Читать интересную книгу Узаконенная жестокость: Правда о средневековой войне - Шон Макглинн

Наиболее ярким образцом пропаганды является эпизод с питьем детской крови. Ричард пишет об этом с оговоркой: «говорят». Явный пример того, как неприятелю-варвару приписываются худшие деяния, которых можно ждать только от отъявленных негодяев. Выставление шотландцев в таком свете возводило конфликт с ними в статус священной войны. В битве Штандартов ведущие духовные лица сознательно подчеркивали этот аспект по канонам (штандартам) северных святых (отсюда и название битвы), призывая англичан стать орудием, которым Господь должен покарать шотландцев. Повествования о беспрестанных убийствах и обезглавливаниях священников у алтарей вполне могут быть пропагандой, но основанной на реальных событиях. Церкви всегда являлись местами для убежища, но зачастую стремление обрести убежище оказывалось тщетным. Обращение шотландцев со священнослужителями не так уж отличается от обращения с ними со стороны других интервентов, на что указывают примеры из французской истории: в 1440 году Джон Талбот сжег свыше трехсот мужчин, женщин и детей, укрывавшихся в одной из лионских церквей. Церкви в Безье тоже стали местами экзекуций. И если даже такой благочестивый король, как Людовик VII, пошел на то, чтобы спалить церковь, заполненную мирным населением, как он поступил в Витри в 1143 году, то неприкосновенность святых обителей как безопасных убежищ являлась весьма условной. Было вполне естественно, что священники должны находиться возле алтарей, а паства — собираться в проходах и боковых нефах храма. И если в Кентерберийском кафедральном соборе рыцарями короля был зверски убит сам архиепископ Томас Беккет, то на что мог рассчитывать скромный приходской священник перед лицом озлобленных простых солдат, явно рассчитывавших чем-нибудь поживиться? Дети, поднимаемые на копья, вспоротые животы беременных женщин — все это были «константы» средневековой войны; об этом мы узнаем из барельефов, резьбы по дереву, из многочисленных хроник, написанных как современниками событий, так и людьми, жившими намного позднее. Нельзя абсолютно точно сказать, когда именно и где это происходило, но с учетом зверств, совершаемых на этой и других войнах Средневековья, а также принимая во внимание особо жестокий характер пограничных конфликтов, пропитанных этнической ненавистью, вполне вероятно, что нечто подобное и произошло в 1138 году, как указывают хронисты.

Осуждение совершенных зверств и злодеяний проявлялось не только касательно шотландцев, оно выражалась в отношении любых других народов и племен, живших на «кельтской окраине». Так, когда в 1136 году валлийцы совершили ряд набегов на Англию, они в «Деяниях Стефана» получили следующую характеристику: «люди звериной натуры, опустошавшие деревни грабежами, огнем и мечом. Они жгли дома, истребляли людей… Они были способны на любое преступление, готовы учинить любое беззаконие, не щадили ни старых, ни молодых, не считались ни с каким порядком, они не останавливались ни перед каким злодеянием, могли совершить его в любое время и в любом месте». О тех же событиях Джон Вустерский пишет так: «Происходило обширное, повсеместное разрушение церквей, уничтожение урожая и скота». Из двух «раундов» массовых убийств второй был масштабнее и страшнее: «Была учинена такая резня, что (не считая тех, кого угнали в плен) осталось 10 000 женщин, чьих мужей с бесчисленным количеством детей либо утопили, либо сожгли, либо предали мечу». Подобная реакция подкреплялась не только отвращением, но также чувством культурного и политического превосходства, тесно связанным с осознанным английским империализмом эпохи, о котором столь проникновенно писали Джон Джиллинджем и Р. Р. Дэвис. Экспансия, покорение и господство — под личиной цивилизационной миссии — получали значительную поддержку, если врагов клеймили как грубых дикарей.

Тот факт, что в Шотландии (особенно это относилось к вселяющим ужас гэлам) до сих пор практиковалась война, сопровождавшаяся работорговлей и беспощадной резней, лишь подтверждал информацию о зверствах, сообщаемую в хрониках современников. Король Давид и его кавалерия еще могли в той или иной степени придерживаться кодекса рыцарства и брать в плен других рыцарей ради получения выкупа, однако другие, более непокорные его войска, отнюдь не относящиеся к элите, естественно, не отличались подобным благородством. Аналогичная проблема была и с валлийцами, которые, по наблюдениям Гиральда Камбрийского, вместо того чтобы взять кого-то в плен, отрубали головы, а схваченных людей убивали, даже не пытаясь потребовать за них выкуп. Ирландцы заслужили к себе такое же отношение, когда позднее, в том же столетии, англичане прибыли в их страну. Сами ирландцы привыкли в борьбе за власть «следовать политике массовой резни, разорения и выжигания», а также обезглавливания в ужасающих масштабах. В 1069 году на юго-западе Лейнстера они не видели причин изменять своим привычкам, когда ирландское войско короля Дермота праздновало победу вместе со своими нормандскими союзниками:

К ногам Дермота положили около двухсот отрубленных вражеских голов. Когда он поворачивал каждую из них и узнавал, то в порыве радости трижды подскакивал в воздух и хлопал руками над головой, а потом воодушевленно благодарил Верховного Создателя, громко празднуя свой триумф. Он поднял голову человека, которого особенно презирал, и, схватив за уши и волосы, принялся грызть нос и щеки. Это было жестоко и бесчеловечно!

Если таков был тон литературного произведения, то какие же жестокости и зверства могли твориться на поле брани! Все это стимулировало ощущение тотальной войны, когда враги истребляли друг друга без разбора и без всяких церемоний. То же самое происходило и четыре столетия спустя. В канун Флодденского сражения на англо-шотландской границе гэльский поэт вдохновляет на подобную войну на истребление:

Учиним же суровую и могучую войну против англичан! Корни, из которых они выросли, погубят их, они слишком возвысились. После себя не оставляйте в живых ни одного англичанина, не оставляйте также и англичанку, чтобы не плакалась и не взывала к жалости. Сжигайте их непристойных женщин, сжигайте их неотесанных отпрысков, избавьте нас от их будущей мести. Пусть их пепел стекает вниз по реке, никакой милости к англичанам! Добивайте раненых!

Прозвучал призыв к войне на полное истребление, в котором не осталось места для жалости к раненым и даже женщинам, поскольку последние могли родить новых врагов-англичан. Относительно данного абзаца Мэтью Стрикленд замечает: «Невозможно представить, чтобы такие слова исходили от придворного англо-французского поэта, восхвалявшего рыцарские добродетели своего патрона». Однако английские солдаты тоже не отличались особой деликатностью, и неудивительно, что при Флоддене они обменялись с шотландцами «любезностями». Согласно описанию одного из современников, многих «побежденных шотландцев можно и нужно было забрать в плен, но англичане оказались настолько мстительными и жестокими, что, когда одержали верх, не стали их щадить, несмотря на то, что шотландцы предлагали за свое освобождение огромные деньги». Жестокость приобретала такие масштабы, что иногда даже деньги не могли ничего сделать.

Предполагалось, что антишотландские настроения у англичан, описывающих события XII века, провоцировались отвращением к «способу» ведения войны шотландцами, который воспринимался как набег с целью обзавестись большим количеством рабов. Это лишь частичное объяснение. Более очевидно то, что этническая ненависть с обеих сторон генерировалась преимущественно войной. Эта ненависть являлась формой агрессивной, еще только зарождающейся национальной идентификации. Как я уже отмечал, эффект, оказываемый войнами на националистические чувства, хорошо задокументирован. Подобные чувства в Англии в XII веке подпитывались частыми войнами на «кельтской окраине». Некоторые медиевисты высказали свои точки зрения по поводу патриотизма, демонстрируемого в трудах Вильгельма Мальмсберийского и Генриха Хантингдонского. Староанглийское название Уэльса — Wealhas — означает «иностранцы». В противовес мнению некоторых современных историков, последователей геллнеровской школы национализма, можно утверждать, что процесс формирования нации в средневековой Англии, а позднее и во Франции, происходил очень бурно, поскольку мощный толчок ему давали обе стороны (в частности, англофранцузские войны). Именно процесс формирования наций и придал Столетней войне столь бескомпромиссный и жестокий оттенок.

Тактика и стратегия шотландцев во многом диктовались необходимостью. Их аристократия, а следовательно, и высшие армейские чины, были, скорее, похожи, нежели отличались от своих английских «коллег», кроме того, существовали тесные придворные связи. Любые культурные пробелы в XII веке быстро устранялись. Шотландские походы состояли не только из резни, грабежей и угонов в рабство, они — особенно в пограничных регионах — включали в себя также и осады: настойчивость и упорство Давида под Уарком, в конце концов, оправдались, когда измученный голодом гарнизон сложил оружие в конце 1138 года. Однако разорение являлось, конечно, главной задачей и, как показывает первый Даремский договор со Стефаном, согласно которому Карлайл и Донкастер перешли к Давиду, еще одним средством завоевания крепостей. Характерный для Давида принцип отказа от сражений, когда он в спешке отступал, едва заслышав о приближении английского войска, являлся вполне обоснованной, практической реакцией на лучшие доспехи, обученность и оснащение англичан. Его собственная пехота, легко вооруженная и плохо дисциплинированная, не могла сравниться с английской, что и было продемонстрировано в битве Штандартов. Но чем глубже шотландцы проникали на территорию Англии, тем меньшее значение приобретали осады. Многие замки попросту обходились стороной, поскольку шотландцы намеревались лишь разорить окрестности и оказать давление на противника в надежде добиться каких-нибудь территориальных уступок. В этом смысле боевой поход превращался в разбойничий набег, предпринимаемый для быстрого прохождения по территории врага, ее разорения и возвращения с богатой добычей обратно. Жилища, имущество и жизни мирного населения являлись не сопутствующими потерями, а целью таких походов.