Читать интересную книгу Перед лицом Родины - (Бирюк) Петров

Насупив черные красивые брови, Сидоровна с сосредоточенным видом расставила на столе закуски, графинчик с водкой.

- Никонович, - сказала она, строго глянув на Незовибатько. - Садись вот и угощай своего друзьяка...

Натянув на ноги валенки, Незовибатько подошел к Сазону.

- Друже, - заглянул он ему в глаза. - Полчанин дорогой, с освобождением тебя... Поздравляю, родной!.. Поздравляю!.. Давай поцелуемся, брат.

Сазон хмуро глянул на своего друга, хотел выругаться. Но вместо этого порывисто поднялся, обнялся с Незовибатько.

- Давай!

Они крепко прильнули друг к другу.

Старуха хихикнула и смахнула с глаз слезинки. Разгладились морщины на лбу у Сидоровны, она заулыбалась. И куда только и девалась напряженность. Всем вдруг стало легко и радостно.

- Знай, Сазон, я тебе друг навечно, а потому и рад тебе.

- Друг-то друг, - проронил тихо Сазон. - Но дружба от недружбы всегда близко живет...

- Садись к столу, - пригласил Незовибатько.

Сазон подсел.

- Не знаю, как тебя тут считать, - сказал он, - горько усмехаясь, то ли гость, то ли... - Он не досказал.

- Садись, Сидоровна, и ты, - махнул рукой Незовибатько. - Выпьем да поздравим Сазона Мироновича с освобождением... А потом посоветуемся, как быть...

Сидоровна, сосредоточенно поджав губы, словно боясь, что они разожмутся помимо ее воли и она наговорит здесь такого чего-нибудь неподобающего в такую серьезную для ее жизни минуту, подсела тоже к столу. Она украдкой жалостливо поглядывала на Сазона и вздыхала.

Незовибатько дополна налил четыре стаканчика.

- Мамаша, - сказал он старухе, - подсаживайтесь и вы.

Старуха не заставила себя упрашивать и охотно присоединилась к сидящим за столом.

- Ну, друзья мои, - сказал Незовибатько, оглядывая компанию, давайте поздравим Сазона Мироновича с благополучным возвращением в свой родительский дом и пожелаем ему благополучия и здоровья на многие-многие годы...

Все стали чокаться с Сазоном, поздравлять его, а потом выпили.

- Спасибочко за доброе слово, Конон Никонович, - проникновенно проговорил Сазон. - Спасибо, Сидоровна, и тебе за ласку и угощение... Спасибо и тебе, мамуня, за твою приветливость ко мне... Желаю я вам всем тоже хорошего здоровья и благополучия в жизни вашей. Жизнь меня, дорогие, потрепала здорово... Да разве ж меня одного?.. Многие страдали зазря... Ну, слава богу, партия да власть наша разобрались... Повыпущали невинный народ... Налей-ка, Никонович, еще по одной... А то так это, без водки, и слово не клеится...

Незовибатько охотно наполнил рюмки.

- Допрежде того, как выпить, - промолвил снова Сазон, - я хочу спросить вас, как же мы теперь будем жить, а?.. Все, конешно, я понимаю и сознаю, но все-таки как-то чудно получается: одна жена, а два мужа. Так не гоже, не бывает, людям на смех... Мы не татары и не турки, где, мол, имеют по нескольку жен али мужей... Я ни в коем разе не хочу обвинить Сидоровну в том, что она при живом муже вышла за другого. Так уж это получилось, потому как время ныне такое, все помутилось...

- Говорили, сынок, что тебя нет вживе, - проныла старуха.

- Ну, вот, тем более, - продолжал рассудительно Сазон. - Человек она молодой, без мужа ей жить трудно... Лучшего мужа, как Конон Никонович, ей не сыскать... Вот я и хочу выпить за их здоровье.

Все выпили, настороженно ожидая, что скажет еще Сазон. И он сказал:

- Все это хорошо. Но а все, какой же конец всему будет, а?.. Узел завязался накрепко, а вот как теперь его будем развязывать? И кто его будет развязывать?.. Ты, что ли, Конон?..

- Нет, - помотал тот головой. - Развязать этот узел должна Сидоровна...

- Верно, - согласился Сазон. - Нехай делает выбор... Либо со мной, либо с тобой... Середины тут не может быть...

- Нет, середины не может быть, - сказал и Незовибатько. - Если ей желательно жить с тобой, пусть скажет... Я сейчас же чемодан в охапку, пожелаю вам доброй жизни и айда... Уеду к себе, на Донбасс... А если, к тому, скажет, что желает жить со мной, то что же, я ее не оставлю... Как-никак, а ребятонок у нас с ней прижит, - указал он на люльку, привешенную к потолку, в которой мирно посыпывал младенец. - Никуда не денешься... Переедем на квартиру. Говори свое слово, Сидоровна, - устремил на нее взгляд своих серых глаз Незовибатько.

- Говори, Сидоровна, - поддержал и Сазон. - В тебе весь вопрос.

- Гутарь, сношенька, - пролепатала опьяневшая свекровь. - Выбирай из двух мужьев одного, с каким, мол, будешь век свой доживать...

Полными слез глазами глянула молодая женщина на Незовибатько, перевела затуманенный взгляд на Сазона и, подавляя рыдание, схватила жакет, выбежала во двор.

Незовибатько хотел было пойти вслед за ней, чтобы успокоить, но его задержал Сазон.

- Не замай ее. Пусть подумает. Подождем. Придет, скажет, что надумала. Налей водки.

- Как бы чего не натворила...

- Не беспокойся, - махнул рукой Сазон. - Она ведь не дура...

Они выпили. Сазон стал рассказывать о своей тюремной жизни. Слушая его, Незовибатько жалостливо покачивал головой. Мать то и дело в ужасе всплескивала руками.

- И не приведи господи!.. Матерь божья, упаси и помилуй... Страсти-то какие...

В люльке заворочался и заплакал ребенок. Старуха, покачиваясь, пошла к нему.

- Не уроните, мамаша, - опасливо сказал Незовибатько.

- Не бойся... Мне ведь не впервой с ними возиться.

Раскачивая люльку, она монотонно запела:

- А-а... Баю, баю, ка-ча-ю... Спи, голубенок, спи... а-а...

Сазон Миронович и Незовибатько мирно пили водку, поджидая прихода Сидоровны, беседовали. Меркулов рассказывал о своих тюремных злоключениях. Но вот вошла Сидоровна с припухшими от слез, покрасневшими веками. Мужчины замолкли, выжидающе поглядывая на нее.

Некоторое время она сидела с закрытыми глазами и молчала, словно обдумывая, что ей сказать. Потом она порывисто схватила свою недопитую рюмку, выпила.

- Слов нет, - сказала она медленно, растягивая слова. - Жалко мне дюже Конона... Дюже жалко. Человек он хороший, обходительный. Любовь поимел ко мне, несчастной, когда каждый тыкал в меня пальцем: дескать, жена врага народа. Проходу, бывало, по улице не давали, улюлюкали... А он вот не на что не поглядел, дитенков моих усыновил, на мне женился... Спасибо тебе, Конон Никонович, за все... Но а все-таки останусь я с Сазоном, с ним и жить буду.

- Ну, стало быть, вопрос решен, - сказал Незовибатько и глянул в окно. - Рассветает. Пойду поищу себе квартиру.

- Может, у нас бы побыл бы? - нерешительно спросил Меркулов.

- Нет, пойду.

III

Дела художественного салона шли отлично. Константин благодушествовал... и старел. Он несколько ожирел и стал рыхловат. Голова его побелела. И все же, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, он не производил впечатления старика. При помощи косметических средств и массажа морщины на его лице смягчились, сгладились. Пышные, белоснежные волосы красиво оттеняли смуглую кожу его лица.

Одевался Константин изысканно. Трудно теперь было узнать в нем бывшего офицера, донского казака. Это был типичный французский буржуа.

Люся не раз говорила Константину:

- Костенька... Давай поженимся... Мы уже люди пожилые, неудобно так жить...

- Ты, Люся, ничего не понимаешь, - отвечал Константин. - Нельзя мне жениться на тебе. Ты тогда будешь просто мадам Ермакова. Все титулы твои как мыльный пузырь лопнут. А ведь они украшение, приманка для салона нашего.

Константин теперь уже давно перебрался на квартиру к Люсе. Жили они в полном согласии, без ссор. В будние дни Константин работал в салоне, Люся занималась домашними делами. А по воскресеньям уезжали в собственном автомобиле куда-нибудь на прогулку за город. Раза два ездили в Мурэель к Максиму Свиридову.

Однажды во второй половине мая Константину позвонил знакомый француз.

- Алло, мсье Ермаков! - зазвучал его бархатный баритон в трубке. Говорит Понсе. Здравствуйте!.. Не хотите ли вы со своей супругой вместе с нами поехать покататься по Парижу? Я вместе с женой заеду за вами.

Понсе был владельцем шикарного магазина, торгующего изделиями изобразительного искусства. Отказываться было неудобно. Константин был связан с этим магазином, сбывая туда продукцию своей студии.

Вскоре маленький, толстенький, суетливый Понсе во фраке, с цилиндром в руке, появился в гостиной.

Все уселись в просторный блестящий, словно только что начищенный ботинок, черный лимузин Понсе.

- К Булонскому лесу, - сказал хозяин шоферу.

Легкие фиолетовые сумерки окутывали вечерний Париж. На улицах зажигались вертящиеся, прыгающие огненные рекламы. На тротуарах было людно, особенно на Елисейских полях.

Булонский лес стоял молчаливый и загадочный. Гуляющих было мало... Изредка лишь из какой-нибудь аллеи вдруг, как видение, появится изящная амазонка в блестящем шелковом цилиндре с развевающейся вуалью и исчезнет за каким-нибудь толстенным раскидистым платаном. А вслед за ней торопливо проскачет на разгоряченном скакуне всадник в берете...