Читать интересную книгу Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» - Алексей Маслов

«Предел древности» (7) обычно трактуется как «закон» или «принцип».

Здесь — игра иероглифами и смыслами. «Ши» в (1) может переводиться и как «воин», «солдат», и как «муж». Таким образом, в этой однозначности символов «мужа» и «воина» вырисовывается идеал «истинного человека» — даоса. Он обладает высшей умелостью, несопоставимой с обычными навыками людей, которые достигаются в процессе долгих тренировок. Его умелость — «не от мира сего», она равняется самой небесной Благости. По сути, перед нами — описание духовного статуса правителя людей — не гневливого, ускользающе-незаметного, следующего не своим желаниям, но идеалу древности.

Составитель текста, стремясь соблюсти единый ритмический строй и даже рифму фраз (1–3), оставил фразу (3) нарочито «оборванной». Существуют два варианта реконструкции: «не затевает [с ним спор]» и «не вступает [с ним в поединок]».

Весь пассаж (1–4) представляется крайне архаическим, бытовавшим, возможно, на уровне поговорки, и таким образом, отрывок (5–7) является типично лаоистским комментарием к более древнему фольклорному высказыванию.

Бошу А (6–7):

Это зовётся использованием людей.

Это зовётся Небом и Пределом древности.

Бошу Б (6–7):

Это зовётся использованием людей.

Это зовётся следованием Небу и Пределу древности.

§ 69

Цунь (ок. 3,2 см.) и чи (ок. 0,3 м.) — традиционные китайские меры длины.

Война, в представлении даосов, — это восстановление изначальной гармонии мира, но вестись она должна «даосским» способом — самоустранением. Противнику предоставляется главенствующее положение, что заставляет его раскрыть планы, исчерпать силы, ударить в пустоту, — одним словом, обнаружить себя как действующее начало. Умелый полководец противостоит движению покоем и поэтому побеждает с наименьшими потерями. Естественно, что принцип боя как предельно экстремальной ситуации экстраполируется и на обыденную жизнь, где, в принципе, действуют те же законы, поэтому данный параграф — далеко не обычный совет, как вести войну. Лёгкий противник отнимает силы, так как не заставляет работать сознание и не приводит к самореализации. Более того, слабый противник требует применения именно активной силы, что является нарушением закона о «следовании Дао через покой и слабость». Истинный полководец не столько тот, кто умело строит войска и ведёт наступление, но тот, кто способен сделать то, что в рамки обыденного сознания не укладывается, свершить то, что, по сути, не может являться действием (4–7). Но это — действие через силу, и здесь нужна особая осторожность, внутренний такт, дабы не нарушить войной естественный ход вещей.

Для Великого Мастера поединок — великое несчастье (8–9), ибо его мастерство имеет иную миссию в этом мире. Война, в представлениях даосских стратегов, ведётся именно в интересах народа, приводя его в гармонию с Дао.

Существует устоявшийся перевод фразы (4), который звучит следующим образом: «Это зовётся продвижением вперёд, не имея дороги», что, в сущности, не совсем верно. По-китайски, фраза звучит как «син у син», то есть представляет собой два одинаковых иероглифа «син», разделённых отрицанием «у». Поэтому приведённый здесь перевод «продвижение вне движения» ближе к оригиналу и по структуре, и по смыслу, поскольку соответствует даосской концепции наиболее эффективного «действия вне действия», «не прилагая никаких усилий». Если же принять во внимание общий «военно-стратегический» характер параграфа, то эта фраза может звучать как «продвижение вне строя» или «движение без диспозиции». Эта игра смыслов, где философско-мистическое пересекается с мирским, думается, заложена изначально для сближения сакрального и профанного.

Какие же сокровища (10) имеет в виду мудрец? Речь идёт о «трёх драгоценностях», упомянутых в § 67. Лаоцзы интересует здесь, конечно же, не столько тактические наставления в поединке, сколько удивительно точное взаимосоответствие между поведением и манерой мышления умелого воина и мудреца: в нём превалирует слабость и избегание над силой и прямым столкновением. Обычный боец смотрит на бой как на удачную возможность доказать свою силу, покрыть себя славой и, может быть, даже занять неплохую должность. Благодаря своим воинским успехам он хочет быть «хозяином». Великий воин, равно как и великий муж (напомним, что они обозначаются одним иероглифом «ши») уступчив этому миру, не нападает, но защищается — он лишь «гость» (2). В этом — проявление высшего милосердия, сожаления (12), ибо великий воин никогда не смотрит на своего противника как на возможность легко добиться успеха, но уважает саму мистерию всякой жизни и выходит на битву всегда с чувством милосердия, которое является выражением Благости — Дэ.

Ван Би (Некогда две враждующие стороны вступают во взаимоусиление (взаимодополнение)…

§ 70

Перед нами — безусловно, слова проповедника: сам строй параграфа передаёт оттенок устного речения, обращения к ученикам, а может быть, и к самому себе. Парадокс Лao-цзы заключался в том, что в чистом виде его учению мало кто следовал, и в этом смысле сомнения, выраженные здесь, оказались пророческими. Его мысль, вероятно, оказалась слишком сложной, а может, и ослепляюще простой; и основной массе тех, кто называл себя даосами, было невозможно понять её. Поэтому, хотя практически во всех даосских школах «Дао дэ цзин» высоко ценился и повсеместно цитировался, даосизм как таковой приобрёл направление либо социально-политической доктрины управления государством, либо оккультно-мистического учения достижения бессмертия. Многие последователи даосизма, выходившие из среды простого народа, были слишком сиры, убоги духом и знанием (6), чтобы осознать мысль о слиянии с Дао исключительно путём трансформаций духа и принятия действительности как символического отражения всепорождающей пустоты. Лао-цзы намекает, что при этом нужны и определённые врождённые способности. Его слова, хотя сам мудрец и понимает их относительность (§ 56, 1), подразумевают под собой врата к метафизической глубине мира: ведь они «имеют предка», равно как и все поступки имеют за собой некое определяющее, господствующее начало, т. е. Дао.

Таким образом, в мистической философии Лао-цзы не столь важно, что говорится, сколь, кто говорит. У Лао-цзы за словами-символами стоит «предок», он ощущает, опознаёт его. Слово превращается из пустого набора звуков в знак и указатель внутреннего бытия культуры духа. Невидимость Дао для стороннего наблюдателя приводит к мысли о «тайном», или «спрятанном», характере мудрости даоса (9-10). Отсюда берёт начало и характерный облик китайских совершенномудрых, которые носили рваные хоЛщовые одежды, всклокоченные волосы и бороды, отличались непредсказуемостью поступков, иногда были калеками и т. д. Этот внешне отталкивающий образ как бы намекает, что. за ним скрывается абсолютно противоположное начало — духовная глубина и душевная красота. Простота снаружи, одежды, покрытые пылью сотен дорог, пройденных даосом, и чистота души понимаются как абсолютная величина жизни. Истинный мудрец похож на Дао — драгоценность под грубыми одеждами, мудрость под простотой слов, великий звук за неизбывным молчанием. Так, дословный перевод фразы (9-10): «Мудрец рядится в холщовые одежды, но прижимает к себе (вбирает вовнутрь) яшму».

Учение Лао-цзы парадоксально — его истина находится здесь, совсем рядом, именно о этом мире. Её можно достичь духовным преображением, не уходя в инобытие, подобно буддийской нирване. Но именно эта обыденность и смущает многих людей. Они стремятся к сверхобыденному, забывая, что мудрецы ходят в обычных холщовых одеждах. И именно поэтому самое простое оказывается для людей самым сложным. Они привязаны к словам, к вербальным объяснениям, ожидая, что им расскажут рецепт того, как достичь истины, точно и полно обрисуют все этапы этого пути. Но парадокс в том, что никакого пути к истине в учении Лао-цзы нет, — существует лишь мужественное, безраздельное и в чём-то безрассудное следование за учителем вне слов, вне объяснений и даже вне достижений.

Бошу А (5):

Мои слова имеют господина, дела имеют предка.

§ 71

Самая большая ловушка для сознания — уверенность в незыблемости и постоянстве своих знаний. Истинное знание незаметно, ибо оно интуитивно. И здесь даосское понимание знания как внутреннего чувства всеобъемлющей мощи Дао противостоит обыденному знанию как накапливанию информации или конфуцианскому знанию ритуалов. Мотив антизнания и антимудрости вытекает из важнейшей функции Дао — развиваться вспять (§ 40) и творить мир именно через самосокрытие или самопотерю, ставя вместо себя предметы и любые конкретные формы. Таким образом, антизнание — это понимание Дао, а знание — это понимание видимых явлений и предметов; не случайно даосы выступали против всякого «мудрствования» (§ 19). Даосизм как бы переворачивает мир, меняет местами его знаки и тем самым «устраняет трудности». Парадокс заключён в том, что истинной перемены не происходит, ибо всё сводимо к некому Единому, где понятие бинарных оппозиций утрачивает свой смысл.