— К чему? — Эвелина посмотрела в светлые глаза человека, который… который не знал, в какой опасности находится.
И пусть папенька больше не заглядывал, но что-то подсказывало: он еще появится. И потребует ответа. И Эвелина… ответит?
Промолчит?
Сделает вид, что не понимает, о чем речь? Нет, этакой роскоши ей не позволят. Ей придется решать. Молчать? И оказаться вне театра? Без шанса вернуться в него? Более того, без шанса устроиться на любую иную нормальную работу или…
— У тебя руки дрожат.
— Это… это нервное…
Они стояли в стороне, меж полок, скрытые ото всех стойкой. На стойке висели тяжелые шерстяные пальто и не менее тяжелые шубы с богатым алым подбоем. И вправду настоящие чудовища.
— Не стоит нервничать, — он попытался надеть кольцо, но налезло оно лишь на мизинец. И Матвей огорчился. Странный человек. Неужели сам в свою игру поверил.
Да и…
Странная игра.
Непонятная.
И хочется верить, что сказанное им — правда, да не выходит. Эвелина точно знает, что не нужна ему ни невеста, ни жена. Притворство? Все, кого он тут встречал, глядели на Матвея с опаскою, с благоговением, явно зная больше, чем было известно самой Эвелине.
…в Москве?
Кому какое в Москве дело до романов, которые случаются тут, в провинции.
— И так хорошо, — Эвелина вдруг решила, что примет подарок. От кого другого не взяла бы, а от него… она не влюбилась. Нет. Влюбленные птицы теряют голову, а собственная вполне при Эвелине. — Красивое.
— Нравится?
— Да.
И он улыбнулся совсем по-мальчишечьи. И захотелось взъерошить его волосы, а лучше дернуть за руку, увести отсюда, из магазина этого, в котором душно-душно и продавщица подглядывает, от машины, от театра, от…
— Приходил мой отец, — Эвелина сжала руку в кулак, решаясь. И дело вовсе не в любви. Дело… в порядочности, пожалуй что. И в страхе. Он ведь не отстанет, этот человек, по случайности сумевший дотянуться до сердца ее, Эвелины, матери. Он придет снова и прикажет… что-то до крайности неприятное.
Она даже знает, что именно.
И не хочет.
Нет, легче не будет. Сложнее… а когда было просто?
— Он сказал, что… скоро тебя… тебе… предложил доносить. Думаю, ему даже не донос нужен, скорее, моя готовность подтвердить все, что он скажет, — сложно говорить, не глядя в глаза.
А глядя и того сложнее.
— Полагаю, у него, точнее, у того, кто за ним стоит, есть план. Насколько я поняла, тебя сперва обвинят в аморальном поведении, а потом…
— Суп с котом, — Матвей улыбнулся еще шире. — Редкостная гадость…
— Ты…
— На войне всякое случалось, — он пожал плечами. — Но кота убили не мы, осколками посекло, а… в общем, лучше не вспоминать.
Эвелина согласилась, что некоторые жизненные моменты и вправду лучше не вспоминать.
— А что до остального, то враги у меня есть. И были. И будут. Как есть и друзья. И просто те, кому выгодно, чтобы я остался на своем месте. И те, кто хотел бы меня сместить, не важно, в почетную отставку или что похуже. Это жизнь.
— Но отец… он редкостная сволочь. И был так уверен…
— Если бы он был и вправду уверен, ему бы твоя помощь не понадобилась. Так что не стоит волноваться. А что до аморалки… кольцо все-таки придется выбрать. Заявление Глеб сегодня отвезет.
— Куда?
— В ЗАГС.
— Ты… серьезно?
— Как никогда. Только… знаешь, я подумал, что в Москву мне возвращаться пока не стоит. Хотя бы год или два. Ты не против?
Он еще спрашивает?
А если Эвелина скажет, что против? Потребует немедля увезти себя и еще шубу… и словно угадав ее мысли, Матвей произнес:
— Шубу я тебе приличную закажу, чтоб и вправду из норки.
— Меня и моя устраивает.
— Меня не устраивает.
— Мы еще не поженились, а уже командуешь?
— Привычка. Извини, но… — он развел руками. — Только подумай. Назад дороги не будет. Разводы… не одобряются. Понимаешь?
Понимает.
И… она готова согласиться. И опять же не из любви, но от усталости, от общей неустроенности своей и понимания, что лучшего предложения ей никто не сделает, что…
— А не боишься, что встречу кого-нибудь и влюблюсь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Птицы-гамаюн однолюбы. Ты сама так говорила.
— И что?
— Ты мне пела.
— Это… это ничего не значит!
— Как скажешь, дорогая. Я слышал, что сейчас в моде белое золото. Или можно еще заказать платину, но тогда ждать придется.
— Ты… ты невыносим.
— Мне казалось, ты уже привыкла.
Эвелина вздохнула. И подумала, что она правильно не завидовала другим людям. Нечему.
— Обычное, — сказала она. — Обычное обручальное кольцо. Как у всех…
А он только усмехнулся.
Невыносимый человек. И пела… она не ему пела, она просто пела, а ему не повезло оказаться рядом, вот и вбил себе в голову… глупости какие.
Глава 35
Глава 35
Владимира вздохнула и забрала ручку, которую новый кавалер изволил целовать. Вот утомил, право слово. И не только целованиями этими.
Толку от них.
Она подавила вздох, в котором бы выразилось все-то ее разочарование, что кавалером, что собственной жизнью. А ведь думалось, что того и гляди жизнь эта переменится и в лучшую сторону.
— Я тебя чем-то огорчил? — он вывернулся, изогнулся, пытаясь в глаза заглянуть. И вновь за руку взял, будто она маленькая какая-то.
— Нет, что ты, — соврала Владимира и руку забирать не стала.
А может, все-таки…
Он ведь неплохой.
Нестарый еще. Симпатичный, особенно если причесать и стрижку сделать модную, чтоб с косыми висками. Усики опять же отпустить. С усами мужчине всяко солиднее. И костюмчик новый…
— Просто… настроение. Осеннее, — Владимира изобразила улыбку. — Скоро дожди зарядят. Сырость. Если бы ты знал, до чего я не люблю сырость…
Она поежилась.
— Из окон вечно сквозит, сколько ваты не запихивай. А Викушка будет ворчать, что надо заклеивать. Терпеть это дело не могу.
— Да, у нас тоже осенью прохладно, — согласился Мишаня — именовать его Михаилом Валерьяновичем никак-то не получалось. — И я сырость не люблю. Но согласись, есть в осени своя прелесть. Это вот небо, эта иррациональная печаль, которая, кажется, готова поглотить тебя с головой. И ощущение, что мир скоро возьмет и закончится.
Терпение у Владимиры скоро возьмет и закончится.
Вот точно.
Она ведь на что надеялась? На страсть. На огонь испепеляющий, чтобы как в романах писали. А они который день бродят по городу за ручки взявшись, и он стишки читает, но как-то уныловато, без огонька. Еще мороженое купил. И воды с сиропом.
И ни цветочка.
Ни признания.
Ладно бы, без цветочков Владимира обошлась бы как-нибудь, а вот признание…
— Закончится. Все когда-нибудь заканчивается, и скоро ты уедешь, — она прижала руки к сердцу, надеясь, что жест этот выглядит в должной мере беззащитным. — А я останусь.
— Не скоро, — заверил Мишаня. — Я ж тут надолго. А хочешь, в кино сходим?
— Хочу.
От кино она отказываться не стала, дура, что ли. Но вот… мог бы и не про командировку, а про любовь, которая не позволит разлучиться и все такое. Хотя… что с него взять-то, кроме пальтеца этого мятого? И, верно, почувствовав этакую во Владимире перемену, Мишаня откашлялся и заговорил:
— Я бы хотел познакомить тебя со своей семьей. Думаю, мама была бы рада… мама всегда говорила, что в отношениях следует искать не выгоду, но единства души.
С мамой Владимира готова была поспорить, потому как одним единством души сыт не будешь. Но вслух она ничего не сказала, лишь кивнула, подтверждая, что все именно так.
— К сожалению, она давно меня покинула…
…а вот это хорошо.
— Сочувствую, — Владимира осторожно коснулась руки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Моя сестра живет далеко, за Уралом… думаю, вы понравитесь друг другу.
Это вряд ли. Хотя… если она за Уралом и останется, то Владимира уже будет счастлива.
— И мне жаль, что они не увидят тебя…