Читать интересную книгу Джентльмены и игроки - Джоанн Харрис

— Вы слышали, — ответила она. — Вы и тогда меня слышали, правда, сэр?

Тогда? Невидимый палец мягко, почти сочувственно толкнул меня. Внезапно захотелось присесть, но я удержался на ногах.

— Вы сейчас вспомните, — улыбнулась мисс Дерзи. — Ведь вы никогда не забываете лица.

Я смотрела, как он соображал. Туман сгущался, даже за ближайшими деревьями ничего не было видно. От костра позади нас осталась лишь куча догорающих углей, и, если не пойдет дождь, они будут тлеть еще два-три дня. Честли нахмурился, поблескивая в мутном свете как морщинистый тотем. Прошла минута. Две минуты. Я заволновалась. Может, он слишком стар? Все забыл? И что делать, если он сейчас не оправдает моих надежд?

Наконец он заговорил:

— Вы… вы — Джули, да?

Горячо, старик. Я позволила себе выдохнуть.

— Джулия, сэр. Джулия Страз.

Джулия Страз.

Как давно я не слышал этого имени. Как давно я даже не думал о ней. И вот она опять здесь, в образе Дианы Дерзи, смотрит на меня с симпатией — и немного с юмором — своими яркими карими глазами.

— Вы сменили имя? — наконец выдавил я.

Она улыбнулась.

— Да, учитывая обстоятельства.

Это понятно. Она уезжала во Францию…

— В Париже, да? Полагаю, вы там выучили французский.

— Я была прилежной ученицей.

И я вспомнил тот день в Привратницкой. Ее темные волосы, короче, чем сейчас, аккуратный костюмчик — плиссированная юбка и нежный свитер. Я вспомнил, как она улыбалась мне, робко, но по глазам ее было видно, что она знает. Как же я был уверен, что она знает о чем-то…

И теперь я смотрел на нее в этом жутковатом свете и удивлялся, как мог ее не узнать. Что же она делает здесь и как сумела превратиться из дочки смотрителя в такую уверенную молодую леди? А больше всего я хочу знать, что ей известно и почему она скрыла это от меня и продолжает скрывать.

— Вы все-таки знали Пиритса, так ведь?

Она молча кивнула.

— Но как же тогда Кин?

Она улыбнулась:

— Я же сказала, ему пришлось уйти.

Так ему и надо, этому пройдохе. Ему и его книжечкам. Как я не раскусила его с первого взгляда? Эти записи, эти рисунки, эти игривые замечания о природе и истории «Сент-Освальда». Помню, еще тогда подумала, не разобраться ли с ним немедленно, но у меня было столько забот, да и не так уж много он собрал — кроме той фотографии, — что могло бы мне повредить.

Согласитесь, что начинающему писателю больше пристало общаться со своей музой, чем копаться в старой истории. Но он раскопал ее и, кроме того, учился в «Солнечном береге», правда, на три-четыре класса старше меня, поэтому не смог бы сразу обнаружить связь.

Я сама ее не замечала, но по ходу дела вспомнила его лицо. Я встречала его еще до того, как попала в «Солнечный берег», я вспомнила, как шайка мальчишек прижала его к стенке после уроков, вспомнила его аккуратную одежду — подозрительную для «солнышка» — и, главное, библиотечные книги под мышкой, из-за которых на него и напали.

Эта сцена послужила мне хорошим уроком. «Будь невидимкой, — предостерегала я себя. — Не кажись слишком умной. Не носи с собой книги. И при малейшем сомнении беги что есть мочи». Кин не побежал. С этим у него всегда были сложности.

В каком-то смысле мне было его жаль. И все же, найдя эту записную книжку, я знала, что нельзя оставлять его в живых. Он уже отыскал ту общешкольную фотографию «Сент-Освальда», он беседовал с Марлин, но прежде всего — этот снимок с какого-то спортивного праздника в «Береге», с вашей покорной слугой в задних рядах (хорошо хоть Громовые Штаны не попали в кадр). Когда он установил бы эту связь (а он сделал бы это рано или поздно), осталось бы всего лишь проштудировать фотоархив «Берега».

Несколько месяцев назад я купила нож в армейском магазине за двадцать четыре фунта девяносто девять пенсов, и, надо сказать, превосходный — острый, тонкий, обоюдоострый и разящий наповал. В общем, совсем как я. Жалко, что пришлось его оставить — он предназначался для Честли, — но забирать его было бы слишком хлопотно, да и не хотелось болтаться в общественном парке со смертоносным оружием в кармане. А отпечатков на нем не осталось. Я была в перчатках.

Я шла за ним до огороженной площадки, и как раз начался фейерверк. Там деревья, и под их кронами тени вдвое темнее. Конечно, кругом был народ, но все смотрели на небо, и в свете ракет никто не заметил молниеносную маленькую драму, разыгравшуюся под деревьями.

Поразительно, сколько мастерства требуется, чтобы пронзить человека между ребер. Самое сложное — это межреберные мышцы: они так сокращаются, что, если даже и не попадешь случайно в ребро, нужно пробить слой напряженных мышц, чтобы нанести серьезную рану. Бить прямо в сердце не менее рискованно: здесь преграждает путь грудина. Идеальный способ — через спинной мозг, между третьим и четвертым позвонком, но скажите на милость, как отыскать это место в темноте, к тому же под большой армейской паркой?

Конечно, можно было перерезать ему глотку, но те из нас, кто пробовал это на деле, а не просто видел в кино, подтвердят, что это не так-то легко. И я ударила вверх, от диафрагмы, как раз под грудину. Оттащила его под деревья, где он сошел бы за пьяного, и оставила там в полном одиночестве. Я не преподаю биологию, так что могу лишь предполагать, от чего он умер — потеря крови, поврежденное легкое, — но не скрою, удивлен он был до чертиков.

— Вы убили его?

— Да, сэр. Ничего личного.

Внезапно показалось, что я действительно болен, что все это галлюцинация, говорящая о моем подсознании больше, чем хотелось бы знать. Несомненно, чувствовал я себя неважно. Резкая боль в боку добралась до левой подмышки. Невидимый палец превратился в руку, жесткое давление на грудину душило меня.

— Мистер Честли!

В голосе мисс Дерзи слышалось беспокойство и участие.

— Просто колика, — отозвался я и разом осел. Глинистая земля, хотя и мягкая, казалась на удивление холодной; этот холод бился сквозь траву, как сердце умирающего. — Вы убили его? — повторил я.

— Надо было убрать концы в воду. Как я сказала, ему пришлось уйти.

— А Коньмана?

Молчание.

— И Коньмана, — сказала мисс Дерзи.

На мгновение, ужасное мгновение, у меня перехватило дыхание. Мне не нравился этот мальчик, но он был одним из моих, и, несмотря ни на что, я надеялся…

— Мистер Честли, пожалуйста… Я не могу этого сейчас допустить. Давайте, вставайте…

Она подставила плечо мне под руку и потянула меня вверх, с неожиданной силой.

— Коньман мертв? — в оцепенении спросил я.

— Не волнуйтесь, сэр. Он умер быстро. — Она уперлась бедром мне под ребра и почти поставила на ноги. — Мне нужна была настоящая жертва, а не просто труп. Мне был нужен сюжет. Убитый мальчик — это новости на первой полосе, день-другой — и все, а пропавший мальчик надолго дает пищу для ума. Поиски, домыслы, слезные призывы обезумевшей матери, интервью с друзьями, затем, когда надежда начинает угасать, прочесывание местных прудов и водоемов, обнаружение предмета одежды и неизбежный анализ ДНК у всех известных педофилов района. Вы знаете, как это бывает. Они знают, что он мертв, но пока не узнают наверняка…

В боку у меня снова вступило, и я стал хватать воздух ртом. Мисс Дерзи сразу осеклась.

— Простите, сэр, — сказала она, смягчившись. — Все это теперь совершенно не важно. Коньман может подождать. Он ведь никуда не денется, правда? А вы дышите спокойно. И идите. И ради бога, смотрите на меня. У нас мало времени.

И я дышал, и смотрел, и шел, повиснув у нее на шее, будто кольриджевский альбатрос,[57] и мы ковыляли потихоньку под прикрытие деревьев.

2

Пятница, 5 ноября

9.30 вечера

Под деревьями стояла скамейка. Мы дотащились до нее по грязной траве, и я так грохнулся на сиденье, что мое старое сердце задергалось, будто сломанная пружина.

Мисс Дерзи хотела мне что-то сказать. Я же пытался объяснить ей, что мои мысли заняты совсем другим. Конечно, всех нас это ждет, но я рассчитывал на нечто большее, чем это безумие посреди грязного поля. Но Кин мертв, Коньман мертв, мисс Дерзи вовсе не мисс Дерзи, и больше я не мог уверять себя, что страшная боль, которая жжет и грызет бок, чем-то похожа на колику. Старость унизительна, подумал я. Нас ожидает не славная смерть в Сенате, а поспешный вынос из задних дверей «скорой» или, того хуже, угасание и старческом маразме. И все же я боролся. Я слышал, как мое сердце изо всех сил старается биться, старается поддержать жизнь в этом старом теле, и я подумал: а бываем ли мы когда-нибудь готовы к этому? И верим ли в смерть по-настоящему?