Читать интересную книгу За свободу - Роберт Швейхель

Разграбление монастыря восставшими крестьянами в 1525 г. С рисунка пером современника Крестьянской войны И. Мурера

Якоб Рорбах избрал для своего отряда путь, ведущий через Эринген. Графы фон Гогенлоэ, со свойственным им высокомерием, тешили себя надеждой унять бурю, пустив в дело немного строгости и побольше обещаний. Но в Эрингене Рорбах поднял восстание, и крестьяне графов Гогенлоэ во главе с Вольфом Гербером присоединились к нему. С ними выступил и Вендель Гиплер.

В тот же вечер военачальники крестьянских отрядов собрались в большом монастырском зале. Главным начальником сводного отряда, названного Светлой ратью Оденвальда и Неккарталя[99], избрали Иорга Мецлера. Вендель Гиплер, избранный канцлером рати, расположился в покоях настоятеля, где брат Евсевий старался по мере сил уничтожить следы разгула и грабежа. Но отправиться на покой Гиплеру удалось лишь поздней ночью. Встретившись в Шентале с друзьями, он должен был со многими повидаться, о многом переговорить. Там царило радостное возбуждение в предвкушении счастливого исхода начатого дела. На радостях выпили немало кружек доброго монастырского пива. И в лагере, и в окрестных деревнях по всей долине шумное веселье не стихало до поздней ночи.

На следующее утро Вендель Гиплер встал несколько позже обычного. Он еще сидел за столом, уминая краюху хлеба и запивая ее вином, когда вошел Иорг Мецлер. С ним был рыцарь, закованный в латы с головы до пят. Коренастый и широкоплечий, он благодаря выпуклому панцирю и наплечникам казался еще плотнее и шире. Из-под открытого забрала смотрело круглое, как яблоко, лицо, обрамленное короткой мягкой бородкой. У него были маленькие, широко расставленные глазки, короткий приплюснутый и мясистый нос и прямые обвислые усы. Едва Вендель Гиплер бросил взгляд на эти розовые щеки и на этот отнюдь не грозный облик, как тут же вскочил с покойного игуменского кресла, обложенного подушками, и воскликнул:

— Гец фон Берлихинген!

— Он самый, — отозвался рыцарь. — Так вы еще помните меня? Давненько мы с вами не видались!

— Совершенно справедливо. В последний раз я видел вас в Гейльброне, — отвечал Вендель Гиплер. — Надеюсь, однако, что вы являетесь в полном вооружении не для того, чтобы сражаться со мной. Садитесь, господин рыцарь.

Гец фон Берлихинген. С портрета XVI в.

Гец фон Берлихинген последовал приглашению канцлера и, сняв свой боевой шлем, обнажил выпуклый лоб и облысевшую спереди голову. Еще густые и длинные волосы на затылке спускались прямыми космами на брыжи.

— Я был в Гейльброне в самый день суда, — продолжал Гиплер, — когда магистрат, невзирая на то что вы сдались при Мекмюле на почетную капитуляцию, хотел засадить вас в тюрьму. Его подбивал на это, как я узнал впоследствии, коварный Трухзес фон Вальдбург. Но счастью, брату вашего зятя, Францу фон Зиккингену и Флориану Гейеру, которым случилось проезжать поблизости в Штуттгарт, удалось наставить наш премудрый магистрат на путь истинный. Мне рассказывали потом, как досточтимые ратсгеры вскочили, бледные с перепугу, когда вы стукнули по столу железной рукой, отстаивая свое право, и как почтенные бюргеры, стоявшие с копьями и дубинками наготове, чтобы схватить вас, бросились врассыпную.

Иорг Мецлер, стоявший облокотившись на узкий пюпитр, громко рассмеялся. Гец вторил ему несколько принужденно: мекмюльская история не принадлежала к числу приятных воспоминаний, а легкая ирония в тоне рассказчика не делала ее приятней. Видимо желая придать другое направление разговору, Гец воскликнул:

— Добрый Франц! Если б он подождал, его поход против архиепископа Трирского не потерпел бы неудачу, а крестьяне имели бы вождя, равного которому не найти во всей империи. Эх и задал бы он перцу попам да князьям!

Вендель Гиплер вперил в него свой умный, пронизывающий взгляд.

— Так вы еще не оставили своих старых планов? — спросил он.

— Что поделаешь? — отвечал рыцарь. — Такие вещи не забываются. Я никогда не был другом попов и князей, а теперь — тем паче. В нынешнее время имперскому рыцарству не дают свободно дышать.

— Но старыми картами игры не выиграешь; видите, что творится вокруг, — заметил Гиплер.

— Вы правы, — отвечал рыцарь. — Говорю, не хвалясь: я испокон веку был другом бедняков. Всем известно, что я многим помог отстоять их право против произвола епископских и городских властей.

— Да, это нам известно, — вмешался Иорг Мецлер. — Когда вы слезали с коня перед монастырем, кто-то крикнул: «Это Гец!» — и все бросились на улицу, чтобы посмотреть на вас.

С плохо скрываемым самодовольством рыцарь погладил свои прямые усы и продолжал:

— Франц ни во что не ставил крестьян, а между тем, будь он у них военачальником, дворянство перешло бы на их сторону. Верьте моему слову. С таким командиром, да еще имеющим вес у дворян, игру можно было бы считать выигранной.

Гиплер, внимательно слушавший его, молча раздумывал.

— Но что это я разболтался о прошлых временах, ведь не для того я приехал сюда, — воскликнул Гец. — А здесь у вас, как я погляжу, остались голые стены. Монастырь обобран дочиста. Впрочем, война есть война.

— Называйте вещи своими именами, — резко прервал его Гиплер. — Крестьяне не грабители и не разбойники. И ценности, и хлеб, и вино, накопленные в замках и монастырях, — все это было добыто крестьянами в поте лица и отнято у них тунеядцами.

— Значит, я могу возвратиться в Якстгаузен без всяких опасений? — воскликнул Гец, побагровев, и вскочил с места. — Ведь я приехал с намерением получить охранную грамоту для брата Ганса и его семьи.

— В таком случае вам надлежит обратиться к нему. Он у нас главный, — отвечал Гиплер, не поднимаясь и кивнув головой на Мецлера. — Я отправляю обязанности секретаря, все равно как в тысяча пятьсот тринадцатом году в комиссии, учрежденной герцогом Ульрихом и графом Георгом фон Гогенлоэ, чтобы рассудить вас, господин фон Берлихинген, с Антоном Вельзером, у которого вы отбили близ Эрингена воз с товарами, направлявшийся в Страсбург.

— Воз шел из Нюрнберга, а я находился в открытой вражде с городом.

В прищуренных глазах канцлера промелькнуло нечто вроде усмешки, но он сдержал себя и заговорил серьезно и убедительно:

— Сейчас у нас только одна вражда — великая вражда, которая заставила крестьян взяться за оружие. Так разве это не сообразно со справедливостью, господин фон Берлихинген, чтобы те, кто заставил крестьян взяться за оружие, чтобы бороться за свободу, оплатили издержки войны? И я полагаю, что если дворянство и духовенство умели прикрывать свой грабительский произвол над бедняками ширмой, называя ее правом и законом, то и для военной контрибуции, которую ныне вынуждены взимать крестьяне, можно найти подходящее основание. Что же касается охранной грамоты, то каково будет твое мнение на этот счет, брат Иорг?

Тот дал свое согласие, и Вендель Гиплер, вынув из кармана бумагу, перо и чернила, принялся набрасывать текст охранной грамоты. В ней именем начальника Светлой рати Оденвальда и Неккарталя повелевалось всякому и каждому, независимо от его звания и состояния, под страхом лишения жизни и имущества не чинить никакого насилия Гансу фон Берлихингену, его вассалам, челядинцам и домочадцам и не умышлять против них никакого зла или ущерба, но оказывать им всяческую помощь и защиту.

Тем временем Гец, стоя у стрельчатого окна и покусывая кончики усов, смотрел на поросший травой, окруженный галереями двор, где погребали монахов. На их могилах не было ни холмов, ни крестов, ни камней. Только зеленая подстриженная трава, среди которой пробивались первые весенние цветы. Он с грустью задумался над мимолетностью и бренностью всякой тщеты земной. Иорг Мецлер, развалившись в глубоком кресле настоятеля, зевал от нетерпения.

— Торопись, канцлер, у меня дел по горло!

Как только Гиплер перечитал и дал ему подписать грамоту, он тут же, без всяких церемоний, ушел. Гиплер скрепил грамоту своей подписью и канцлерской печатью.

— Теперь в Якстгаузене можно чувствовать себя так же спокойно, как в лоне авраамовом, — сказал он, вручая рыцарю документ. — Да, господин Гец, мы живем в великое время. И меня удивляет, что вы отсиживаетесь в четырех стенах. Ведь прежде вы не страшились ни бурь, ни гроз.

— Я сроду не был лицемером! — воскликнул рыцарь, глубоко вздохнув. — И должен сознаться, как только наступает осень, моя рыцарская кровь начинает бродить, как вино в бочке. Попов я ненавижу, а князья рады высосать из нас последние соки. Да, от своих слов я не отступлюсь. Дворянство думает так же, как и я, и, это мне доподлинно известно, охотно пошло бы за мной. Только вот что…

Он вдруг умолк, повернулся и тяжело зашагал взад и вперед по комнате. Немного погодя он остановился перед канцлером, убиравшим свои письменные принадлежности, с ожесточением потер лоб и глухо произнес: