Читать интересную книгу Голая правда - Светлана Успенская

— М-м-м, нет, открыта. Я вошел, увидел ее и…

— Вы ушли, затворив дверь за собой?

— Да… Кажется, да. Было так жутко… — Кабаков вздрогнул. Его седая голова печально наклонилась.

— Ну что ж, это, кажется, все, что я хотел узнать, — произнес Костырев. Он встал, собираясь уходить. — Я полагаю, что все недоразумения между нами исчерпаны. Осталось официально оформить результаты нашего разговора. Я пришлю к вам своих ребят, когда вы поправитесь. Хорошо?

Костырев вышел от Кабакова озабоченный. Еще вчера казавшееся ясным дело представляло собой смутную, непонятную картину. Картину, в которой вместо рисунка с единой композицией были четко вырисованы отдельные детали, представлявшие непонятную мешанину рук, ног, голов и предметов.

«Кто же этот неизвестный, вмешавшийся в планы Шиловской? — спросил сам себя Костырев, садясь в машину. — Кто же он?»

И сам себе ответил: «Не иначе как Жмуров. Не иначе».

Едва Костырев вошел в свой кабинет, как раздался робкий стук в дверь. Осторожно, боком, появилась Лиля Анцупова, глядя на своего руководителя большими виноватыми глазами. Она ожидала небольшой трепки за перегибы в работе с подследственным — весть об этом уже разнеслась по коридорам управления.

— Что такое? — хмуро спросил ее Костырев. Зачем делать выговор, если она и так понимает свой просчеты. В следующий раз будет умнее. И осторожней.

— Звонил Барыбин с жалобой. К нему будто бы пришел кто-то из наших сотрудников и набросился с кулаками, крича, что он убийца. Кто это был, Барыбин не знает. Охранники быстро выкинули это го человека и хорошенько намяли бока напоследок. Теперь Барыбин боится, как бы ему не влетело за конфликт с милицией.

— Так… Выясни приметы этого человека и чего он требовал. Потом доложишь. Опроси прочих людей, которые проходят по делу Шиловской, не было ли у них подобных инцидентов.

Через несколько минут Анцупова, как бесшумная тень, вновь предстала пред очи шефа.

— Высокий человек, лет тридцати — тридцати пяти, без особых примет, проник в дом, махнув какой-то красной корочкой перед носом вахтера. Охранникам представился следователем. Увидев Барыбина, начал расспрашивать об отношениях с Шиловской, а потом набросился на него с кулаками, крича, что знает, что тот убил свою жену, и поплатится за это. Прямо псих какой-то, — резюмировала Анцупова, пожимая плечами. — Это не из наших.

— Я знаю, — коротко бросил Костырев. — Сдается мне, что это именно тот человек, которого мы упустили из виду в самом начале расследования…

Глава 31

ПРИЗНАНИЕ

Услышав рапорт Ильяшина по телефону, Костырев обрадовался:

— Молодец! Не зря целую неделю потерял. Возвращайся в Москву, ты мне нужен здесь. А про Жмурова мы сообщим в Армавир.

Ильяшин без сожаления распрощался с колыбелью тульских самоваров и пистолетов Макарова — с тихим городом Тулой, сонно мигавшим ему подслеповатыми огнями домов, выстроенных вдоль железнодорожного полотна. Поезд мчался, ритмично постукивая на рельсах, свежий упругий воздух, напоенный запахом нагретой травы, влетал в раскрытые окна вагона и ласково овевал лицо Ильяшина. Задремавшему милиционеру казалось, что мягкая женская рука ласково перебирает волосы у него на макушке и гладит лоб. Ему снились синие глаза Лили Анцуповой…

— Значит, Жмуров теперь стал Альбертом Топазовым, — пробормотал Костырев, изучая отчет о командировке. — Письмо, естественно, до востребования. Что ж, вышлем ориентировку в Армавир, пусть прочешут город.

— Может, я сам, а? — спросил Ильяшин. У него из рук уплывала голубая мечта — лично задержать особо опасного преступника.

— Незачем, — спокойно ответил Костырев. — И здесь работы полно.

Но розыск в Армавире не затянулся. Жмурова поймали на почте, куда он пришел получать корреспонденцию. Расслабленный южным приветливым солнцем, ласковым ветром, дышавшим степным полынным жаром, южным изобилием, Жмуров забыл об осторожности, которую воспитал в себе, находясь в бегах.

Он вошел в прохладное здание почты, по которому с монотонным жужжанием летали ошалевшие от пекла черные мухи, протянул свой новенький паспорт и приветливо улыбнулся молоденькой девушке, сидевшей за конторкой.

— Мне должно быть письмо. Посмотри, красавица, — весело сказал он и прищурился, глядя на солнце, яростно светившее сквозь купы шелковицы, вокруг которой лиловыми пятнами расплывались раздавленные ягоды.

Он смотрел в окно на загорелых детей, палками рубивших заросли бурьяна, и ему казалось, что вся напряженная трудная жизнь позади, впереди только спокойные дни, полные покоя, отдыха и благодействия.

Жмуров не видел, как девушка, открыв его паспорт, увидела запоминающуюся фамилию и, чуть приподнявшись над стулом, растерянно посмотрела на невзрачного молодого человека, который со скучающим видом сидел около кабинки для междугородных переговоров.

Молодой человек, поймав ее взгляд, подобрался, пружинисто вскочил, подошел к Жмурову, стоявшему к нему спиной, и, ткнув ему в бок табельным оружием, официально сказал:

— Пройдемте, гражданин…

Жмуров, все еще натужно улыбаясь, медленно повернулся к нему, уже группируясь для удара и прыжка, но, увидев на окнах почты железные решетки, а в дверях внезапно выросшие массивные фигуры в гражданской одежде, вспомнив о маленьком гладком браунинге, который он оставил под матрацем в комнате хозяйки, махнул рукой и безропотно позволил застегнуть на себе наручники. Он понимал, что его партия проиграна…

Жмурова доставили в Москву через три дня. Признавая заслуги старлея в розыске, Костырев сказал:

— Ну что, Костя, он твой. Отдаю его тебе. Допрашивай, делай с ним что хочешь, только добудь показания.

Костя был доволен. При встрече он гордо, сверху вниз, оглядел маленькую Анцупову и заметил:

— Ну все, дело Шиловской, считай, закрыто.

— С чего это вдруг? — удивилась Лиля.

— Завтра Жмурова допрашиваю, а на следующей неделе оформляем документы, и все, до суда.

— Ты думаешь, он так тебе и выложит все до последнего. Ему мокрое дело на себя вешать не захочется. И не рассчитывай.

— Не бойся, я его раскручу. Да я его характер вот как чувствую, ведь столько времени пас!

— Но у тебя же нет улик на него.

— Ну ты даешь! А пистолет! А перстень!

— Подумаешь, скажет, пистолет купил. И перстень. А Жало вообще в первый раз видит.

— А ворсинки от его рубашки на пеньюаре Шиловской! А отпечаток пальца на кухонной двери!

— Таких рубашек миллион штук. А отпечаток… Ну так он же там жил! Пришел встретиться с тещей.

И вообще, знаешь, как это называется? — прищурив синие глаза, так что они превратились в узкие щелочки, задорно сказала Анцупова. — Это значит повесить дело на невинного человека!

— Да уж конечно, невинный! Чуть не убил охранника в колонии, а туда же невинный! — иронически ухмыльнулся Ильяшин.

Они разошлись, взаимно недовольные друг другом. Ильяшин столько времени мечтал заполучить беглеца, и вот теперь, когда его цель достигнута, какая-то пигалица уверяет его, что он зря старался, и вообще Жмуров оказывается невинным агнцем, которого нехорошие милиционеры ведут на заклание.

«А вдруг он действительно не признается? — размышлял Ильяшин. — Конечно, это будет не так уж катастрофично, но как она будет надо мной хихикать! Слава Богу, Жмурова не нужно будет отпускать с извинениями. Даже если он не признается, то все равно поедет досиживать свой срок плюс три за побег, но какое это будет поражение для меня! А я ее еще хотел на выходные пригласить в парк Горького на американские горки, а она…»

И Костя, раззадоренный низкой оценкой его успехов, ничего так не желал, как доказать заносчивой девчонке свое превосходство перед ней, маленькой сыщицей, неспособной взять на аркан такого крупного зверя, как особо опасный преступник Витек Жмуров.

Жмурова доставили на допрос августовским солнечным утром. Еще стояло лето, но недавние холода, внезапно хлынувшие на Среднерусскую равнину из полярных широт, уже опалили деревья арктическим дыханием, нанеся легкую желтизну на сочную зелень канадских кленов.

Ожидая, когда приведут Жмурова, Ильяшин планировал допрос. Сначала надо завести беседу о второстепенных вещах, о том, почему Жмуров оказался в Армавире, где скрывался, а потом уже перейти на его гастроли в Москве. В напряженных размышлениях Костя потирал лоб, поперек которого прорезалась глубокая вертикальная складка.

Набрасывая список вопросов, Ильяшин так глубоко ушел в себя, что, когда резкий звонок телефона грянул в тиши кабинета, он подпрыгнул на стуле, как внезапно разбуженный человек.

Звонил дежурный, капитан Любимов.

— Слушай, Ильяшин, тут к Костыреву какой-то человек прорывается. Говорит, что по делу Шиловской.