Радостный возглас вырвался из моей груди. Я упал к ногам Эдмеи и стал целовать ее колени сквозь муслин пеньюара.
Она положила руки на мою голову и сказала:
— Разве я не могу благословить вас? Я буду благословлять вас и здесь, и на том свете.
От прикосновения ее рук по моему телу пробежала дрожь.
Я был уже не в силах этого вынести — мне хотелось осыпать поцелуями не только колени, руки и лоб Эдмеи, но и целовать ее в губы, чтобы она вдохнула в меня новую жизнь.
Я приподнял голову: мои глаза сверкали, лицо пылало и волосы растрепались.
Я был готов взять свою возлюбленную на руки и унести ее… Куда? Бог весть! В какую-нибудь пустыню, где ни люди, ни закон не смогли бы нас разлучить.
Но графиня посмотрела на меня со спокойствием богини, прикоснулась губами к моему лбу, обняв мою голову руками, а затем встала и сказала:
— Следуйте за мной, Макс; сейчас вы узнаете, почему я попросила вас вернуть мою милую, точнее, друг, нашу милую Богоматерь.
Она подала знак Зое.
Я все еще стоял на коленях и осыпал поцелуями одну из рук графини, орошая ее слезами.
Меня охватило такое исступление, что чувства должны были излиться в виде криков и плача; если бы я был один, то, наверное, стал бы кататься по ковру, не владея собой, за что мы столь опрометчиво упрекаем женщин.
— Идите сюда, Макс, — повторила графиня, — на воздухе вам станет лучше.
Я встал, качаясь и прикрывая руками глаза; комната показалась мне морем огней, и кровь, ударившая в голову, бешено стучала в висках.
— Куда мы пойдем? — спросил я.
Эдмея протянула мне руку с улыбкой и сказала:
— Слушать, как поет соловей.
XXVIII
Я последовал за графиней.
Произнесенные ею слова прояснили мне цель нашей прогулки. Мы направлялись к кладбищу.
У Эдмеи была одна странная черта.
Смерть лежит в основе всего в нашей жизни — недаром Плиний говорил за девятнадцать веков до нас, что человек начинает умирать, как только рождается; однако, пока мы живы, особенно в юную и светлую пору жизни, смерть остается скрытой от наших глаз.
Но Эдмея неизменно ощущала присутствие смерти и относилась к ней как к кормилице новой, неведомой жизни, к той, что всегда готова напоить божественным молоком и убаюкать на своей вечной груди.
Зоя взяла маленькую Богоматерь, а также большой алтарный покров, над которым трудилась графиня, когда я пришел, и пошла вслед за нами.
Графиня не стала ждать, когда я подам ей руку, о чем я, задумавшись, совсем забыл, а сама оперлась на мою руку.
До кладбища, куда мы направлялись, было примерно двести шагов.
Мы не проделали и четверти пути, как Эдмея остановилась и спросила:
— Вы слышите моего крылатого поэта?
В самом деле, до нас долетали благозвучные рулады соловья.
— Он рассказывает о своем романе с розой, — продолжала графиня, — и хотя это кладбищенская роза, соловей все равно ее страстно любит. Если то, что вы мне говорили, правда, Макс, вы с ним немного похожи: вы тоже любите кладбищенскую розу, бледный и хрупкий цветок, — добавила она с невыразимой грустью, — ваша избранница, возможно, проживет не дольше той, в которую влюблен бедный бюльбюль[10].
— Эдмея! Эдмея! — воскликнул я, прижимая ее руку к своему сердцу. — Как вы можете говорить мне такое?
— Что поделаешь, друг мой! С тех пор как горе сделало меня невеселой, я всегда предчувствовала, что рано умру. Древние говорили: «Ранняя смерть — доказательство любви богов», а они вряд ли верили, что душа существует. Почему бы и нам, для кого верование в вечность нашей жизни, более того, убежденность в этом, является религиозным догматом, не согласиться с мнением древних?
Когда мы вошли на кладбище, Эдмея остановилась. Я подумал, что ей хочется послушать пение соловья, заливавшегося сильнее, чем прежде, но она стала смотреть по сторонам.
Я тоже огляделся, стараясь понять, что привлекло ее внимание, и заметил двух мужчин, сидевших на скамье у входа в церковь. Они тут же поднялись и направились к нам.
— Кто эти люди? — спросил я Эдмею, невольно вздрогнув.
— Один из них — знакомый вам Грасьен, а другой — могильщик, которому я плачу небольшое жалованье вперед, предвидя, что не сегодня-завтра мне придется прибегнуть к его услугам.
— Как вы жестоки, Эдмея!
— Почему же, Макс? Если я когда-нибудь вас покину, то буду ждать вас там… Правда, в случае излишней поспешности я, возможно, рискую, что меня забудут.
— Никогда! Никогда! — воскликнул я. — О Эдмея, обещаю, что буду с вами и здесь, и в ином мире. Я клянусь в этом перед лицом…
— Не клянитесь, — перебила меня графиня, — я не хочу, чтобы вы чувствовали себя связанным клятвой. Нет, Макс, вы слишком добры, благородны и великодушны, чтобы Бог вас оттолкнул. Если даже мы встретимся там, наверху, не как влюбленные, мы будем друзьями.
Затем, обращаясь к подошедшим мужчинам, она спросила:
— Ну, Грасьен, и вы, папаша Флёри, чего вы ждете?
— Мы ждем распоряжений госпожи графини, — последовал ответ.
— Разве вам неизвестно, зачем я здесь, Грасьен?
— Конечно, но я не знал, можно ли при господине де Вилье…
Эдмея промолвила с улыбкой:
— Господин де Вилье — свой человек, Грасьен, поднимайте камень.
Мужчины направились к могиле, которую в ночь после свадьбы Зои показывала мне г-жа де Шамбле, говоря, что она предназначена ей.
Они приподняли надгробный камень, на котором графиня лежала тогда как мертвая, в то время как соловей пел у нее над головой.
Когда мужчины приблизились, птица перелетела на соседний куст.
Я тоже подошел к могиле, глядя на нее с любопытством, смешанным со страхом.
Под сдвинутым камнем открылась лестница из двенадцати ступеней, упиравшаяся в дубовую дверь.
Я понял, что эта дверь ведет в подземный склеп.
— Вы собираетесь сюда спуститься? — спросил я Эдмею, удерживая ее.
— Разумеется, — отвечала она. — Если помните, в «Соборе Парижской Богоматери» (я имею в виду книгу, а не храм) есть глава под названием «Келья, в которой Людовик Французский читает часослов». Так вот, это моя келья, где я читаю свой часослов.
Между тем папаша Флёри открыл дверь склепа.
Графиня отпустила мою руку, поставила ногу на первую ступеньку (по узкой лестнице можно было спускаться только по одному) и воскликнула, повернувшись вполоборота:
— Пусть тот, кто меня любит, последует за мной!
Я тотчас же стал спускаться, ибо готов был устремиться за Эдмеей даже в бездну.
Когда я добрался до последней ступени, графиня, уже стоявшая внизу, протянула мне руку со словами: