Взглянув на эти отвратительные жесты, я почувствовал, что вот-вот проснусь и вернусь в мир с ощущением ужасного просвещения без точного понимания смысла, без возможности выражения этого знания на каком-либо языке, кроме шепота клятв этой жуткой секты. Но я оставался во сне гораздо дольше, чем обычно. Я и дальше видел, как они перебирали свои сморщенные пальцы, их чрезмерную жестикуляцию, которая, казалось, передавала невыносимое знание, какое-то величайшее прояснение порядка вещей. Эти движения вызывали множество отвратительных аналогий – вращающиеся лапы пауков, жадное потирание усиков мухи, быстрые змеиные языки. Но мое совокупное ощущение в этом сне лишь отчасти походило на то, что я назвал бы триумфом гротеска. Оставаясь в границах этих снов, это было сложное и точное чувство, не допускающее никакой двусмысленности или путаницы, которая успокоила бы человека, видящего сон. Именно видение мира в трансе – параде загипнотизированных тварей-лунатиков для гнусных манипуляций их шепчущих хозяев, этих уродов в капюшонах, которые сами были загипнотизированы, – именно это было передано в мой разум. Потому что была сила, заменяющая их силы, – сила, которой они служили и из которой они происходили. Нечто, бывшее за рамками обычного гипноза в силу собственной легкомысленности и приводящего в трепет слабоумия. Эти хозяева, облаченные в плащи, по очереди участвовали в какой-то божественной церемонии, вяло руководя процессом, будто просветленные и завороженные зомби, обладающие властью над людьми.
И в этот момент своего сна я поверил, что между мной и этими шепчущими воплощениями хаоса, чьего существования я боялся даже при их предельной отдаленности от меня, возникла ужасная близость. Неужели эти существа позволили мне узнать свою адскую мудрость, руководствуясь какой-то зловещей целью, известной только им одним? Или то, что они допустили меня до своей гнилой тайны, было лишь следствием счастливой случайности во вселенной, пересечения вероятностей среди демонических элементов, из которых состоит весь космос? Но все-таки в лицах этих безумцев была истина. Намеренно или случайно, но я оказался жертвой неизвестного, жертвой экстатического ужаса этого понимания.
Когда я проснулся, мне показалось, что вместе с собой я забрал драгоценную частицу этого ужасного экстаза. И неким магическим образом это мрачное кристаллическое вещество вложило свое волшебство в мой образ старого города.
Хотя раньше я считал себя непревзойденным знатоком тайн этого города, на следующий день меня ждало непредвиденное открытие. Улицы, на которые я смотрел тем спокойным утром, были полны новых секретов и будто подводили меня к самой сути необычного. В композиции города возникали ранее неизвестные элементы – те, которые, вероятно, прятались в его самых темных кварталах. То есть, несмотря на то что эти странные, устаревшие фасады по-прежнему создавали внешний облик этого сказочного покоя, мне казалось, что под этой поверхностью скрываются злые помыслы. В городе было больше чудес, чем я думал: здесь был тайник необычных предложений, и он оставался вне поля зрения. Тем не менее эта формула обмана, упадка порочности каким-то образом усиливала наиболее привлекательные стороны города – богатство неожиданных ощущений теперь побуждала пара косых крыш, низкая дверь или узкая улочка. А туман, равномерно распространявшийся по городу тем ранним утром, теперь светился от грез.
Весь день я бродил по старому городу в возбужденном состоянии, видя его словно в первый раз. Едва ли я остановился хоть на секунду, чтобы передохнуть, и уж точно не делал перерывов, даже чтобы поесть. К концу дня я испытывал нервное напряжение оттого, что несколько часов взращивал редкое состояние разума, в котором чистейшая эйфория нарушалась и обогащалась наплывами страха.
Каждый раз, когда я заходил за угол или поворачивал голову, заметив какой-нибудь манящий вид, меня охватывала дрожь, вызванная смешанным зрелищем, которое я видел, – великолепные пейзажи разрушались злобными тенями, зловещее и прекрасное навсегда терялось в объятиях друг друга. А когда я проходил под аркой на старой улице и смотрел вверх на возвышающееся передо мной строение, я был практически потрясен.
Я сразу узнал это место, хотя и никогда не видел его с этого ракурса. Вдруг мне показалось, что я был уже не на улице и смотрел не вверх, а вниз из номера прямо из-под заостренной крыши. Это был самый высокий номер на улице, и ни из одного окна в городе невозможно было заглянуть в него. Само здание, как и те, что его окружали, казалось пустым, а может, и вовсе заброшенным. Я продумал несколько способов, как туда пробраться, но ни один мне не понадобился: парадная дверь вопреки моему первоначальному наблюдению была слегка приоткрыта.
Это место действительно оказалось заброшенным. Со стен были сняты все гобелены и светильники, а пустынные, напоминающие тоннели коридоры, виднелись лишь в слабом желтом свете, который проходил сквозь немытые окна без штор. Такие же окна были на каждой лестничной площадке, проходившей через центральную часть здания, будто кривой позвоночник. Я стоял почти в каталептическом восторге от мира, в который вошел, – от этого увядшего рая. Здесь царила странная атмосфера бесконечной меланхолии и беспокойства, вечного ощущения какой-то вселенской неудачи. Я поднялся по лестнице с какой-то торжественной и механической напряженностью и остановился, только когда добрался до вершины и нашел дверь в нужный номер.
И даже тогда я спросил себя: «Могу ли я зайти сюда с такой непоколебимой решимостью, если уверен, что найду там нечто необычное? Хотел ли я противостоять безумию вселенной? И было ли это вообще моим собственным решением?» Мне пришлось признаться, что я хоть и не отрицал пользы моих снов и фантазий, но никогда серьезно в них не верил. Где-то в глубине души я сомневался, как скрупулезный скептик, предававшийся излишне свободной фантазии, и, может быть, сам превратил себя в помешанного.
Судя по всему, номер был свободен. Я заметил это без разочарования, но со странным облегчением. Затем, когда мои глаза привыкли к искусственному полумраку, я увидел круг из кресел.
Они были такими же странными, как и те, что я видел во сне, – больше напоминали орудия пыток, чем что-то полезное или элемент декора. Их высокие спинки были слегка наклонены и покрыты шероховатой кожей, какую я никогда не видел до этого. Поручни напоминали лезвия, каждое имело четыре полукруглых выемки, которые были равномерно распределены по всей длине поручня. Снизу было шесть соединенных ножек, выступающих наружу. Благодаря этой особенности каждое кресло становилось похожим на какого-то краба, способного бегать по полу. Если в какой-то момент своего потрясения я и почувствовал идиотское желание расположиться в одном из этих причудливых тронов, то этот порыв был быстро подавлен: я заметил, что сиденье каждого кресла, которое вначале показалось сделанным из гладкого и плотного куба черного стекла, на самом деле было открытым отсеком, заполненным темной жидкостью, которая странно дрогнула, когда я провел рукой над поверхностью. Сделав это, я почувствовал такое сильное покалывание по всей руке, что отпрянул назад к двери ужасного номера и возненавидел каждый атом плоти, схватившей кость моей конечности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});