Ею была я.
А меня это не радовало.
Часто я слышала тихий звон в моих ушах, означавший, что Беатрис пришла ко мне. И когда мне случалось отдавать приказ или отвечать на чей-то вопрос, у меня было странное ощущение, что все это когда-то уже происходило. И если кто-нибудь из стариков разговаривал в это время со мной, они замолкали и тепло улыбались мне. Я знала, что в этот момент они считали, будто рядом с ними стоит она и я говорю ее словами.
Это заставляло меня дрожать, несмотря на яркое зимнее солнце. Мне хотелось встряхнуться, как встряхивается щенок, вылезший из воды, и крикнуть: «Это я! Нет! Нет! Это я, Джулия Лейси! Не думайте больше ни о ком!»
А они спокойно улыбались мне, будто в их знании не было ничего сверхъестественного.
Рождество отпраздновали тихо, в традициях доброго старого времени. Из Лондона приехал дядя Джон, а из Оксфорда — Ричард, и мы с мамой были счастливы. Ральф собрался устроить рождественский бал в деревне, а мама запланировала праздник в крещенский сочельник в Дауэр-хаусе.
Старый скрипач Экра давно умер, и мы все боялись, что не будет танцев. Но вдруг в один из дней на святках Ричард во время обеда сказал, что цыгане, раскинувшие недавно табор на общественной земле, пообещали играть целый вечер за ужин и мизерную плату. Так что дети Экра могли немного потанцевать и повеселиться.
Нас только беспокоила погода, всем хотелось, чтобы день был солнечным и дети смогли поесть, поплясать и побегать на свежем воздухе.
Но оказалось, что беспокоились мы напрасно. Дядя Джон, приветствуя маму утром, сказал:
— Солнце благосклонно к вам, и день сегодня на редкость ясный.
Поздно позавтракав, мы с мамой спустились на кухню и принялись поднос за подносом печь всякие сласти для праздника. Едва мы закончили работу, во дворе послышались звуки скрипки и пронзительный свист деревянной флейты, и, подбежав к окну, мы увидели, что цыгане играют джигу на лужайке перед самым домом.
— О! Они отличные музыканты! — радостно воскликнула мама и громко рассмеялась, когда Ричард обхватил ее за талию и повлек в танце вокруг обеденного стола в опасной близости от посуды.
— Не здесь! — вырывалась мама. — Ричард! Ты сам словно цыган! Разве можно танцевать в комнатах? Если хочешь повеселиться, бери Джулию и идите на лужайку. У нас в доме не хватит места даже для менуэта, а не то что для ваших галопов!
Ричард рассмеялся, и мы, отворив входную дверь, ринулись плясать на лужайку. Страйд, миссис Гау и Джем накрывали столы, и дети, чинно входя во двор, улыбались от неожиданности, видя нас танцующими, и махали нам.
Затем они так же чинно уселись за столы и начали аккуратно есть, не хватая больших кусков, не рассовывая их по карманам. Было ясно, что теперь в деревне никто не голодает и никто не пришел на этот пир, чтобы наесться. Джон радостно кивнул маме, и она улыбнулась ему в ответ, будто они оба поняли, что в Экре настал порядок.
Этот был последний солнечный денек, который мы видели в течение долгих, долгих недель. Нас одолевали снег и мороз и, что было хуже всего, ледяной туман, который по вечерам накатывался с Фенни и вымораживал наш дом до такой степени, что сами стены сочились инеем и казалось, что на них выступает холодный пот. Мы топили камины в каждой комнате, и мама все удивлялась, как это мы ухитрялись не мерзнуть при одном камине в гостиной, а в спальнях разжигали их только по утрам.
Последние дни января были ничуть не лучше. С севера налетели сильные ветра, которые хоть и разогнали туман, но зато заставляли скрипеть весь дом, словно корабль в штормовую погоду.
Я проводила много времени в четырех стенах, бездумно глядя на улицу сквозь замерзшие окна или греясь у камина. Мне казалось: где бы я ни была и что бы ни делала, со мной всегда была Беатрис.
Однажды ночью мне приснился сон.
Он начался с того странного звука, который всегда предупреждал меня, что ко мне идет она, — пение без слов. К нему примешивался вой ветра. Испугавшись, я вдруг села в постели. Ветер выл в печных трубах, словно привидение, словно замерзшая, брошенная хозяином собака. Я поскорее зарылась в подушку и накрылась с головой одеялом, чтобы только не слышать это странное сочетание звуков.
И тогда я заснула.
Мне сразу же приснилось, что я в Экре, но не в Экре времен Беатрис, а в Экре наших дней: коттеджи стояли с починенными крышами, вымытыми стенами, а садики были вскопаны и приготовлены под посадку семян. Я стояла на маленьком клочке земли около церкви, который они называли уголком мисс Беатрис. Домик викария белел впереди, шпиль церкви возвышался сзади. Дул сильный ветер, он ворошил мои волосы, рвал на мне платье, но все это происходило в полной тишине, в смертельной тишине. Кругом не раздавалось ни звука, хотя шел дождь, дождь хлестал надо мной, вокруг меня и, когда я подняла голову к покрытому тучами небу, казалось, промочил меня насквозь. Но мне не было холодно.
Мне было очень страшно, поскольку я знала, что это не обычный сон. Я чувствовала, что должна что-то сделать, но не знала, что именно.
Я обернулась, чтобы взглянуть на церковь, и в то же мгновение раздался оглушительный удар грома, будто небо раскололось пополам, и сверкнула молния. Ослепительный белый шар выкатился из туч и, прочертив в небе дугу, вонзился прямо в церковный шпиль.
Молния вошла в шпиль, словно гвоздь, забитый умелой рукой. И я в молчании наблюдала, как он вдруг стал медленно наклоняться, напоминая надломленную ветку. Он падал в абсолютной тишине, падал прямо на стоящие внизу дома. На хорошенький домик, в котором жили Тед Тайк и его мать, на соседний с ними дом Бруеров и на следующий коттедж в этом ряду, в котором жила семья Клеев. Все они находились под угрозой.
Я открыла было рот, чтобы закричать, чтобы предупредить их, но не могла издать ни звука. Шпиль упал на них, словно указующий перст разгневанного божества, и раздавил дома в пыль.
Я стояла под дождем и наблюдала за происходящим в полном молчании.
И сразу же над руинами взметнулся костер, будто какой-то сумасшедший разжег там огонь. Жирные короткие языки пламени охватили коттеджи и шипели под струями дождя, словно гнездо змей. Пламя лизало развалины только что целых домов и на глазах пожирало соломенные кровли, сухие деревянные полы, окна, двери. А я смотрела на все это в молчании, ибо знала, что ничего не могу сказать и ничего не могу сделать, пока не рухнет крыша над последним из строений.
Люди, крича, выскакивали из коттеджей, и я видела, как выбежала одна из девочек Картеров в горящей ночной рубашке. К ней кинулись люди, пытаясь затушить огонь, я видела ее рот, распахнутый в крике, но не слышала ничего. Я не слышала ни одного звука. Ее отец кинулся обратно в горящий дом за оставшимся там вторым ребенком, и я видела его искаженное отчаянием лицо, когда люди пытались удержать его.