда очень скромно одетый, как всегда пряча под плащом руки, – он считал непристойным ходить по городу с открытым плечом, как тогда было принято.
Фокион был печален. Он едва мог говорить – так он был подавлен всем случившимся.
– Граждане афинские! Какою бы то ни было ценою надо купить прощение царя и не прибавлять неблагоразумным сопротивлением к несчастью Фив еще и погибель Афин. Те люди, которых требует Александр, должны теперь показать, что они из любви к отечеству готовы принести величайшие жертвы.
Фокион подозвал к себе одного из своих лучших и самых любимых друзей, Никокла, и поставил рядом с собой.
– До такой крайности довели глупцы и негодяи наш город, что, если кто потребует даже его, Никокла, я посоветую выдать, ибо и сам я счел бы для себя счастьем, если бы мог умереть ради вас всех. Жаль мне, правда, граждане афинские, и фиванцев, укрывшихся у нас, но достаточно и тех слез, которые эллины проливают по Фивам. Поэтому лучше не вступать с победителями в борьбу, но смягчить их гнев и вымолить у них пощаду и себе, и беглецам.
На площади стояло напряженное молчание. Ждали, что скажут те, кого требует Александр.
Но среди этих людей не нашлось ни одного, который бы согласился с Фокионом. Наоборот, Демосфен выступил с пламенной речью, доказывая, что нельзя выдавать на смерть их, людей, столько сделавших для Афин, людей, которые всю жизнь служили Афинам, что это будет величайшей несправедливостью и позором!..
Демосфен говорил долго, и сила его ораторского таланта была так велика, что народ принял его сторону.
Но что же делать дальше? Что отвечать Александру?
– Пусть пойдет к нему Демад, царь любит Демада. И пусть он попросит, чтобы царь предоставил афинскому народу самому судить виноватых!
– Нет, Демад не пойдет с такой речью к царю. Пусть отправляются те, кого он требует, – Демад насмешливо поглядел на Демосфена, – тем более что Демосфен красноречивее меня. Вот пусть он и уговорит Александра. К тому же Демосфен никогда к этому «мальчишке» не относился серьезно!
Но правители решили, что идти к Александру нужно все-таки Демаду. Только вот как уговорить Демада?
– Дать ему денег, – мрачно сказал Демосфен.
Все знали, что у Демосфена лежат персидские деньги. Демад от денег никогда не отказывался, кто бы ни платил. За пять талантов он согласился возглавить второе посольство к Александру.
Однако из этого ничего не вышло. Александр прочел постановление афинского народного собрания, в гневе швырнул его под ноги Демаду и, круто повернувшись, ушел прочь. Он ушел так быстро, что Демад не успел ничего сказать ему.
Обескураженное посольство ни с чем вернулось обратно. Народ снова обратился к Фокиону:
– Царь примет тебя, Фокион! Твоя высокая слава известна всем. Он выслушает тебя.
И еще раз послы отправились из Афин в лагерь македонского царя.
На этот раз надежды афинян были ненапрасны. Александр много хорошего слышал о Фокионе, о его уме, о его честности, неподкупности. Царь Филипп тоже знал и уважал его.
Речи Фокиона были убедительны, Александр на все согласился. Лишь разбойника Харидема он оставить в Афинах не мог. Ни Харидема, ни Эфиальта.
Фокион сказал, что это справедливо. Ни Харидема, ни Эфиальта в Афинах оставлять нельзя.
Когда с просьбой афинян было улажено, Фокион обратился к царю:
– Позволь мне, царь, дать тебе несколько советов.
Александр ответил, что охотно выслушает его.
– Если ты действительно хочешь мира, положи конец войне, – сказал Фокион. – Но если ты стремишься к славе, уведи войну из пределов эллинской земли и взвали ее на плечи варварам!
У Александра просветлело лицо.
– Но я сам хочу этого же, Фокион! Если бы не трибаллы и не иллирийцы, если бы не безумие фиванцев, если бы афиняне не поднимали против меня народа, я бы уже давно, клянусь Зевсом, был за Геллеспонтом[52].
Они долго, как два давних друга, беседовали о разных делах. Фокион прожил большую жизнь, многое знал и помнил, во многих походах бывал, давно участвовал в делах народного собрания и немало влиял на судьбу тех или иных решений, на судьбу своего города…
И так пришелся по душе Александру этот человек, что он заключил с ним союз дружбы и гостеприимства.
Перед тем как расстаться, Александр сказал Фокиону:
– Теперь, когда все успокоилось, я пойду в Азию. Передай афинянам, чтобы они внимательно следили за событиями моего похода. И если со мной что-либо случится, главенство над Элладой я завещаю Афинам.
Александр, проводив Фокиона, еще долго думал и передумывал все, что говорил ему старый стратег. Во всех его речах была одна главная, направляющая мысль – защитить перед царем Афины. Но Александр и сам не собирался враждовать с этим городом. Хватит и тех развалин, что лежат позади…
– Он так долго был стратегом и правителем, – сказал Гефестион Александру, – а так бедно одет. И говорят, живет очень бедно.
Александр окинул быстрым взглядом богатые доспехи своего друга. Все горело и блистало на нем, он был красив, как бог Дионис.
– Он будет богат! – ответил Александр.
И тотчас распорядился послать Фокиону сто талантов.
Фокион очень удивился, когда перед его небольшим незатейливым домом, украшенным лишь полосой медной обшивки, остановились посланцы македонского царя. Жена Фокиона в это время месила тесто, а сам стратег,