Читать интересную книгу Люди остаются людьми - Юрий Пиляр

Нарядчик провожает меня ненавидящим взглядом.

Я медленно иду в свой барак, расстроенный и удрученный, и вдруг спохватываюсь, что забыл в конторе дощечку. Возвращаюсь — технорука и нарядчика уже нет. Плановик, стоя посреди комнаты, протягивает мне дощечку.

— Спасибо, что не выдал, — говорю я.

— Хорошо ты отбрил нашего Держиморду, только за это и прощаю туфту. Гляди, будь теперь осторожен с ним!

— А кто он, между прочим? Почему с прической?

— Он через месяц освобождается, бывший судья-взяточник… Я вот что еще хочу тебе посоветовать. Никогда не плутуй по мелочи. Ну что это за глупость — четыре кубика?

— А сколько же надо было — сорок?

— Давай сорок, а еще лучше — четыреста. Только сумей так, чтобы комар носа не подточил.

Я не могу удержаться от улыбки, хоть мне и невесело.

— И ты пропустишь такую туфту?

— Четыреста кубометров — это не туфта, это, если хочешь, искусство или подвиг, — отвечает он на полном серьезе.

— А это правда, что ты похитил сто тысяч?

— Триста тысяч, — поправляет меня плановик, и его заплывшие глазки загораются. — Триста тысяч как один рубль!

В голосе — гордость.

— А за что посажен Курганов?

— Курганов — он, как говорят, из кировского потока. Секретарем одного из райкомов в Ленинграде был…

— Он хороший человек?

— Зверь, — говорит плановик. — За приписку отдает под суд. Даже за туфту. А вообще ничего мужик. Справедливый.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Меня вызывают к начальнику командировки. Посыльный, белобрысый парнишка, стоит у порога, дергая тесемку ушанки. А я только было снял валенки и собирался прилечь.

— Ты-то, кубарик, что нервничаешь?

— Будешь нервничать, когда сказано — одна нога здесь, другая там. Что мне, разорваться из-за вас? — бурчит посыльный.

Я надеваю полушубок, и мы выходим на скрипучий снег.

Зачем я понадобился начальнику в неурочный час? Может, нарядчик исполнил свою угрозу — настрочил рапорт, и теперь меня загонят куда-нибудь в тартарары?

— Почему так срочно? — спрашиваю посыльного.

— Грузовик за воротами ждет — вот почему. Чуточку холодеет сердце.

В кабинете начальника накурено. Хозяин — за столом. На стульях Курганов и Ампилогин. У двери на табурете незнакомый военный в белой шубе.

— Садись, орел, — дружелюбно говорит мне начальник.

Недоумевая, присаживаюсь на крайний стул. Ампилогин подмигивает мне тоже дружелюбно. Курганов, заложив ногу за ногу, читает какую-то бумагу.

— Ну так, без дальних вступлений, — потирая конопатую щеку, говорит начальник. — Есть предложение поставить тебя воспитателем.

— Меня?!

— А что? Вот товарищ Ампилогин утверждает (начальник так и говорит: «товарищ»), что, кроме тебя, больше некого. Дескать, политически подкован, морально устойчив и тэдэ и тэпэ…

— А ты куда? — спрашиваю я Ампилогина, и вдруг мне все становится ясным: это его ждет машина и этот военный в шубе, начальник не оговорился, назвав Ампилогина товарищем…

Нет, не радость, а жгучая зависть и обида охватывают меня. Я понимаю, что это неблагородно, но я не радуюсь, я завидую, и мне обидно: почему он, а не я?! Или почему только он?

— Ничего, и ты скоро поедешь, — будто прочитав мои мысли, говорит Ампилогин.

Внезапно в моих глазах он делается чужим, принадлежащим к какому-то иному, высшему, недоступному мне миру.

— Я согласен, — быстро говорю я начальнику, хотя он, кажется, и не спрашивал моего согласия.

Предложение стать воспитателем, только что приятно ошеломившее меня, особенно потому, что я ждал совсем другого от встречи с начальником, уже не представляется мне лучезарным: я хочу домой, хочу уехать вместе с Ампилогиным, хочу на волю!..

— Добро. Не будем задерживать товарищей. Мы тут еще побеседуем. Ну!.. — И, поднявшись, начальник встряхивает большую руку Ампилогина. — Кланяйся столице. Буду в Москве, проведаю, если примешь.

— Без пол-литра не приму, — смеется Ампилогин, уже чужой мне, человек с иной, счастливой планеты.

Он и сам, вероятно, это чувствует и, желая как-то сократить вдруг возникшее расстояние между нами, подает мне руку и обнимает меня.

— Адрес мой у тебя есть. Заходи в любое время…

Словно я тоже москвич и вольный человек. И я прощаю ему его счастье.

— Будь здоров, Александр. Счастливого пути.

— Спасибо. Будь и ты.

Затем Ампилогин прощается с Кургановым и в сопровождении молчаливого военного, козырнувшего начальнику, уходит.

Начальник вновь усаживается за стол. Лицо принимает обычное властное, чуть озабоченное выражение. Курганов грустен — это понятно.

— Значит, так, — говорит мне начальник. — Завтра утром выступишь перед людьми. Через три дня годовщина Красной Армии, напомни об этом, о ее славных традициях, о героизме и тэдэ и тэпэ. Чтобы народ постоянно чувствовал, что здесь тоже фронт. Выполнение производственного плана — вот наша главная боевая задача. Установки ясны?.. Выступать перед народом приходилось?.. Только так — побоевей, побоевей! Ты ведь где-то очень боевой, я знаю. Даже жалобы на тебя поступают. — Начальник, усмехнувшись, взглядывает на Курганова. — Вот если бы не наш технорук, не быть бы тебе воспитателем, прямо скажу.

— А я, между прочим, не оправдываю его, — сухо говорит Курганов. — Мордобой — это не наши методы.

— Ну, подумаешь, разок двинул власовца, — говорит ему начальник и потом мне: — Вообще, конечно, словом надо воздействовать… Значит, все понятно?

— Понятно. — Я встаю.

— Кстати, гражданин начальник, пора наконец призвать к порядку нарядчика. По-моему, я уже не раз докладывал вам, — со сдержанным раздражением говорит Курганов.

Начальник морщится.

— Ладно, Курганов, ладно. Это-то вы как раз некстати… Вы свободны, — говорит он мне.

Я давно замечаю, что начальник и технорук не дружат, даже больше, недолюбливают друг друга.

Обычная церемония развода. Над заиндевевшим частоколом в морозной мгле горит тонкая полоска зари.

Я выступаю и говорю людям о том, что вчера вечером уехал домой наш воспитатель. Он был боевым пилотом на фронте, честным человеком в плену, хорошим товарищем здесь для всех нас, и вот теперь он возвращается в Москву, к семье. Не сомневаюсь, говорю я (и я искренне это говорю), что недалек тот час, когда мы с вами тоже вернемся к своим семьям. А пока перед нами стоит нелегкая задача — выполнить наш производственный план, и пусть пример товарища Ампилогина вдохнет в нас новые надежды и прибавит нам сил…

— Расплывчато, расплывчато, — недовольно произносит начальник, когда бригады трогаются. — Побоевее надо было, поконкретнее.

— Это то, что сейчас и надо людям. Молодец! — говорит мне Курганов и уходит в распахнутые ворота вслед за бригадами.

2

К нам приезжают артисты: голубоглазая девушка с ямочкой на подбородке, высокий горбоносый мужчина с сухим интеллигентным лицом и чернявый парень с наружностью карманного вора.

Одеты, как все заключенные, — в стеганые малахаи и ватные штаны. Даже девушка. И голодные: это я сразу вижу по особому блеску их глаз. Как только их передают мне, я веду артистов в столовую и прошу нашего повара, волосатого Петю-одессита, покормить их.

Они едят торопливо и жадно. Девушка тоже.

— Петя, подкинь им еще, — шепчу я повару.

— А кто мне эти пайки возместит? Начальник выпишет, да? — ворчит Петя, но «подкидывает»: приносит на стол с полдюжины клейких перловых запеканок.

— Ого! — радуется горбоносый. — Да у вас тут просто курорт!

— Мерси, — говорит девушка и тонкими, не очень чистыми пальчиками берет одну из запеканок и вонзает в нее белые острые зубы.

Чернявый парень уплетает свою порцию молча. Около его табурета стоит обшарпанный футляр с трофейным аккордеоном. Футляр перевязан грязноватым брезентовым поясом.

— И всех вас так здорово кормят? — интересуется горбоносый.

— Кушайте на здоровье, — дипломатично отвечаю я.

— Прекрасно, — произносит он, отправляя в рот последний кусок, прожевывает его, вытирает руки о ватные штаны и величественно-снисходительно смотрит на девушку. — О, Офелия, в последний час ты не забудь моей молитвы!

Его бархатистый баритон вибрирует, и я неожиданно робею перед горбоносым, перед девушкой и даже перед парнем с наружностью карманника: они причастны к чему-то высокому и священному, что именуется словом «искусство»… Пусть горбоносый даже и перевирает «Гамлета».

— А теперь было бы недурственно принять теплую ванну, надеть мягкий халат и выкурить трубку у камина, — шутливо продолжает он, видимо, приходя в хорошее расположение духа. — А вы, леди? Каково ваше желание? — спрашивает он девушку.