Читать интересную книгу Рябиновый дождь - Витаутас Петкявичюс

К их столику подсел высокий, красивый мужчина с посеребренными висками. Он понравился Бируте, потому что тоже не считался со Стасисом и его деньгами.

— Это наш новый директор, прекрасный парень, — торжественно сообщил Жолинас и еще что-то заказал. — Два вуза окончил.

Перед закрытием ресторана они, очень веселые, собрались домой. Бируте всю дорогу пела, а директор гнал машину как сумасшедший, одной рукой сжимал ее пальцы, другой держал руль и все спрашивал:

— Боишься?

— Нисколечко, — смеялась она и на самом деле хотела, чтобы они этой глухой ночью врезались в сосну, — я воскресла из мертвых!

— А если я буду изредка навещать тебя?.. Что? Не прогонишь?

— Ты сам не уйдешь!

— Тогда я гоню!

— Директор, — трясся на заднем сиденье Стасис, — машина-то не новая.

— И мы, Стасис, уже не первой молодости. Ну, сколько нам нормальной жизни осталось? Ну, десять, пятнадцать годков, и все. Когда хлопнут лопатой по хорошему месту, тогда уж ничего не потребуется.

У дома они долго не могли расстаться. Отозвав Стасиса в сторону, директор принялся расспрашивать его:

— Кто она такая?

— Моя жена, — ответил тот, а Бируте притворилась, что не слышит этого допроса.

— Не заливай, — не поверил директор, — рядом с ней ты выглядишь как червь в золотом бокале… Из отдыхающих?

— Говорю: жена.

— Будущая?

— Настоящая.

— Считай, что ее у тебя нет. Прощай!

Через несколько дней директор свалил старую баньку Жолинаса и начал строить новую, современную. Мелиораторы поспешно возвели на ручейке запруду, рабочие лесхоза посадили редкие деревья и кустарники, а Бируте получила предложение стать заведующей еще не существующей баней и базой отдыха с приличной зарплатой рабочего лесхоза.

— Но ведь это нечестно! — удивилась она.

— Не вернуть те деньки, что умчались! — запел директор и ничего не ответил ей.

И Бируте начала жить сегодняшним днем. Она перестала отвечать на письма Моцкуса, отказалась принимать посылки, потому что у нее всего было вдоволь…

Она жила сегодняшним днем, а в ее душе росло чувство озлобленности — росло и ширилось. Она была счастлива, наблюдая, как директора мучает страх, когда он, скрываясь от жены и постороннего взгляда, прибегает к ней с каким-нибудь лесным цветочком или шоколадкой, как добивается ее близости, как унижается и снова пешочком убегает искать где-то в лесу запрятанную машину. Она испытала еще большее удовлетворение, когда директор заплакал, узнав, что Бируте не любит его, а только играет с ним, что все это — лишь месть женщины, разозленной на другого мужчину…

Потом был молодой специалист, горячий и глуповатый инженер, который, клянясь ей в вечной любви, до тех пор держал руку над пламенем свечи, пока на ладони не выскочил огромный волдырь, а испуганная Бируте не сказала, что он ей нравится. Но через неделю, когда запруженный ручеек из-за каких-то инженерных просчетов прорвал бетонную плотину и все пришлось делать заново, инженер тихо исчез.

Еще был участковый врач. Злой и всякое повидавший циник, который сначала рассказывал какой-нибудь сальный анекдот, а потом говорил «здравствуй» или «прощай». А потом… Нет, потом уже никого не было, разве что первые встречные, которых она приводила, чтобы позлить себя и Стасиса…

Когда Бируте поняла, что дальше так жить нельзя, когда порожденный несчастьями азарт был утолен и когда желание издеваться над собой и другими опротивело и стало невыносимым, приехал Моцкус. Боясь глянуть в зеркало, она днем и ночью работала на хуторе, надеясь заглушить упреки совести. Возила, как мужик, камни, сажала деревья, сеяла травы, подстригала, косила и снова сажала. Ради какого-нибудь редкого растения она могла отдать и Стасисовы, и свои деньги или пешком отправиться за ним бог знает куда.

А Викторас вернулся неузнаваемый — элегантный, подтянутый — деловой человек из заграничного фильма. Его обычную расхлябанность, равнодушие к своей внешности и вещам будто корова языком слизнула. Исчезло и глупое убеждение, свойственное многим серьезным людям, что мужчину надо уважать только за его ум. Он остановился перед ней словно киноактер и элегантно развел руками. Окинув Моцкуса взглядом, Бируте смахнула со лба прядь волос и бросилась ему на шею, но он, даже не поздоровавшись, зло спросил:

— Как ты могла вернуться к этому отвратительному типу?

Его слова не только остудили, но и обидели ее.

— Я вернулась домой, — тихо произнесла она.

— Это не ответ, — запротестовал Викторас.

— Я вернулась домой из твоей противной гостиницы, — повторила она.

— А он что?.. Он в мебель превратился? — повысил голос гость.

— Тебе хотелось бы, чтоб я дала ему крысиного яда?

— Нет, ему вполне хватит чая. — У Моцкуса, видимо, ответ был наготове, и он сумел больно задеть Бируте.

Она промолчала, наклонившись, сорвала только что раскрывшийся цветок и протянула ему:

— С приездом, — попыталась рассмеяться.

Моцкус не взял цветок.

— Пока ты не ответишь мне на вопрос, я не сдвинусь с места, — заупрямился он.

— Я уже ответила: вернулась домой.

— Разве это дом? — искренне удивился Моцкус.

— Нет, — покачала она головой. — Это не дом, это мой лес, озеро, ручеек, песок, камушки и трава.

— Лесов и вокруг Вильнюса предостаточно.

— Но здесь нет такого прекрасного лесничего, как Марина, — она отплатила ему и бросила цветок на землю.

Моцкусу не оставалось ничего другого, как помириться, но он был непреклонен:

— А что ты скажешь по поводу новой мебели? — Этими словами он надеялся уничтожить Стасиса, обидеть Бируте, но повредил только себе.

— При чем здесь Стасис?

— Я о нем спрашиваю.

— А чем же ты лучше?

Моцкус побледнел, потом покраснел и, потеряв самообладание, начал кричать:

— Как ты смеешь сравнивать меня, всеми признанного ученого, с этим аборигеном?! Что плохого я тебе сделал?

Бируте подняла брошенный цветок, сунула в кармашек пиджака Моцкуса, взяла его за плечи, повернула и вежливо сказала:

— Уходи отсюда.

Викторас оцепенел.

— Уходи.

— Я попросил бы… — он хотел сказать: не толкаться, но тут же спохватился: — Я не Стасис и не позволю так с собой обращаться.

— Знаю, а ты, оказывается, только теперь это понял. Неужели ради такого открытия стоило уезжать за границу? — Она повернулась и ушла.

Потом свернула в лес, шла и плакала, огромными усилиями воли сдерживая себя, чтобы не повернуть назад. Увидев уезжающую машину, она была готова преградить ей дорогу, но поборола эту слабость и осталась стоять за густыми, благоухающими смолой сосенками.

Вернувшись ночью домой, она нашла сложенные посреди двора подарки — ни Моцкус, ни Стасис не потрудились занести их в дом.

Как оставил Альгис Стасиса на опушке леса возле злополучного альпинария, так он и просидел до вечера. И если бы не комары, Жолинас до утра не тронулся бы с места.

«Все! — повторял он в мыслях. — Кончено, — хотя твердо знал, что никто не сможет наказать его за содеянное, что его только поспрашивают, потаскают и отпустят, но в душе чувствовал, что пришел его последний час. Это предчувствие, обостренное словами Милюкаса насчет молитвы, заставило его о многом передумать. Люди! — вот кого Стасис боялся больше всего. Что они скажут? Его люди — это прежде всего Бируте, Альгирдас, это ненавистный ему Моцкус и правдоискатель Саулюс, а потом и все остальные. — Бог свидетель, я защищался. И не я, а он был вооружен, он стрелял в меня и, презирая, заставил тереть ему спину, из-за него дрожала вся деревня, а я только защищался и защищал других. Главное — убедить себя. Наконец, какая разница? Ведь он пришел раненый, больной, он сам помер в этом подвале, а я только похоронил его. Почетно, словно некоего графа… Благодарить меня должны. И нечего удивляться, если я превысил данную мне власть. Ведь даже природа дает самым миролюбивым животным, не обладающим острыми зубами, рога. А что подумают обо мне люди — наплевать», — но снова перед глазами возникла Бируте и посмотрела на него таким осуждающим взглядом, что он содрогнулся.

«А может, и на самом деле пришла пора кончать все? Уйти и не вернуться, а вы сходите с ума, осуждайте друг друга и кайтесь, предавайтесь ненависти и любви, но без меня. Потом наступит покой, исчезнут обиды, забудутся незаслуженные издевательства. Не надо каждый вечер остерегаться этого проклятого богореза, ищущего в дереве то, чего он не может найти в людях, не надо дрожать перед этим счастливчиком, перед этим всесильным Моцкусом, ничего будет не надо! Они должны будут бояться меня. Это будет моя месть. Только надо собрать всю волю… И моя безысходность превратится в их страх. Меня не станет, а моя воля, мои мысли еще долго будут витать и не давать покоя тем, кто заслуживает проклятия. Я буду сниться им по ночам, я стану приходить днем, я буду стучать ставнями и завывать в трубе», — эти мысли так понравились Стасису, так его успокоили, что не почувствовал, как заснул.