Читать интересную книгу Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Дойл

Однако произошел еще один случай. Однажды, месяца через два после начала практики, я случайно обратил внимание на с виду ничем не примечательного бородача, который прогуливался напротив моего дома по противоположной стороне улицы. Днем, выглянув в окно приемной, я снова его увидел. На следующее утро я опять его заметил, и у меня возникли определенные подозрения, которые переросли в уверенность, когда через день или два после этого, выходя из дому одного из своих небогатых пациентов, я увидел этого субъекта у зеленной лавки через дорогу. Я прошелся до конца улицы, свернул за угол и остановился. Через недолгое время торопливой походкой из-за угла вышел и он.

«Возвращайтесь к доктору Каллингворту и передайте ему, что я сам решаю, как мне работать и сколько мне работать, – сказал я. – Если вы и после этого не прекратите шпионить за мной, пеняйте на себя».

Он смешался и покраснел, я же пошел своей дорогой и больше его не встречал. Каллингворт – единственный человек в мире, кого может интересовать, чем именно я занимаюсь, и молчание этого человека – лучшее доказательство тому, что я не ошибся. С тех пор о Каллингворте я не слышал.

Вскоре после начала моей работы здесь я получил письмо от моего дядюшки-артиллериста, Александра Манро. Он написал, что узнал о моих делах от моей матери, и пожелал скорейшего успеха в моем начинании. Он, о чем я, кажется, тебе говорил, ревностный методист-веслианец{225}, как и остальные мои родственники по отцовской линии. Так вот, он написал, что глава местного веслианского отделения в Берчспуле – его старый друг, и от него он знает, что у веслианцев нет своего врача; поэтому, поскольку я сам происхожу из семьи веслианцев, я мог бы обратиться к нему с прилагаемым рекомендательным письмом, что, бесспорно, значительно расширило бы круг моих пациентов. Я обдумал его предложение, Берти, и решил, что с моей стороны было бы низостью использовать религиозную организацию для своей выгоды, раз я отвергаю религию в общем. Искушение было очень велико, но я уничтожил то письмо.

Могу сказать, что один-два раза мне повезло случайно найти клиента. Один раз (и для меня тогда это было чрезвычайно важно) бакалейщик по фамилии Хейвуд упал в приступе перед своим магазином. Я как раз проходил мимо, направляясь к одному из своих безденежных пациентов, больному брюшным тифом. Ты сам понимаешь, что мне это показалось знаком судьбы. Я тут же бросился к нему, помог справиться с приступом, успокоил его жену, пощекотал ребенка, в общем, как мог, постарался расположить к себе всех его домочадцев. Эти приступы случались у него периодически, поэтому он предложил мне и дальше следить за его здоровьем с тем, чтобы расплачиваться со мной своими товарами. Это была какая-то дьявольская сделка, потому что каждый припадок Хейвуда сулил мне масло и свиную грудинку, а приступ здоровья означал для меня черствый хлеб и копченые сосиски. И все-таки благодаря этому мне удалось отложить на арендную плату немало шиллингов, которые в противном случае были бы потрачены на еду. Потом бедняга умер, и на этом наш контракт утратил силу.

Еще два случая произошло рядом с моей дверью (перекресток там довольно оживленный), и хоть оба раза они мне практически ничего не принесли, но, по крайней мере, я получал удовлетворение, когда потом отправлялся к газетному ларьку и видел в вечернем номере, что «кучер, хотя и был в большой степени потрясен, по заключению доктора Старка Манро из Окли-виллаc, серьезных травм не получил». Как когда-то говорил Каллингворт, молодому врачу очень сложно пропихнуть свое имя в газеты, и поэтому нужно пользоваться любым шансом. Возможно, корифеи моей профессии и не посчитали бы упоминание фамилии в какой-то провинциальной газетенке чем-то достойным уважения, но мне до сих пор не приходилось слышать о том, чтобы хоть кто-нибудь из них возражал против того, что их имена упоминались в публикуемых в «Таймс» сводках о состоянии здоровья некоторых наших государственных мужей.

А потом случилось нечто более серьезное. Это произошло через два месяца после моего начала, хотя сейчас я уже с трудом вспоминаю, в какой последовательности происходили события. По моей улице как-то проезжал на лошади известный в городе адвокат по фамилии Диксон, и вот прямо напротив моего дома лошадь его вдруг чего-то испугалась, встала на дыбы и упала на спину, придавив хозяина. Я в это время ел сосиски в задней комнате, но, услышав шум, побежал к выходу и как раз встретился с толпой, которая несла его к моей двери. Мой холл тут же наполнился людьми, которые истоптали мне всю приемную и даже зашли в заднюю комнату, в тот момент художественно оформленную чемоданом с недоеденным куском хлеба и холодными копчеными сосисками на крышке.

Однако в то время я думал только о своем пациенте, который громко стонал. Я убедился, что ребра у него целы, проверил суставы, ощупал руки и ноги и пришел к выводу, что переломов или смещений у него не было, но он потянул себе мышцы таким образом, что ему было больно сидеть или ходить. Поэтому я послал за открытым экипажем и препроводил его домой. Причем ехали мы так: он стоял, а я с очень серьезным видом сидел рядом с ним и держал его обеими руками. Коляска ехала медленно, поэтому вся толпа свидетелей происшествия шла за нами, и из каждого окна высовывались привлеченные шумом любопытные лица. Лучшей рекламы нельзя и придумать. Все это напоминало цирковой парад. Впрочем, когда мы приехали к его дому, профессиональная этика потребовала, чтобы я передал пострадавшего в руки их семейного врача, что я и сделал, соблюдая все правила учтивости… хотя и не без затаенной надежды на то, что старый врач скажет мне: «Доктор Манро, вы проявили такую заботу о моем пациенте, что для меня было бы огромной честью, если бы вы согласились взять на себя дальнейшую опеку над ним». Но он, напротив, жадно вырвал его из моих рук, и мне осталось только удалиться, радуясь тому, что заслужил некоторую репутацию, получил рекламу и заработал гинею.

Это несколько более-менее интересных примеров, выделяющихся на фоне рутины моей жизни… довольно незначительных, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. В общем же жизнь моя все это время была монотонной и до отвращения неинтересной: заработал шиллинг, потратил шиллинг, накопил на то, накопил на се, получил очередную квитанцию из рук жизнерадостного сборщика налогов, который, наверное, и не догадывался, каким бременем является для меня этот голубой листок бумаги. То, что мне приходилось выплачивать налог в пользу бедных, меня даже забавляло, ведь мне самому было впору получать эти деньги. Трижды в самые тяжелые времена я закладывал свои часы, и трижды мне удавалось выкупить их. Но могут ли заинтересовать тебя подробности такой жизни? Вот если бы благородная графиня поскользнулась на апельсиновой корке рядом с моей дверью, или невероятным tour-de-force[39] мне бы удалось спасти безнадежно больного местного толстосума, или под покровом ночи в мою дверь постучали бы и предложили поехать в какой-нибудь уединенный дом для того, чтобы оказать помощь безымянному незнакомцу, пообещав по-королевски заплатить при условии, что я буду держать язык за зубами, вот тогда мне было бы чем занять твое внимание. Но бесконечное выслушивание биения сердца старой поденщицы или хрипов в легких торговца зеленью мало чем может заинтересовать. Добрые ангелы мне не встречались.

Хотя нет, подожди! Один таки встретился. Как-то раз в шесть часов утра меня разбудил звонок в дверь. Подкравшись к прихожей и осторожно выглянув из-за угла, я через стекло в двери увидел высокого джентльмена в цилиндре. В сильном возбуждении, переполненный всевозможными предположениями о том, что может означать этот ранний визит, я бегом вернулся в свою комнату, кое-как оделся, помчался обратно, открыл дверь и увидел перед собой Хортона. Этот славный человек приехал из Мертона на экскурсионном поезде. Он провел в дороге всю ночь. Под мышкой он держал зонтик, а в руках – две большие соломенные корзины, в которых, как потом выяснилось, были холодная баранья нога, полдюжины бутылок пива, бутылка портвейна, разнообразные пирожки и другая аппетитная всячина. Мы провели великолепный день вместе, и, когда вечером он поехал дальше со своей экскурсией, мне было грустно с ним расставаться.

Кстати, о грусти. Ты, Берти, неправильно меня понимаешь, если думаешь (о чем я сужу по твоему письму), что я впал в меланхолию. Да, я отказался от некоторых форм утешения и сострадания, которые доступны тебе, но по той причине, что я не могу убедить себя в их искренности, и все же, по крайней мере в этом мире, я вижу массу причин не терять надежду. Ну, а насчет другого, тут я не сомневаюсь, что все будет хорошо. Что бы ни было уготовано мне тайным планом великого Конструктора, от полного уничтожения до вершин блаженства, я готов принять судьбу.

В этом мире есть множество вещей, которые наполняют твое сердце ощущением полного счастья. Добро поднимается, а зло опускается на дно, как масло и вода в банке. Человеческая раса улучшается. Все меньше выносится обвинительных приговоров, образование становится все более доступным. Люди меньше грешат и больше думают. Когда я встречаю человека с недобрым лицом, я думаю, что скоро он и похожие на него превратятся в такой же исчезающий вид, как большая гагарка. И я не думаю, что, исходя из разных «…ологических» интересов, нам стоит хранить в заспиртованном виде несколько образцов всяких Биллов Сайксов, чтобы потомки наши имели возможность представить себе, как выглядели такие люди.