Читать интересную книгу 10 мифов о 1941 годе - Сергей Кремлёв

Это решение Гитлера впоследствии его генералы тоже определили как «роковое», но единственным роковым решением фюрера, которое в первые дни русской кампании не осуждал никто из его генералов, было решение начать войну с Россией. После этого решения любое развитие событий неизбежно программировало для Германии лишь один конечный результат — поражение.

Одно из стандартных объяснений неудачи Гитлера в России — «югославская» задержка с вторжением, обусловленная необходимостью ликвидировать опасность румынской нефти и южному флангу Рейха со стороны проанглийски настроенных Югославии и Греции.

Думаю, что в этой весьма краткой книге я смогу ограничиться послевоенным свидетельством на сей счет бывшего начальника штаба 4-й армии генерала Блюментрита, который в 1956 году написал следующее:

«Начало операции «Барбаросса» намечалось предварительно на 15 мая. Это была самая ранняя дата, так как приходилось ждать, пока высохнут дороги после весенней распутицы (то есть германские генералы о русской распутице были всё же осведомлены. — С.К.). Механизированные части застряли бы в апреле, когда вздуваются реки и ручьи и огромные просторы западной России покрываются вешними водами. Балканская кампания задержала начало войны с Россией на пять — пять с половиной недель.

Но (sic! — С.К.)если бы даже не было Балканской кампании, все равно начало войны с Россией, очевидно, пришлось бы отсрочить, так как в 1941 г. оттепель наступила поздно и река Буг на участке 4-й армии вошла в свои берега только в начале июня…»

Странно, что на последний факт никто из «историков» не обращал внимания! Но кроме того, ни Гитлер, ни тот же Гальдер в любом случае не рассчитывали вожжаться с Россией до осенней распутицы. Гитлер заявлял, что Балканы отсрочили его поход на Россию «на пять минут», а Гальдер 30 июня 1941 года, на 9-й день войны, писал в своём дневнике:

«Фюрер считает, что в случае достижения Смоленска в середине июля пехотные соединения смогут занять Москву только в августе».

На рубеж Смоленска вермахт в июле вышел, но занять Москву не смог даже к декабрю 1941 года. При этом перед Гитлером уже в середине лета 1941 года возникла та дилемма, которая не возникнуть вообще-то и не могла: «Москва или Киев?» Именно так назвал генерал Гудериан один из разделов главы пятой своих «Воспоминаний солдата».

Гудериан винит Гитлера в том, что он повернул его танки на юг, на Украину, вместо того, чтобы продолжать наступление на Москву. Но Гудериан мыслил как генерал, а Гитлер — как стратег.

Да, в июле 1941 года Смоленск был взят, но русское сопротивление оказалось таковым, что крупные массы советских войск оказались неразгромленными, Смоленское сражение продолжалось. А с южного фланга немецких войск, наступающих на Москву, нависали войска Будённого и Кирпоноса. Теперь Гитлер начинал понимать, что «блицкрига» не получилось и не получится. И надо что-то решать с Украиной.

Уже в конце июля 1941 года возникает директива Кейтеля Браухичу на овладение промышленным районом Харькова, но что было тогда Браухичу и Гальдеру до мало что значащего Кейтеля! Тем не менее вскоре последовали грозные распоряжения самого Гитлера. 4 августа 1941 года Гальдер записал, что фюрер «придает особое значение Ленинграду, а также захвату южных районов — уголь, железо, уничтожение воздушной базы противника в Крыму (против румынской нефти. — С.К.)».

Далее Гальдер констатировал:

«Овладению Москвой фюрер не придает никакого значения».

Итак, одновременное наступление по расходящимся направлениям на Ленинград, Москву и на Украину оказывалось для немцев далее невозможным, и Гитлер вполне разумно решил повернуть танковый «клин» Гудериана на Украину.

По сути, август 1941 года оказался для высшего руководства войной в Германии месяцем препирательств между Гитлером, ОКВ во главе с Кейтелем, ОКХ во главе с Браухичем и Гальдером, а также ввязавшимися в эту свару командующими группами армий и даже генералами более низкого уровня (я имею в виду прежде всего рвавшегося к Москве Гудериана).

Характерны в этом отношении августовские записи в дневнике Гальдера…

11 августа 1941 года, на 51-й день войны, генерал пишет:

«…В сражение брошены наши последние силы. Каждая новая перегруппировка внутри групп армий требует от нас крайнего напряжения и непроизводительного расхода человеческих сил и технических ресурсов (а к перегруппировкам вынуждают русские. — С.К.). Все это вызывает нервозность и недовольство у командования (главком) и все возрастающую склонность вмешиваться во все детали…»

15 августа 1941 года:

«…Дивизии растеряли свою материальную часть. Они только частично способны к совершению марша. До сих пор фон Бок играл ва-банк с превосходящими силами противника и мог вести эту игру только потому, что собирался переходить в наступление. Теперь же группа армий должна перейти к обороне…»

28 августа 1941 года:

«10.30. — Телефонный звонок от фон Бока: он взволнованно сообщил мне, что возможности сопротивления войск группы подходят к концу. Если русские будут продолжать наступательные действия, то удержать восточный участок фронта группы армий не будет возможности…»

30 августа 1941 года:

«Совещание с главкомом. Он имел продолжительный разговор с фюрером с глазу на глаз… Фюрер высказал ряд мыслей, в серьезности и последовательности которых я сомневаюсь. По существу, он отказывается от своих прежних слов. Он заявил: «Я не так думал»…

Было дано только деловое указание…»

И далее Гальдер вздыхает:

«…части, уже введенные где-либо в бой, непременно сковываются противником. И поэтому вопрос о том, когда и как можно будет вывести эти войска для использования их на другом участке фронта, тоже будет зависеть от противника».

Это, напоминаю, — 30 августа 1941 года, 70-й день войны…

Впрочем, к 23 и 24 августа препирательства почти закончились. В штабе группы армий «Центр» состоялось совещание главкома Браухича с генералами, в том числе и Гудерианом. Браухич сообщил о решении Гитлера наступать в первую очередь не на Ленинград и Москву, а на Украину и Крым. При этом Браухич заявил Гудериану:

— Я запрещаю вам поднимать перед фюрером вопрос о наступлении на Москву. Имеется приказ наступать в южном направлении, и речь может идти только о том, как его выполнить. Дальнейшее обсуждение вопроса является бесполезным…

Гудериан — вся выше и ниже приводимая прямая речь взята, естественно, непосредственно из его мемуаров, — оказался упрямцем, и при последовавшем затем разговоре уже с Гитлером на вопрос:

— Считаете ли вы свои войска способными сделать ещё одно крупное усилие при их настоящей боеспособности? — ответил:

— Если войска будут иметь перед собой настоящую цель, которая будет понятна каждому солдату, то да!

Гитлер уточнил:

— Вы, конечно, подразумеваете Москву?

— Да, — подтвердил Гудериан и попросил позволения объясниться, почему он так считает.

Далее Гудериан подробно излагает свою беседу с фюрером, выставляя последнего мало что понимающим в стратегии и полководческом искусстве. Это чисто генеральское высокомерие Гудериана производит забавное в общем-то впечатление, зато можно лишь удивляться терпению Гитлера, который дал Гудериану высказаться, не прервав его ни разу, а потом начал втолковывать Гудериану азы Большой Стратегии, без которой современной войной руководить нельзя.

Гудериан был упрям, и тогда Гитлер, посетовав по поводу того, что его генералы «ничего не понимают в военной экономике», закончил строгим приказом немедленно перейти в наступление на Киев, «который является его ближайшей стратегической целью».

Гитлер был прав, как был, впрочем, прав и Гудериан — с чисто военной точки зрения. Не прав был лишь тот чёрт, который дёрнул Гитлера начать войну с Советским Союзом.

Неразрешимую дилемму, стоявшую перед Рейхом, отважившимся на войну с Россией, хорошо обрисовал всё тот же генерал Блюментрит:

«Гитлер подходил к войне с чисто экономических позиций. Он хотел завладеть богатой хлебом Украиной, индустриальным Донецким бассейном (показательно, что даже после войны генерал в отличие от Гитлера так и не понял экономического значения районов Харькова, Днепропетровска, Запорожья. — С.К.), а затем и кавказской нефтью.

Браухич и Гальдер (как и Гудериан. — С.К.) смотрели на войну с совершенно иной точки зрения (узколобо-генеральской. — С.К.). Они хотели сначала уничтожить Красную Армию, а потом уже бороться за достижение экономических целей…»