Нансен не только занимается собственными исследованиями, но и внимательно следит за происходящим в научном мире. Очень беспокоила его судьба друга барона Толля и его экспедиции.
Малоизвестен тот факт, что Нансен помогал Толлю в снаряжении его экспедиции. Он даже принимал у себя в Норвегии доверенное лицо барона — Александра Колчака.
Вот как сам Колчак говорил об этом на допросах в ВЧК:
«Когда я в 1899 году вернулся в Кронштадт, я встретился там с адмиралом Макаровым, который ходил на „Ермаке“ в свою первую полярную экспедицию. Я просил взять меня с собой, но по служебным обстоятельствам он не мог этого сделать, и „Ермак“ ушел без меня. Тогда я решил снова идти на Дальний Восток, полагая, что, может быть, мне удастся попасть в какую-нибудь экспедицию, — меня очень интересовала северная часть Тихого океана в гидрологическом отношении. В сентябре месяце я ушел на „Петропавловске“ в Средиземное море, чтобы через Суэц пройти на Дальний Восток, и в сентябре прибыл в Пирей. Здесь я совершенно неожиданно для себя получил предложение барона Толля принять участие в организуемой Академией наук под его командованием северной полярной экспедиции в качестве гидролога этой экспедиции. Мои работы и некоторые печатные труды обратили на себя внимание барона Толля. Я получил предложение через Академию наук участвовать в этой экспедиции.
Для того чтобы подготовить меня к этой задаче, я был назначен на главную физическую обсерваторию в Петрограде и затем в Павловскую магнитную обсерваторию. Там я три месяца усиленно занимался практическими работами по магнитному делу для изучения магнетизма. Экспедиция была снаряжена и вышла в июле месяце из Петрограда на судне „Заря“, которое было оборудовано в Норвегии для полярного плавания строителем „Фрама“. Я поехал в Норвегию, где занимался в Кристиании у Нансена, который был другом барона Толля»[49].
Было известно, что летом 1900 года Толль, свято веривший в существование Земли Санникова, отплыл на своей шхуне «Заря» из Санкт-Петербурга и достиг острова Беннетта спустя два года. 23 мая 1902 года Эдуард Толль, астроном Фридрих Зееберг, промышленники якут Василий Горохов и эвенк Николай Дьяконов, сев на две байдарки, отправились изучать прибрежные земли. Через год на поиски пропавшего вельбота (во второй спасательной партии) отправился молодой лейтенант Александр Васильевич Колчак — будущий хозяин Сибири, расстрелянный в Гражданскую войну большевиками в Иркутске.
Им удалось найти остатки стоянки барона и бутылку с запиской отважных путешественников. Вскоре обнаружили и домик, выстроенный Толлем и его спутниками, в котором был оставлен ящик с кратким отчётом от 8 ноября 1902 года и уведомлением, что экспедиция отправляется «дальше на юг».
Нансен очень переживал за друга, о чём свидетельствует его обширная переписка с Полярной комиссией Петербургской академии наук, с русскими консулами в Норвегии и женой Толля Эвелиной Николаевной.
Вслед за Толлем вскоре погиб и адмирал Макаров — второй русский друг и коллега Нансена.
* * *
Новоселье в новой усадьбе Пульхёгда отмечали 4 апреля 1902 года. Если и до этого дом Нансенов славился своими музыкальными вечерами и приёмами, то устроенный в честь переезда карнавал затмил все остальные праздники — на него съехалось 150 гостей.
«Дом был наречён „Polhøiden“, — вспоминала Лив Нансен-Хейер, — так окрестил его мой дядя Николаусен. Название это, по его словам, имело двоякий смысл. Во-первых, это означало достигнутую отцом „polhøiden“ (86°14′), во-вторых, „polhøidera“ — то есть виски с сельтерской водой, которое было популярно в этом доме. Впоследствии отец переделал это название в „Пульхёгду“ („Polhøgda“).
Праздник начинался от самых ворот. По обеим сторонам дороги от ворот до самого дома пылали смоляные факелы, и при входе каждого встречал молодой Вернер Вереншёльд. Не дожидаясь, пока они разденутся, он сразу же подносил каждому чарку крепкого напитка „пульхёйда“.
В зале перед дверью, ведущей в галерею, было устроено возвышение, на котором, наряженные снежной королевой и снежным королём, в костюмах, усыпанных сверкающими блёстками, стояли папа и мама. За спиной у них было натянуто шёлковое полотнище. Мы с Коре, одетые в белые костюмы с серебряными лентами, изображая пажей, стояли по обе стороны королевской четы.
Гости прибывали, ряженые и просто в масках, и в низком поклоне склонялись перед их королевскими величествами. <…>
Мы с Коре смотрели во все глаза, а мама с папой забывали о своём царственном величии, когда приходили уж очень странно одетые гости и нельзя было отгадать, кто это такой. Я очень гордилась, что никто, кроме меня, не догадался, что хромая беззубая старуха, которая пробралась в дом и с глубокими поклонами приветствовала королевскую чету, — это художник Отто Синдинг».
Гости веселились до упаду. Ели и пили, пели и танцевали. Собственно, так всегда бывало на вечерах у Нансенов. В ночь святого Ханса (аналог русского Ивана Купалы) устраивали костры, через которые прыгали по очереди, запускали фейерверки и произносили долгие речи.
Но маскарад новоселья был омрачён для Евы. Они писала своей дорогой подруге Анне Шётт, которая в тот момент была в Париже:
«Но в радости есть и горчинка… Последнее увлечение Фритьофа — фру Торвальд Хейберг (в девичестве Оберг), хоть я и сама дала им своё благословение. А вот у меня увлечения нет».
В будни же жизнь семьи великого полярника протекала не так радостно — особенно доставалось детям (через 11 месяцев после Одда родился Осмунд, и в семье стало пять малышей). Нансен считал, что их надо держать в «ежовых рукавицах», а Ева хотела детей баловать, как её саму баловали в детстве. Но ей приходилось подчиняться мужу.
Нансен хотел воспитать в детях характер — и они ходили в перешитой после старших одежде и ели кашу на завтрак и ужин.
«Мне кажется, — вспоминала Лив Нансен-Хейер, — что мы, дети, подсознательно чувствовали какое-то несоответствие между нашей будничной пищей и роскошью праздников. Нам страшно надоедала неизменная каша. Мы с Коре давились ею. И как только отец уходил после завтрака читать газеты или почту, мы бежали к окошку и выбрасывали всё, что было в тарелках».
В кабинет к отцу в башню детям было запрещено заходить без зова или заранее полученного разрешения.
Спартанская жизнь отражалась и на ведении хозяйства. Денег Еве выдавалось «впритык» — и просить ей всегда было нужно не столько у мужа, сколько у его брата Александра, который ведал всеми финансовыми делами. Деверь же считал своим долгом выговорить нерадивой жене брата за расточительное ведение хозяйства, а попрёков Ева не любила и предпочитала экономить на всём, лишь бы не обращаться лишний раз к Александру. Когда же возникала острая необходимость, то она сначала звонила по телефону Аде Хьютфельд, своей племяннице, работавшей в конторе адвоката Нансена, и справлялась, когда можно заглянуть за деньгами. Ада сочувствовала Еве и всегда говорила, когда Александр будет на совещании, — тогда фру Нансен смело приходила в контору и получала от своей племянницы столь необходимые деньги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});