Читать интересную книгу О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Когда наконец настала очередь Гиллардов, они вошли, ведя хромающего Кима, и мне стало еще тяжелее, потому что я снова увидел, какой он красавец. Я нагнулся над большой золотистой головой, а он дружелюбно заглянул мне в глаза и помахал хвостом.

Подсунув руки ему под грудь, я сказал Питеру Гилларду:

— Перехватите его под задние ноги. Вот так.

Мы подняли тяжелого пса на стол, хлипкая мебель немедленно перекосилась, но на этот раз Гилларды были наготове и подставили колени под распорки отлично слаженным движением.

Кима мы положили на бок, и я потрогал повязку. Обычно гипсовый лубок снимают с помощью особой пилы, и эта операция требует большого терпения и времени, но тут под моими пальцами были только вонючие тряпки. Дрожащей рукой я разрезал повязку ножницами вдоль и снял ее.

Вот сейчас я увижу холодную мертвую ногу характерного зеленоватого оттенка… Однако под гноем и сукровицей подживающие мышцы были на удивление здорового розового цвета. Я взял лапу в руки, и сердце у меня радостно забилось. Лапа была теплой — и вся нога до заплюсневого сустава тоже. Ни малейших признаков гангрены!

Меня вдруг сковала страшная слабость, и я прислонился к столу.

— Запах, конечно, ужасный… Но ведь гной и прочие выделения неделю разлагались под повязкой. А нога выглядит гораздо лучше, чем я ожидал.

— Вы… вы думаете, что можете ее спасти? — дрожащим голосом спросила Марджори Гиллард.

— Не знаю. Нет, я правда не знаю. Предстоит еще столько всякого… Но пока, на мой взгляд, все идет хорошо.

Я обработал поверхность спиртом, присыпал йодоформом, наложил свежую вату и еще два гипсовых бинта.

— Теперь, Ким, тебе будет полегче, — сказал я, и пес, услышав свое имя, хлопнул хвостом по столу.

Я повернулся к его хозяевам:

— Ему надо еще неделю побыть в гипсе. Так что вы думаете делать дальше?

— Останемся здесь, — ответил Питер Гиллард. — Мы нашли удобное местечко у реки. И довольно приятное.

— Отлично. Ну, так до следующей субботы.

Я смотрел, как Ким проковылял на улицу, высоко держа свой новый белый лубок, и на меня нахлынула теплая волна радости.

Однако где-то в глубине сознания предостерегающе звучал тихий голосок: до выздоровления еще далеко.

43

Вторая неделя прошла тихо. Я получил открытку с видом Блэкпулской башни от семейства Стьюи. Погода стоит знойная, и они еще никогда так чудесно не отдыхали. Я попытался представить себе, как они проводят время, а несколько недель спустя, уже в Дарроуби, получил наглядное доказательство — снимок, сделанный пляжным фотографом. Все семейство стояло в море, улыбаясь прямо в объектив, а волны лизали им колени. Дети размахивали совками и ведерками, младенец болтал над водой кривыми ножками, но особенно умилил меня Стьюи: из-под повязанного на голове носового платка сияла блаженная улыбка, крепкие подтяжки поддерживали мешковатые брюки, аккуратно подвернутые до колен. Он был живым воплощением британского папаши на отдыхе.

И вот настало утро, когда я проснулся с мыслью, что это мой последний день в Хенсфилде. К обеду должен был вернуться Стьюи.

Когда я, начиная утренний прием, откинул ставшую уже такой привычной занавеску, настроение у меня сразу повысилось. Среди разнокалиберных стульев меня поджидал только один пациент — но пациентом этим был Ким! Могучий золотистый красавец ретривер сидел на полу между своими хозяевами. При виде меня он вскочил, размахивая хвостом и растягивая губы, словно от смеха.

Ни намека на запах, ужаснувший меня в предыдущий раз, но, еще раз взглянув на пса, я словно ощутил особое благоухание — благоухание успеха. Он прикасался этой ногой к полу. Нет, не опирался на нее всей тяжестью, но тем не менее опускал ее и дотрагивался до пола все время, пока прыгал вокруг меня.

У меня зачесались руки.

— Положите его на стол, — скомандовал я и не мог удержаться от смеха, потому что Гилларды немедленно подсунули колени под распорки. Они хорошо усвоили свои ассистентские обязанности!

Сняв лубки, я чуть не пустился в пляс. Немного засохшего гноя и других выделений, но когда я их смыл, повсюду открылась здоровая гранулирующая ткань. Новая розовая плоть скрепила разбитый сустав, сгладила и спрятала следы повреждений.

— За ногу можно не опасаться? — робко спросила Марджори Гиллард. Я поглядел на нее с улыбкой.

— Да, безусловно. Теперь уже нет сомнений. — Я почесал Киму шею, и хвост весело застучал по столу. — Сустав, вероятно, утратит подвижность, но ведь это не так уж важно, правда?

Я использовал последние гипсовые бинты Стьюи, и мы сняли Кима со стола.

— Ну вот и все, — сказал я. — Недели через две покажите его своему ветеринару. Но, думаю, больше перевязок не потребуется.

Гилларды отправились в обратный путь, а часа через два появился Стьюи со своим семейством. Все дети стали шоколадно-коричневыми и даже младенец, по-прежнему буйно вопивший, покрылся красивым загаром. Нос у Мег облупился, но вид у нее был свежий и отдохнувший. Стьюи в рубашке с открытым воротом, весь красный, как вареный рак, казалось, еще потолстел.

— Этот отдых спас нам жизнь, Джим, — сказал он. — Просто не знаю, как вас благодарить, и, пожалуйста, скажите от нас спасибо Зигфриду. — Он с нежностью поглядел на свое ринувшееся в дом неуемное потомство и, словно вспомнив что-то, опять повернулся ко мне: — А тут как? Все было в порядке?

— Да, Стьюи. Конечно, случались и удачи, и неудачи.

— А у кого их не бывает? — засмеялся он.

— Естественно. Но сейчас все хорошо.

Ощущение, что все хорошо, оставалось со мной и когда дымящие трубы скрылись позади. Вот поредели и исчезли последние дома, а впереди распахнулся совсем другой, чистый мир, и вдали поднялась зеленая линия холмов, громоздящихся над Дарроуби.

Вероятно, мы все любим возвращаться к приятным воспоминаниям, но у меня выбора и не было: на рождество я получил письмо от Гиллардов с целой пачкой фотографий — большой золотистый пес прыгает через барьер, взмывает высоко в воздух за мячом, гордо несет в пасти палку. Нога сгибается почти нормально, писали они, и он совершенно здоров.

Вот почему даже теперь, когда я вспоминаю эти две недели в Хенсфилде, первым в памяти у меня всплывает Ким.

44

По-моему, мне не доводилось встречать человека, который мощью голоса мог бы потягаться с Леном Хэмпсоном.

По дороге на ферму Лена мне захотелось остановиться. Я свернул к обочине и положил локти на руль. День выдался жаркий и тихий, а этот удивительно красивый уголок был защищен холмами от резких ветров, которые иссушали на вершинах все, кроме вереска и жесткой травы пустошей.

Тут в зеленых ложбинах и овражках поднимали к небу свои могучие ветви величавые дубы, вязы, тополя, и их пышная листва даже не трепетала — таким неподвижным был воздух.

В зеленых просторах вокруг — ни единого движения, а тишину нарушают только жужжание пролетающей пчелы и блеяние овец где-то вдали.

В открытые окна машины лились запахи лета — дыхание нагретой травы и клевера, ароматы невидимых цветов. Но в машине им приходилось вступать в соперничество с густым коровьим запахом. Перед этим я целый час вакцинировал вольно пасущееся стадо в пятьдесят голов и теперь сонно взирал на безмятежный пейзаж, сидя в замызганных брюках и заскорузлой от пота рубашке.

Я открыл дверцу. Сэм, наш с Хелен пес, радостно спрыгнул на землю и скрылся в лесочке. Я последовал за ним в прохладную тень, где среди толстых темных стволов веяло сосновой хвоей и сыростью опавших листьев. Откуда-то сверху, из сплетения ветвей, доносилось воркование горлицы — самые мирные звуки в мире.

И вот тут, хотя от фермы нас отделяло два луга, я услышал голос Лена Хэмпсона. Нет, он не скликал разбредшихся коров, а просто беседовал с членами своей семьи — как обычно, на пределе мощности своих неутомимых голосовых связок.

Когда я подъехал к ферме, Лен открыл мне ворота.

— Доброе утро, мистер Хэмпсон, — сказал я.

— ВАША ПРАВДА, МИСТЕР ХЭРРИОТ, — загремел он. — УТРО РАСЧУДЕСНОЕ. Я даже попятился, но трое его сыновей только весело ухмыльнулись. К чему, к чему, а уж к голосу отца они, конечно, привыкли.

— Вы хотели показать мне свинью? — сказал я, держась на почтительном расстоянии.

— АГА. ХОРОШИЙ ТАКОЙ БОРОВОК. ЧТО-ТО С НИМ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ. ДВА ДНЯ НИЧЕГО НЕ ЕСТ.

Мы вошли в хлев, и я сразу же определил, кого мне предстоит лечить. Все дородные бело-розовые обитатели хлева заметались при виде чужого человека — все, кроме одного, который, понурившись, стоял в углу.

Свиньи обычно сопротивляются попыткам смерить им температуру, но этот боровок даже не пошевелился, когда я вставил термометр в прямую кишку. Температура оказалась лишь немного выше нормальной, но вид у животного был обреченный. Он застыл в неподвижности, чуть выгнув спину, избегая любых движений, а глаза у него были мутные и испуганные.