Теперь о Вашем отце. Нет, 400 фр. в месяц здесь совсем не дорого. Дешевле вряд ли что-нибудь можно найти. Особенно зимой. Летом — без отопления — комнаты дешевле. Сейчас комнаты в отелях, самых последних, начиная с 10 фр. в день. Так что видите сами.
Шапочек я не получила. Но это уже не имеет значения. Я шапочку хотела подарить нашему директору. Ну, он, представляете себе, успел растратить семь миллионов и быть удаленным отсюда. Мне его жаль, хотя он и жулик. Все же подарков он не заслуживает — никаких шапочек.
Что Вы зверьков не привезли, тоже не огорчительно. У меня появилась медная черепаха и медный же Будда. Они подружились и не желают пускать никого другого.
Напишите скорее, когда Вы будете в Париже. Но, конечно, только в случае, если Вы действительно хотите со мной встретиться. Ваши стихи уже появились в «Антологии» журнала «Грани». Мне его пришлют для Вас. Антология выйдет и отдельной книгой.
Целую Вас, дорогая все же Лира, моя прелестная Лира.
Ваша ИО.
26 ноября <1960>. Париж
Милая и дорогая моя Лира!
Но Лира ли Вы вообще или только оборотень, прикинувшийся Лирой и заставивший меня полюбить себя — с неизвестной мне, но явно злой целью?
Как Вам не стыдно так долго не писать мне! Сколько месяцев? Даже не припомнить. В последний раз я писала Вам в солнечный день, лежа в саду, а теперь зима, холод и вот-вот пойдет снег. Правда, больше похожий на дождь, но от этого Ваша вина не уменьшится.
А мне так нужна дружба, и я верила в Вас — ведь Вы, как мне казалось, «моя Лира». Как больно ошибаться, особенно мне, такой одинокой, совсем одинокой на свете, — Вам не понять, до чего одна.
Но довольно упреков. Все еще можно исправить. Напишите мне скорее длинное письмо, милое, как все Ваши письма, и я все прощу — молчание и невнимание. Тем более что я не перестала Вас любить и втайне все еще считаю Вас «настоящей Лирой».
Мне живется не очень хорошо, и даже трудно, по всяким низменным причинам — и нездоровию. Но об этом скучно писать.
Лучше думать о Вас в Индии.
Как бы мне хотелось повидать Вас, Лира. Недавно одна моя знакомая рассказывала мне, какой рай Ваш Мадрас. Я порадовалась за Вас.
Теперь буду ждать ответа. Если и на это письмо не будет ответа — тогда… Но лучше не думать, что я почувствую тогда. Этого ведь не будет. Вы ответите.
Ваша Алиса взяла у меня фр<анцузскую> книгу для какого–то кинематографизика — тем все и кончилось. А книга мне нужна, произошло это прошлой зимой.
Я теперь не могу навязываться. Но Вам страстно навязываюсь
Целую Вас и жду письма.
Всегда Ваша ИО.
8 февраля <1961>. Париж
Дорогая моя Лира,
Что же вы меня совсем забыли? А мне сейчас так нужно «немного участия, немного тепла». Неужели Вы считаетесь письмами, как светская дама визитами?
Пожалуйста, пишите мне. Я сейчас в совершенно нелепом состоянии. Таком, что просто не знаю, как дальше жить. И очень нуждаюсь в помощи. Это я пишу на всякий случай, без большой надежды. Просто оттого, что мне очень плохо.
Я все время хвораю и не сплю ночами напролет – от тоски.
Но довольно об этом. Что вы делаете? Как живете? Напишите подробно о себе. Ведь Вы моя лира Ваша судьба мне дорога.
Как дело с йогой? Я все жду обещанную книгу. В новой всегда найдешь что-нибудь нужное и утешительное. Что-нибудь, что хоть на час переменит ход мыслей и воспоминаний.
Никак не могу приспособиться к Парижу. И напрасно сюда перебралась. От холода и слякоти мне еще тоскливей. И люди кажутся мне холодными и слякотными – никакого контакта. Конечно, виновата я, а не они. Но противно всё и все.
Видите, какое гадкое письмо. Пожалуйста, пришлите мне немного солнца в подарок. Очень требуется. Очень.
Целую Вас, дорогая Лира.
Ваша крестная.
Мне не очень нравится быть крестной – что-то вроде бабушки. Впрочем, почему бы и нет? Главное, быть кем-то, прикрепиться к земле. А то я все как-то «улетаю-улетаю».
О, любите меня, любите,Удержите на этой земле.
Вы знаете эти мои стихи?
С грустью возвращаю Ваши карточки – все-таки Вы через них были немного со мной.
26 декабря 1970. Париж
С Новым годом!
Дорогая Лира,
Я не подозревала, что Вы в Париже. Только в прошлую среду я от С.С. Оболенского узнала, что Вы здесь. И сейчас же безрезультатно позвонила Вам.
У меня к Вам просьба — дайте мне, пожалуйста, два-три стихотворения для «Дня поэзии» в «Возрождении». Оболенский поручил мне приглашать на него поэтов по моему выбору.
Я очень хочу Вас видеть. Напишите мне, когда Вы бываете дома, чтобы мы могли по телефону условиться о месте встречи.
С праздничным приветом и пожеланьем счастья.
Ирина Одоевцева
8 июля 1980. Париж
Дорогая и милая Ларисса,
Простите, что я так непростительно долго не отвечала и не благодарила Вас, но я совершенно сбилась с ног неожиданно свалившимися на меня хлопотами о похоронах, панихиде и пр.
3 июля умер Юрий Терапиано. Его больше чем друг — Аглая Шиманская[176], ухаживавшая за ним неотлучно, сломала ногу и лежит в клинике, и мне пришлось вместо нее заниматься всем, да еще ездить к ней за город, и еще писать некролог — так что, как видите, я была занята не меньше, чем Вы, а я еще очень слаба.
Я буду страшно рада, если Вы приедете осенью — к тому времени я, надеюсь, совсем поправлюсь и не буду такой дохлой, как в прошлый раз. Я Вас очень и очень люблю, и давно – целых двадцать лет с хвостиком. Теперь даже еще больше, чем прежде. И Георгий Иванов чрезвычайно хвалил Ваши стихи и делил мои чувства к Вам, а теперь их делит Я.Н. Горбов.
Напишите скорее, когда Вас ждать.
Целую Вас нежно и шлю сердечный привет Вам и всем Вашим четвероногим, к нему присоединяется и Я<ков> Н<иколаевич>.
Ваша Ирина Одоевцева — больше не Иванова, а — Горбова.
26 марта 1981. Париж
Дорогая и милая Ларисса!
Вам снилось, что я Вас бранила, — сон в руку. Я действительно возмущена Вами. Ну что, спрашивается, Вы так разахались над Алексеевой (Вероятно, имеются в виду стихи Лидии Алексеевой (Девель))? Это, конечно, хорошие, «добротные» стихи хорошей женщины, любящей все живое. Но и в них у нее не хватает оригинальности и темперамента. И они, несмотря на неопровержимые достоинства, банальны и вялы по содержанию и фонетически. Она, к сожалению, не личность. А Вы, дорогая, и личность, и оригинальный человек с темпераментом — творческим и жизненным.
Ваши стихи гораздо интереснее, чем стихи Алексеевой. Просто сравнивать Вас с ней нельзя. Вам необходимо писать. Не давать стихам воплощаться — грех. Все равно как не давать родиться детям. Раз они лезут к Вам, «как мухи», — их нельзя прогонять.
Георгий Иванов сочинял стихи, «подметая щеткой пол». Хлопоты по хозяйству не мешают стихотворчеству, с прозой дело обстоит гораздо сложнее. <…>
Так вот, дорогая Ларисса, пишите стихи, не огорчайте. Мне очень хочется «раскритиковать» их. И приезжайте скорее. Мы с Вами займемся Вашей будущей книгой. Обещаю Вас «зарядить» и вдохновить — я на это «спец». Целую Вас и очень жду. Ирина О.
Яков> Н<иколаевич> тоже ждет Вас с нетерпением и тоже любит Вас.
В. П. Петров
14 июля 1994. Сан-Франциско
Дорогая Ларисса!
Пишу Вам из Сан-Франциско, где нахожусь уже две недели… Незадолго до поездки я опубликовал в газете «Русская жизнь» (Сан-Франциско) статью, озаглавленную «Страшная судьба харбинцев в Советском Союзе».
Совершенно неожиданно я получил из Москвы копию варварского документа Ежова, отдавшего приказ о расстреле харбинцев. Из этого документа мы теперь точно знаем, что случилось с харбинцами, уехавшими в СССР после продажи КВЖД.
Думаю, что Вам будет интересно ознакомиться с этим документом.
С наилучшими пожеланиями
Ваш Виктор
[К письму приложена вырезка из газеты «Русская жизнь» (1994. 15-16 июня)]
СТРАШНАЯ СУДЬБА ХАРБИНЦЕВ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ[177]
Почти 60 лет тому назад, после продажи КВЖД в 1935 году, тысячи советских служащих КВЖД покинули Харбин и отправились «на родину». Большинство были молодые люди, родившиеся в Харбине и никогда не жившие в России, царской или советской.
В тридцатые годы до нас доходили глухие сведения о том, что многие из них пострадали, были посажены в лагеря, а некоторые даже расстреляны. Точных сведений о расстрелах не было, и если иногда добывались сведения о погибших, то официальные сообщения были, как правило, ложные. Ответы на запросы были одинаковы: «Умер от крупозного воспаления легких» или «крупозной пневмонии», а иногда и от «гнойного плеврита». Все это была ложь.